Танцующие деревья
По дороге из села Ново-Талицы Ивановской области в Москву я, наконец, с книгой «Безо всякого вознаграждения» с воспоминаниями Валерии. Материалы к публикации подготовила Н. А. Кублановская, директор музея.
Книга посвящена отцу Валерии, И. В. Цветаеву. Вот я читаю и для вас пишу. Вы читаете, а я плачу. И плачу не невольно, а очень даже вольно и ручьем. Особенно, и это понятно, в тех местах, которые совпадают со мной. А может быть и с вами?
«Как-то в гимназии в перерыв между уроками зовут меня: «Сойдите в подвал, где хранятся ящики школьного музея». Спускаюсь в подвал. Что это? Шкаф отперт, дверцы настежь, а на полу груда истерзанных книг... И такие издания, как «Старые годы»! Вот том, с такими чудесными рисунками, весь разбит, листы его поодиночке рассыпаны по полу... Ящики вскрыты, вещи из них вывалены на пол. Под ногами осколки костяного, ажурной резьбы, старинного веера. А все эти, бережно оформленные, репродукции с коллекций заграничных музеев и картинных галерей! Наглядные учебные пособия - тематически подобранный материал - все изорвано, затоптано и, надо уж говорить до конца, звериной выдумкой обращено в уборную.
Иду к зав. школой. Это новый человек, после слияния мужских и женских школ назначенный к нам вместо прежней начальницы гимназии, так щедро помогавшей нам в деле организации школьного музея. «Ищите виновника», - сказал он мне. - «Мне искать? А педагогический совет? Товарищи в общем деле?» Безразличие руководства меня ошеломило. К концу учебного дня подходит ко мне мальчик лет 11-12-ти: пришел сознаться, что это он с товарищами затеял этот бой - погром в подвале.
Не сумела я толком с ним поговорить. В душе уже что-то оборвалось непоправимо: я поняла, что руководство не ценит той инициативной работы, которую я так охотно вела. Ограничивать себя лишь выполнением программы я не умею и такой работы не хочу. В те тяжелые годы, когда в Москве замер даже уличный транспорт, лишиться поддержки школы, потерять даже помещение - такие трудности наш школьный музей не в силах был выдержать.
Всему этому делу преждевременно пришел конец. Надо было спасти, что можно. На дне разбитых ящиков еще уцелели некоторые ценности не только школьного, но и общемузейного характера: подлинные египетские древности, полученные от египтолога проф. Тураева, несколько предметов по шаманству и быту северного Алтая, кое-что из русской старины - народные вышивки, ткань, два чудесно сохранившихся женских платья начала XIX века, добытые в Тарусе, старинный русский фарфор - переданы были в национальный музейный фонд, помещавшийся в бывшем Строгановском музее. Туда, по окончании учебного года, перешла и я работать, навсегда расставшись со средней школой».
Вот тварь, плохое слово, но я о том, кто снял те кольца. «Помню уже голос монашки, читающей над отцом, лежащим на постели и покрытым чем-то белым. В доме приглушенная суета. Много народу. Потом помню нашу залу, всю затянутую черным сукном. Много высоких, зеленых растений, завешенные зеркала, посреди зала, на возвышении, гроб.
Отец лежит в своем парадном последнем мундире Почетного опекуна. Сложены на груди такие знакомые, милые руки. Слезы застилают глаза... Что это? Нет никогда не снимавшихся двух старомодных обручальных колец, двух колец, отсутствие которых так заметно на родной руке. Кто это? Не хочется думать...
Тащусь наверх, на лестнице слышу - Андрей, назвав меня, говорит товарищу, постоянно у него бывавшему: «Как она постарела за эти дни!» Я, собственно, еле держусь на ногах…» Для меня, чего его кольца, но сам факт… Вы только подумайте, вы только представьте себе Калигулу, снимающего кольцо с пальца, им же задушенного, деда. Но это было другое кольцо, оно – со знаком власти, а эти… всего лишь обручальные.
Но ничего о курсах. Не только книга, а вообще сам музей мне показался цветаевским больше, уютнее, чем другие, даже в Москве. Здесь я увидел тот самый «злополучный» портрет Лериной матери Варвары Дмитриевны Иловайской. Иван Владимирович, и надо же было удумать такое, Но ничего о курсах. Но кое-что о том, почему… Помните ту фотографию, где Валерия изображала бравого солдатика? Она, оказывается, была любителем веселых затей. Вот какие бывали в Екатерининском институте.
«Вдруг меня зовут идти в класс: сейчас у нас будет свадьба. «Вприсядку плясать будешь?» - «Буду». - «Одевайся, ты жених». Скорее бегу, влезаю в теплые клетчатые шаровары (в мороз велят нам надевать их на прогулку) и бегу скорее в класс. Катя Б. уже в венке, волосы распущены, а вместо фаты - тонкие бумажные ленты по всей спине. Нас знакомят, беру «невесту» за руку и веду вокруг учительской кафедры, хор поет «Исайя, ликуй» (больше кричит, чем поет), но вот уже и плясовая... Невеста кланяется: мне идти плясать вприсядку. Была я на это дело вынослива, пляшу, пляшу, чешу-чешу, пока не запоют: «Федя пляшет, ума нет, перестанет али нет», и зрители, хор, все срываются с места, начинается «бал»: общая пляска, танцы до пота лица - счастливый час безудержного веселья…»
«Безо всякого вознаграждения...» - с. 113
Повезло мне здесь еще с одной книгой. Это «Воспоминания и письма» художника Александра Ивановича Морозова. При чем здесь Валерия? Если вы смотрели английский фильм «Билли Эллиот» режиссера Стивена Дэлдри, то помните, как мужчина–шахтер отдает своего сына Билли в секцию по боксу.
Тренер по боксу -
- Я разрешил на второй половине боксерского зала уроки балетной школы.
Билли бьет по груше и видит девчонок в пачках у станка. Рядом с ними балетмейстер, не вынимающая сигарету изо рта.
- Фор де бра – вперед – раз – два и три – па де буре…
Билли прекращает боксировать и смотрит на них заворожено.
- Может встанешь с нами? – шутит одна из девочек.
И вот, когда отец узнает, что его сын вместо бокса начал заниматься балетом, между ними происходит такой разговор.
Отец – Балет?
Сын – Чем он плох?
Отец – Чем он плох? Надо заниматься боксом, реслингом, но не этим сраным балетом. Ты не будешь гомиком…
А потом разговор между Элиотом и балетмейстером.
Элиот – Отец не хочет, чтобы я занимался балетом.
Хореограф – А ты, ты хочешь?
Элиот – Наверное.
Хореограф – Тогда отстаивай себя…
И он отстоял.
А когда проходил кастинг в Лондонской королевской школе балета, то на вопросы экзаменаторов – «Билли, ты можешь рассказать нам, чем тебя заинтересовал балет? Как ты чувствуешь себя, когда танцуешь?» - ответил – «Это приятно. Сначала зажато… а потом начинаю и… забываю про все и… словно испаряюсь, словно испаряюсь. Как будто тело меняется, как будто там огонь, я просто лечу… как птица. Как электричество, да… как электричество… Примерно тоже самое произошло и с Сашей Морозовым.
Из его воспоминаний.
«Ходил как-то вечером по улице в двадцать втором году. Тоска какая-то. В общежитии драки, а я вроде отделился ото всех, сам по себе. В здании Рабфака, где я начал учиться, смотрю – в окнах свет, и музыка хорошая играет. Посмотрел в окна – девушки по-особому танцуют. Набрался смелости, зашел: «А можно и мне? Или это только для девушек?» Руководительница, женщина средних лет, в черном платье, улыбнулась: «Можно, только проверить на гибкость надо». Это была Валерия Ивановна Цветаева.
А. И. Морозов. 1923 г. В студии «Искусство движения».
В книге, в третьем разделе «Перекресток судеб» - переписка Морозова и Цветаевой. Но, к сожалению, ни в его Воспоминаниях, ни в письмах – ничего о курсах. Зато в предисловии, написанным с большим чувством, заведующей музеем А. И. Морозова, Л. П. Соловьевой, есть об этом. О больших способностях Морозова к танцу. О его безупречном слухе и гибкости «просто поразительной». О насмешках его товарищей. Его обвиняли в увлечении буржуазным искусством, хотели даже исключить из комсомола. Но Морозов занятия танцем не бросил. Более того, вскоре стал одним из лучших учеников студии. Танцовщиком Морозов не стал, но занятия музыкой и танцами в студии В. И. Цветаевой в дальнейшем очень сильно повлияли на его живопись. Балетные темы постоянно звучали в душе, создавая необходимый настрой для работы кистью: «Прохожу мимо деревьев, а их ветки под эту музыку разговаривают между собой, будто жалуются на судьбу…». «И вот рука художника переносит эти движения на холст. Мы видим изысканную естественность пластики деревьев, простирающих к небу ветки-руки… Серию графики 1950-60-х г.г., посвященную деревьям Масловки, хочется назвать «Танцующие деревья», столько в рисунках музыки, пластики, солнечного света!»
/А. И. Морозов. Воспоминания и письма. Иваново – 2006г. Из предисловия Соловьевой Л. П. С. 7-8/
«Танцующие деревья» - как здорово подмечено. Интересно, что не только Морозов учился у Цветаевой, но и она брала у него уроки живописи. В книге есть зарисовки, сделанные В. И. Цветаевой во время путешествия по Алтаю. 1912 г.
«Рисование мое, очки, брюки вызывают у всех удивление. Одна из старух долго беседует с Дёминым. «О чем говорит она и на меня показывает?» - «Она спрашивает, не черт ли ты». - «Заработала! Спасибо на добром слове».
Но особенно Лера любила рисовать цветы. Она видела красоту и хотела, чтобы ее близкие, также наслаждались ею. Об этом пишет и Утенкова.
«Но было, было и многое другое в Валерии Ивановне, чего я тогда не принимала, но что подспудно влияло на меня и на всех, кто сталкивался с ней, и что навеки пленило мою мать. Это – острое внимание к любой красоте дикого шиповника, флоксов, рябины, бузины, к старинным вещам и новым тканям, любому рукоделию…
- Вы посмотрите, Лена, - говорила Валерия Ивановна моей матери, - на египетский рисунок этой лилии…» Читаю дальше… Утенкова смотрит старые фотографии.
«- Мама, это ты? – А на чем вы плывете?
- Это паром через реку. Там нет моста. А это водокачка, - мы ходили туда за водой. А это дом Валерии Ивановны. Мы строили его все вместе. Ты его скоро увидишь».
Звоню – занято. Читаю и читаю снова. Вот о Валерии в Тарусе, вот о ней в Москве. О ней, «чьи письма, открытки, рисунки разбросаны у нас /у них – Е.Ч./ в комнате».
Архив? А что, вполне возможно. Опять звоню. Берет трубку ее дочь, Елена - Утенкова-Тихонова. Ее голос, о том, что мамы нет, она… и, вдруг, нарочно не придумаешь, обрыв, дисплей погас… Зарядное с собой, но время… и где-же в поезде розетка?
Опять звоню. Нарочно не придумаешь. Вот этот мерзкий голос – о средствах, которых недостаточно.
оставить комментарий