Трудоспособный иждивенец
К воспоминаниям тянет, как правило, во времена старческие. Но вот у телевидения никаких пенсионных прав и в помине нет, а все-таки разговоры о нем все еще носят зачастую ретроспективный привкус.
Вспоминаются неверные шаги юного искусства и — забывается, что делались они в то время, в том возрасте, когда и человеку положено делать первые шаги, которые обычно бывают неуверенными. И никто этой неуверенности привычно не придает значения, с возрастом она забывается. Казалось бы, и телевизионное искусство уже вступило в такой возраст, когда следует ощущать зрелый характер, а не заниматься ползунковыми реминисценциями. То есть если и вести речь о неуверенностях и ошибках, так собственно телевизионных, в делах взрослых. И можно бы предложить дружный отказ от мемуаров и переход на взрослый разговор, если б не эстрада. Вот с ней у телевидения до сих пор отношения младенческие.
Итак, о воспоминаниях. Про то, как при своем нарождении телевидение подумало, будто все старшие собратья по искусству лежат у его ног и достаточно направить камеру на сцену или на кинопленку, дабы получить и передать полноценную целовечернюю программу. Понадобилось время для того, чтоб накопились наблюдения, свидетельствующие, что ни спектакль, ни фильм не в силах сохранить на малом голубом экране свое первородное воздействие и обаяние, что телезрителю достается лишь приблизительная информация о произведении того или иного искусства, информация, в которой разные черты единого создания передаются неравномерно, с разной степенью сохранности.
Последовали выводы. Стали создаваться самостоятельные телепостановки, весьма стремительно наращивалась истинная самостоятельность — и производственная и художественная. Теперь уже заметно, что некоторые телевизионные спектакли сохраняют свою привлекательность не один год. Ну, а телевизионный фильм отправился своим путем. И родил, к примеру, такой заведомо собственный жанр, как многосерийное экранное повествование, порой заставляющее зрителей дисциплинированно просиживать несколько вечеров напролет у своего домашнего экрана. Такие фильмы приходят к нам из ГДР и Польши, ничем не хуже получаются и у нас, заставляя только сожалеть, что подобных работ еще сравнительно немного. То есть телевидение осознало, что лучший, умнейший и вернейший путь к зрелости — через самоопределение и самопознание. У нового искусства прояснилось с годами практики немало теоретических достоинств. Пожалуй, их можно бы перечислить тут и на этом успокоиться. Можно, если б не эстрада...
Увы, теоретические откровения не имеют для практики неукоснительной силы. Эстраде в этом смысле особенно не повезло: ее забыли включить отдельным параграфом в теоретические формулировки и репертуарные ограничения. Поэтому театр и кинематограф в значительной степени из зримого вещания исключились, а прогалы — тоже в весьма значительной степени — стали исподволь засаживать эстрадой. Если б еще саженцами, которые имеют время привыкнуть к новой почве и своеобразному климату, а то ведь занялись пересадкой взрослого леса. Брали — и берут — готовые номера. То есть пребывают на уровне информации.
Это еще не беда: пусть телезритель будет хорошо информирован о положении на эстрадном фронте. Пусть бы... Но в сравнении с эфирной безмерностью этот фронт незамедлительно оказывается узок. Приходится расширять его собственными усилиями телевидения. Усилия-то собственные, а вот методы заимствованные! Механически перенесенные из обстановки, в которой выступающий на сцене вживую общается с реальным многочисленным зрительным залом. Услышать же, что тебя смотрят миллионы, — это еще не значит осознать это.
Да и как осознавать, если эстрадный актер лишается при таких вещательных контактах своей родной земли — подмостков, которые и есть его привычная, обжитая трибуна... Телекамера бесстрастна, ее объектив способностями человеческого взора не обладает, в нем не отражается игра страстей, не выказывает себя ответное чувство, не светится вопрос и ожидание. И тогда общение, столь органичное, само собой разумеющееся и возникающее в конкретном зале, в условиях телестудии остается лишь симулировать. А это явно не лучший способ художественного самовыражения.
Думаете, телевидение об этом не догадалось? Тогда вы плохо о нем думаете. Но опять же верное теоретическое наг-блюдение повело к практическим шагам недоказанной уверенности и разумности. Недостает общения? Так подсадим в студию слушателей; зрителей, хоть малочисленных, а пригласим. И тогда всякий, взирающий на экран телевизора, сможет убедиться, что мастера эстрады окружены внимательными ценителями их искусства, восторженно его воспринимающими, — так что тебе, телезрителю, остается пристроиться к ним в затылок...
Чтобы не растекаться в многочисленности примеров такой практики, позволим остановиться на одном, не столь уж давнем событии. Нам оно представляется предельно красноречивым. Дело было так. В дни Всесоюзного конкурса песни были приглашены «На огонек» допущенные к заключительному концерту соискатели. Согласно всем огоньковским традициям, была сконструирована свободная, непринужденная атмосфера; в ней-то зрителям и предлагалось ознакомиться с исполнителями и их репертуаром. Честно говоря, ни то, ни другое особенно увлекательным не показалось — ни новые песни, ни их трактовка. Правда, в обстановке беззаботной вечерней беседы каких-либо подчеркнутых претензий это не вызвало и воспринималось легко, под стать стилю самой передачи. Кстати, в такой обстановке вдруг и закономерно выиграли словесные вставки, иными словами — неподдельные рассуждения от себя; и самокритичный рассказ Гелены Велика-новой о работе жюри оказался точно к месту.
Но минул день-другой, и телекамеры включились в зале, где проходил сам заключительный концерт конкурса. И все-то тут зазвучало иначе! Понятное дело, активней воспринимала и выражала свои чувства публика, непосредственно сидевшая в самом зале, так с ней телеаудитория и не собиралась соревноваться. Но и в трансляции нельзя было не заметить и не отметить лучшие стороны лучших выступлений. А заключалось это лучшее в том, что милой непосредственности для зажигательного искусства мало. Эстрада была и должна оставаться трибуной, с которой возглашаются и воспитываются гражданские чувства. И, чтобы их воспитывать, обязательно надо прежде всего проникнуться такими чувствами самому артисту. Это касается и выбора репертуара. А если так, выступление превращается в деяние возвышенное, торжественное; для разговора на серьезную тему и лексикон и жесты требуются соответствующие. Причем, это не может быть насилием над собой, а просто самовыражение собственных гражданских идеалов. Никто не требует и не желает тут напыщенности. А вот наполненность — необходима.
Разве в состоянии способствовать ей «Огонек»? Он уже формой своей старается отвлечь от собранности. Мнимое достижение раскованности как раз и деформировало истинно эстрадные работы. К чести устроителей этой передачи, они воздержались от показа одного из лучших достижений конкурсного концерта. Это была песня «Смело, товарищи, в ногу», продуманная и пропетая по-сегодняшнему, с современной глубиной чувства. В эстрадном концерте она прозвучала великолепно. Она властно сказала свое слово. Но, конечно же, на «Огоньке» пропеть ее было просто немыслимо, — чем, как не профанацией, стало бы выступление на столь высокой гражданственной ноте посреди кейфующей публики, в проходике между столиками...
Именно на этом примере с особенной наглядностью видно, как ограничивается, принижается искусство эстрады, если его поспешно и несамостоятельно перевести под обстрел телевизионной специфики. Очевидно, пора всерьез заняться этой самой спецификой. Видели мы уже и песни, представленные как игровые новеллы, видели целые ревю, разыгранные на берегу озера или в относящейся к делу декорации. Но справедливость требует признать, что такие передачи поступали к нашему зрителю большей частью по каналам Интервидения. Наши студии в этом отношении, видимо, отстают. И вопрос здесь упирается не просто в недостаток активности: надо утвердиться во мнении, что эстрадный жанр серьезен и перспективен с точки зрения эстетической не менее всех остальных, а посему заслуживает к себе не менее творческого отношения. И никакая ретрансляция не заменит самостоятельного творчества с учетом возможностей, условностей, ограничений и особенностей нового искусства.
А помочь телевидению навыки и завоевания эстрады могут многим и во многом. Упомянем хотя бы одну область перспективного приложения ее сил и традиций. Упомянем, что по телевизору очень хорошо смотрятся прямые словесные высказывания, умная прочувствованная речь. Но, увлекшись ею, легко натолкнуться на неприятную опасность. Забывая о том, что телевидение — искусство, у нас нередко приглашают выступать перед камерой, в том числе и в документальных передачах, не подумав, насколько хороша дикция, выразительна речь и безупречна грамотность выступающего. А ведь в искусстве как в искусстве — любая акция эстетизируется, приобретает вес эталона если не безупречности, то допустимости. В таких условиях при многомиллионной аудитории под угрозой может оказаться родная речь, чьи требования и правила с легкой руки телевидения легко лишить должного уважения и применения.
И вот тут как раз видится поле полезнейшей деятельности разговорного жанра эстрады, художественного слова. Правда, с разговорным жанром и на самой эстраде не все гладко, и мы знаем достаточно примеров того, как достигается порой дешевый комизм не менее дешевыми средствами. Но есть у нашей эстрады и традиции Смирнова-Сокольского, традиции слова страстного, отточенного, а вместе с тем сохраняющего непосредственность, сиюминутность, столь единодушно признаваемую отличительной чертой телевизионной выразительности. Развивая именно такие традиции, можно принести много пользы и телевидению и его зрителям. Не может быть сомнений в том, что эстраде есть прямой смысл дружить с новым искусством. Дружить и не позволять ему рваться к невозможному, к получению молока из простокваши: то, что сделано для эстрадных подмостков, нельзя переносить после легонькой перелицовки в телевизионную студию. Будь гармоничны созидаемая форма и задуманное содержание, телевидение засияет всеми красками художественного мира, в том числе и красками эстрадного искусства.
СВЯТОСЛАВ КОТЕНКО
Журнал Советский цирк. Февраль 1967 г.
оставить комментарий