Удивительный «болельщик»

Каждый знает: представление дается для того, чтобы воздействовать на зрителей. Но присмотримся к зрителям повнимательнее. Они присутствуют в цирке не как пассивные наблюдатели.

Они следят за происходящим на манеже с такой же пристрастной требовательностью, с какой «болельщик» наблюдает за игрой «своей» футбольной команды. Для актера нет большего счастья, чем чувствовать взволнованное, встревоженное восприятие зрителями его работы. «Ощущение отклика тысячи человече­ских душ, идущее от переполненного зрительного зала, приносит нам высшую радость, какая только доступна чело­веку», — писал К. С. Станиславский. Но зато нет более мучительных моментов в жизни артиста, чем те, когда зрители безразлично при сем присутствуют, по­кашливая и переговариваясь друг с дру­гом.

После первого же выступления с но­вой программой нередко оказывается, что в одном месте затянут темп, и публи­ка теряет интерес к происходящему на манеже; в другом — недостаточно эф­фектна концовка, требуется усилить ее. Приходится вносить необходимые по­правки, чтобы избежать равнодушного приема. Так зритель в свою очередь воз­действует на артистов, на все представ­ление в целом.

Ю. Никулин и М. Шуйдин показыва­ли в свое время пантомиму «Черный Томми» — о дискриминации негров за океаном. Она заканчивалась убийством героя, негритянского мальчика. Зрители принимали близко к сердцу судьбу маль­чугана, иные даже плакали, но... допу­стимая в цирке мера трагического ока­залась превышенной. Это явственно по­чувствовалось на первом же представ­лении. Пришлось сделать другую концовку, и на этот раз зрители едино­душно и горячо восприняли «Черного Томми». Зрительный зал — «второй ре­жиссер» — заставил переработать панто­миму.

Но взаимовлияние артистов и публи­ки этим не ограничивается. Когда мы смотрим на экране телевизора представ­ление, передаваемое из переполненного цирка, впечатление никогда не бывает таким  же сильным, как   если   бы   мы сидели в зрительном зале. Шутка, вызы­вающая дома, у телевизора, лишь еле заметную улыбку, заставит нас в цирке громко смеяться вместе с окружающей публикой. Зрители в процессе восприя­тия программы как бы объединяются и воздействуют не только на артистов, но и друг на друга.

Во время всего представления арти­сты борются за овладение вниманием и сочувствием зрителей, а последние — за подлинно художественную программу без идейных срывов, без затянутых, скучных, «провальных» мест. Зритель — удивительно доброжелательный «болель­щик»: он хочет, чтобы все трюки полу­чились и все представление прошло за­мечательно.

Неожиданность ожидаемого

Казалось бы, те полторы-две тысячи людей различных возрастов, профессий и культурного уровня, которые собрались в цирке, не имеют между собой ничего общего. Но разве случайно все они по­шли сегодня не на симфонический кон­церт и не в кинотеатр, а именно в цирк? Все они заранее представляют себе, что им предстоит увидеть. Будущему зрите­лю цирка воображение рисует партер­ных акробатов, жонглеров, воздушных гимнастов, дрессировщиков, клоунов...

Но ожидаемое должно быть одновре­менно и неожиданным. Поэтому непреложный закон цирка — вечное обновле­ние традиционных жанров, включение в них новых трюков, придание им све­жей окраски, резко меняющей общее впечатление от номера.

Трудно представить себе более устой­чивый, застывший жанр, чем «классические» конные номера. Трюки, их сочета­ния, манера исполнения — все здесь освящено вековой традицией, все на­перед известно зрителям. Даже самая лучшая работа в таком номере может вызвать восхищение разве что у знато­ков. Но если артисты смело порывают с традицией, отказываются от «чистого» стиля, соединяют трюки из «высшей школы» с народной джигитовкой и дрес­сурой, вводят танцы, элементы сюжета, придают   своему    выступлению    национальный колорит — зрители восторжен­но принимают номер, который благода­ря всему этому приобрел совершенно неожиданный характер. Примеров по­добного «освежения» традиционных но­меров можно привести много. И побуж­дает к этому опять-таки зритель — сотворец бесконечного разнообразия вы­ступлений на манеже.

Но сколько еще у нас номеров, похожих друг на друга, как братья-близ­нецы! Одинаковая аппаратура, одинако­вые трюки в тех же сочетаниях, те же костюмы и та же манера исполнения... Даже раскланиваются эти артисты на один манер. И зритель холодно прини­мает такие номера, имеющие, как правило, мало общего с подлинным искус­ством.

Что такое хорошо?

Артист не просто проделывает на манеже серию трюков — он играет, преподнося свои трюки не только как чисто спортивное достижение. Иными словами, он создает образ. Так, например, власт­ная, суровая исполнительница опасного номера — укрощения хищников, кото­рую играет И. Бугримова, резко отлича­ется от мягкой и ласковой, как бы ве­село резвящейся подруги животных, изображаемой М. Назаровой. И именно то, как они исполняют свои номера, цельность и убедительность их образов покоряет зрительный зал, заставляя пе­реживать вместе с артистками преодоление всех препятствий по ходу выступ­ления.

Разумеется, нет полной аналогии между образом актера в театре и в цир­ке. Театральная драматургия представ­ляет собой бесконечно разнообразные комбинации тридцати шести драматиче­ских положений (такое число их насчи­тал в свое время Гёте). Они позволяют актеру выразить всю сложность и глу­бину психологии действующего лица. Цирк же оперирует главным образом двумя положениями: человек смело идет навстречу реальной опасности или с вир­туозной ловкостью и легкостью выпол­няет работу, которая кажется невыпол­нимой.

«Кто вышел на манеж? — спрашивает себя зритель прежде всего. — Что это за человек, каков его характер?» От ответа на этот вопрос зависит отношение пуб­лики к номеру. А образ складывается из множества деталей: костюма и грима артиста, его манеры держаться, его ми­мики и жестов. Что он за человек, видно по его взаимоотношениям с партнерами, по откликам на реакции зрительного зала, по тому, как он относится к воз­можной опасности, к удаче или неудаче при выполнении трюков.

Когда образ исполнителя разочаро­вывает, зритель воспринимает это как личную обиду. Нередко бывает, что, ска­жем, плотная фигура исполнителя, его широкая улыбка и неторопливые движе­ния создают представление о нем как о веселом и добродушном увальне. Пуб­лика уже начинает относиться к нему с симпатией. Но вот один из трюков сорвался. Зритель готов простить не­удачу полюбившемуся персонажу, как вдруг замечает, что артист нервничает, злится. И все очарование образа добро­душного человека рушится. Публика не может сочувствовать злому, и поэтому вся остальная часть номера уже не встречает одобрения.

Если произошло слияние зрителя с образом, созданным артистом, мы переживаем каждую трудную задачу, стоя­щую перед исполнителем на манеже, как если бы сами решали ее. Поэтому когда артист намерен выполнить еще один, особенно опасный трюк публика как один человек кричит: «Не надо! Хватит!» Это значит, что зрители отказываются пережить такой трюк вместе с испол­нителем.

Зритель заранее знает, что все про­исходящее на манеже — реальное, всамделишное, что здесь преодолеваются по­длинные, а не иллюзорные препятствия, что артисту угрожает настоящая, а не мнимая опасность и что клоунский диа­лог при всей его условности в конечном счете коснется знакомых событий дей­ствительной жизни. Зритель ожидает этого и бурно реагирует, когда его ожи­дание оправдывается.

А если применяется прием «подсад­ки» и в клоунскую игру включается якобы один из зрителей, активность публики сразу многократно возрастает: в этот момент как бы размыкается круг условности и действие переключается в ожидаемый реальный план. В маня­щий, обаятельный мир цирка на самом деле вошел один из зрителей. И публика торжествующе смеется — не только над положением, в которое попал этот зри­тель, но и от радости при виде исполне­ния своего затаенного желания. Весь этот многослойный комплекс ощущений и выражается в сильной реакции.

Словом, какой бы характер ни носили показанные на манеже номера — героико-романтический или комический, — зритель, воспринимая их, непрерывно проделывает большую и сложную рабо­ту, напрягая силу своего ума и чувства. Когда же зрелище не позволяет публике активно участвовать в представлении, она, уходя из цирка, разочарованно гово­рит: «Плохая, неинтересная програм­ма!» — хотя, может быть, видела труд­ные и разнообразные трюки во множе­стве номеров.

Зритель не прощает

Совершенно очевидно, что вся дея­тельность артистов и режиссеров, готовящих новые номера, должна быть под­чинена первостепенной задаче — всяче­ски помочь зрителям активно включить­ся в программу, чтобы во время пред­ставления творческое взаимодействие с ними возникало и развивалось беспре­пятственно, чтобы образы артистов сразу находили отклик.

К сожалению, нередко случается ви­деть номера, исполнители которых не только не создали никаких образов, но даже не ставили перед собой такой задачи. Зрителю не дается никаких худо­жественных штрихов, которые он мог бы воспринять в совокупности как образ артиста. И не приходится удивляться, что сидящие в зале относятся к выступ­лению такого артиста без всякого эн­тузиазма.

Решающую роль играет обаяние ис­полнителя или, как говорят, его артистичность — способность убедить зри­теля в том, что перед ним человек не только на манеже, но и в жизни обла­дающий бесспорными достоинствами: честностью, смелостью, добротой, отзыв­чивостью... Чтобы быть хорошим арти­стом, надо быть хорошим человеком. Зритель предельно чуток, его трудно об­мануть.

Чувство досады вызывает поведение артистов на манеже, когда они словно нарочно мешают восприятию группового номера. В то время как один из них отлично выполняет свою трудную рабо­ту, остальные рассеянно смотрят по сто­ронам, переглядываются друг с другом и со зрителями, позевывают и поправ­ляют свои костюмы. Зритель, который хочет видеть артиста в героическом об­разе, разочарован. Он лишен возможно­сти воспринимать образ коллектива как спаянного целого, и номер, даже состоя­щий из очень хороших трюков, произ­водит на него впечатление посредствен­ного, а иногда и совсем проваливается.

Зритель не прощает пренебрежения художественной Стороной представления. Он, скорее, склонен извинить недостаточ­но высокий спортивный уровень, если подача интересна, форма оригинальна и образы убедительны. Но если в про­грамме много нарушений художествен­ной основы циркового искусства, зри­тель безжалостно обдает артистов холо­дом своего неприятия.

И волей-неволей исполнители вынуж­дены дорабатывать, «дотягивать» свои выступления, чтобы они имели успех, а руководство цирков — усиливать про­грамму и вносить изменения в план под­готовки новых номеров и представлений. Всем им приходится повиноваться пол­новластному хозяину цирка — зрителю, который, сам того не подозревая, всегда является соавтором и сорежиссером цир­кового представления.

Таким образом, прежде чем оценка того или иного исполнителя найдет свое выражение в печати, она с предельной ясностью и прямотой, конкретно и дело­вито высказывается зрителем в ходе самого представления. И будь то востор­женное одобрение или молчаливое осуж­дение, коллективный приговор зрителей всегда предельно авторитетен и обжало­ванию не подлежит.
 

М. ТРИВАС

Журнал Советский цирк. Август 1966 г.

оставить комментарий