В старом цирке

События, о которых я хочу рассказать, относятся к далеким годам конца XIX века.

Я родился в небольшом уездном городке Белоруссии. Рос, как десятки моих сверстников, не имевших представления о детской площадке, дворце пионеров, стадионе, кино. Моими университетами была улица, где я вместе с товарищами проводил большую часть дня. Мы пускали кораблики в лужах, зимой играли в снежки, лепили снежных баб и катались на самодельных коньках — щепках, привязанных к ботинкам бечевкой.

Однообразно проходили дни, месяцы и годы нашего кудрявого детства. Но раз в два-три года происходило знаменательное событие, которое волновало наши детские умы, будоражило наши души. Случалось это обычно в середине великого поста. На Базарной площади появлялись незнакомые люди, вскоре там начинали рыть ямы, свозить доски, столбы, фанеру. А вездесущие мальчишки с горящими глазами и возбужденными лицами уже разносили радостную весть: «Едет цирк!»

В нашем воображении уже ясно вырисовывалось интересное, таинственное и загадочное представление: посыпанная опилками арена, а на ней смелые и ловкие люди — акробаты, гимнасты, силачи, смешные клоуны, ученые лошадки, умные зверюшки, иногда — даже потешный медведь.

И хотя выступавший перед сеансами в соседнем синематографе бойкий куплетист иронически распевал на зло своим конкурентам, что «Цирк тут строится сейчас,

Доски прибивают каждый час... Через год он будет тоже...

Ну, так что же вам еще же?»... — несмотря на это, мы сгорали от нетерпения.

Между тем дней через десять-двенадцать уже вырастали центральные мачты и боковые стойки, затем начинало вырисовываться круглое дощатое сооружение, натягивалось заплатанное брезентовое шапито, и цирк готов. Стены его оклеивались пестрыми афишами и плакатами, распахивалось окошко кассы, а рыжий клоун с возвышающегося над входом помоста — рауса, усердно позванивая колокольчиком, приглашал «почтеннейшую публику» посетить представление:

«Сегодня играем,
А скоро уезжаем...» или:
«Кто хочет видеть и смеяться — Должен в цирк являться..!»

Это приглашение относилось только к «почтеннейшей публике», но не имело никакого отношения к нам — мальчишкам, по-настоящему влюбленным в цирк, но не имевшим денег на билет. Нам оставалось только толпиться у цирка, заглядывать в щели. Иногда, если особенно повезет, оказав услугу цирковой администрации, удавалось проникнуть за заветную дверь. Конечно, хозяева цирка были для нас величинами недосягаемыми, и мы, мальчишки, предпочитали не попадаться им на глаза. Счастливцами считались те, кому кто-либо из «господ артистов» поручал поднести чемоданчик или сбегать за папиросами. Это давало «законное» право попасть
в цирк, если не на представление, то хотя бы на репетицию. А ведь это тоже было для нас счастьем!

Немалую роль в нашем общении с цирком играл один человек с «пасхальной» фамилией (или, возможно, прозвищем) — Кулич. Он появлялся каждый раз, когда приезжал цирк, и исчезал с его закрытием. У Кулича были жгучие, сверкающие глаза, до блеска напомаженные черные волосы, в ухе — серьга, говорил он трудно понятным языком. Поверх красной рубашки Кулич носил бархатный жилет, на котором красовалась часовая цепь с множеством жестяных брелоков, пальцы его украшали перстни. Несмотря на такой экзотический и грозный вид, он был человеком не злым, часто заговаривал с нами, поручая кому-нибудь из нас поднести ведро с клеем или рулон афиш. Счастливец, удостоенный этой чести, с радостным лицом и гордо поднятой
головой, важно шествовал за Куличом, чувствуя себя причастным к цирку. Мы охотно выполняли такие поручения — ведь за это нам милостиво разрешалось прошмыгнуть на дневное представление. Иногда в число счастливцев попадал и я.

Оказавшись в цирке, я с любопытством осматривался. У самой арены расположено несколько лож, в которых восседают важные господа с нарядно одетыми, веселыми детьми. Затем в несколько рядов расставлены скамьи, а сзади — «стоячая галерея», куда попадаем и мы, мальчишки.

Керосино-калильные лампы с жестяными отражателями льют волшебный свет на арену. Пахнет конюшней и каким-то особенным цирковым запахом. Все необыкновенно торжественно, интересно, загадочно. С замиранием сердца жду начала. И вот, наконец, третий звонок. Униформисты, облаченные в «шикарные» красные, обшитые золотыми галунами камзолы, выстраиваются у форганга. Оркестр (тоже в основном состоявший из местных «свадебных» музыкантов) играет «Марш гладиаторов» или «Под двуглавым орлом». Какой-то, видно, очень важный артист, объявляет о начале представления.

Весь калейдоскоп виденного (хоть и по многу раз), конечно, я не запомнил: как-никак с того времени прошло свыше шестидесяти лет. Но кое-какие номера врезались в мою память.

Запомнились клоуны. Их было двое: Белый и Рыжий. Они обсыпали друг друга мукой, поливали водой, то и дело обменивались затрещинами. Иногда у Рыжего поднимались волосы, из глаз фонтаном лились слезы, на кончике носа вспыхивала лампочка, что вызывало у публики особый восторг. Шутки клоунов были глупы и плоски. Касались они обычно злосчастной тещи, сбежавшего кассира или недостатков городского хозяйства, вроде:

«Улицы у нас мощены И луною освещены...»

Помню выступления атлета — «чемпиона мира и его окрестностей» Козлова, гротеск-наездницу, распространявшую вокруг себя запах пудры и дешевых духов. Выступали артисты — метатели ножей Ян-Чи-Ха. Лилипутка тонким голоском пела скабрезные куплеты, а в заключение
обеими руками посылала публике воздушные поцелуи, лукаво подмигивая и повторяя рефрен:

«У кого же деньги есть —
Тот может меня провесть.
У кого же денег нет,
Тому я даю ответ:
«Удержись, удержись И без денег постыдись...»

Очень интересным был номер, который именовался «Люди, пренебрегающие смерть». Почему «смерть», а не «смертью», а вернее «жизнью», — я по сей день не понимаю. Лошадей с пестрыми султанами на головах и начищенными в шахматную клетку крупами выводил сам директор. Один раз это был некто Мартыненко, другой — директриса Пинцель. Нам было жалко бедных лошадок, когда беспощадный шамберьер со свистом, прорезая воздух, врезался, как нам казалось, в многострадальные лошадиные спины. Выступали еще жонглеры, акробаты, фокусники. Когда сборы начинали падать, обычно устраивалась лотерея, в которой разыгрывались, как гласила реклама, «необходимые каждому ценные предметы» вроде настольной лампы, часов и даже... коровы.

Но всему приходит конец, в том числе и представлению. Звучал прощальный марш, приходилось уходить с надеждой как-нибудь еще попасть в это царство веселья и чудес...

Как тяжела была судьба артистов цирка в те недобрые времена! Еще тяжелее была она у артисток и детей. Профессия артиста цирка обычно была наследственной, тренировки, выступления начинались с самых ранних лет. Юные артисты не знали радостей детства, зато были хорошо знакомы с нуждой, голодом, холодом и побоями. Мы с завистью смотрели на разнаряженных маленьких артистов, выделывавших на арене разные трюки с застывшей улыбкой на устах, и даже не подозревали о всех тяготах и мытарствах, испытываемых этими изможденными «гуттаперчевыми мальчиками».

Среди артистов цирка было немало людей, по-настоящему влюбленных в свою профессию. Они стойко преодолевали все тяготы бродячей жизни, эксплуатации и зависимости от «власть имущих» и несли свое искусство жителям отдаленных уголков необъятной матушки-России.

Нередко цирк прогорал, и тогда артисты оказывались без всяких средств к существованию. Были вынуждены принимать унизительную помощь меценатов.

Когда артисты уезжали, здание цирка разбирали так же быстро, как и возводили. Только кучи мусора, щепки и обрывки афиш еще долго напоминали о молниеносно пролетевших радостных днях цирковых гастролей. С нетерпением мы ждали нового приезда цирка.

А. РОЗЕНТАЛЬ

оставить комментарий