Величие и упадок клоунов

Можно по-разному относиться к клоунам, можно любить или не любить их, но нельзя не признать, что ныне ни одно цирковое представление не будет полным, если клоуны не занимают значительного места в его программе.

Трудно даже представить, что современный цирк может суще­ствовать, если на его арене не будут каждый вечер появляться один или несколько комиков. Изгнать смех с арены — зна­чило бы лишить цирк одного из важнейших его достоинств; больше того, это значило бы, что очень мало ценятся важней­шие качества циркового зрелища — смех и веселье, — ибо главный носитель этих качеств — клоун.

В пору возникновения современного цирка задачи клоуна были несложны. Буффон, комик цирка, клоун не мог сразу же сделаться достойным соперником Арлекина или Пьеро. И чтобы не показаться беспомощным рядом с своими прослав­ленными предшественниками, клоун придумывает, расцвечи­вает, переделывает по своему вкусу старую пантомиму. То, что поначалу было лишь капризом, импровизацией, придуман­ной на ходу комедийной шуткой, мало-помалу углубляется, наполняется более значительным содержанием, превращается постепенно в забавную историю, в комическое приключение. Клоун сам придумывает канву своего номера и вышивает по ней узоры своей фантазии. Он выступает как автор, как актер, как постановщик комического действа. Но одновременно он мало-помалу отказывается от физических упражнений, от акробатических номеров. Он изменяет самой сущности цирка, задача которого — волновать зрителя красотой движений, совершенством исполнения,  торжеством  артиста  над  трудностями.

Подчиняя свою игру слову, клоун привносит в цирк новые эстетические ценности. Он уже перестал быть акроба­том и, за отсутствием способностей, не может продолжать традиции Дебюро. Он уже не может удовлетвориться также одной лишь мимикой. И клоун становится прежде всего ха­рактерным комическим актером; он играет роли глупцов, мало похожих друг на друга, ибо глупость удивительно много­образна. Роль его постепенно становится все более значитель­ной, потому что он в одно и то же время сопричастен и к коме­дии и к драме — ведь комедия воссоздает черты смешного, а дра­ма кристаллизует чувство, рожденное смешным. Акробаты часто пренебрежительно относятся к клоунам. Их безразличие переходит в удивление, когда в их присут­ствии о клоунах отзываются как о крупных артистах; чувство превосходства над клоуном рождается у акробата потому, что он, не прибегая к слову, покоряет своим мастерством всех зрителей без исключения. Ни одному клоуну это не под силу.

И в самом деле, клоуны, даже если они настоящие полиглоты или хотя бы с грехом пополам объясняются на четырех или пяти языках, подорвали тот принцип циркового искусства, ко­торый в прежние времена позволял любителям этого зрелища идти в цирк, не боясь, что они там чего-нибудь не поймут. Ныне клоуны говорят со зрителями, и поэтому зритель должен понимать язык, на котором изъясняется клоун. Дело обстояло бы проще, если бы клоуны, подобно их предкам, прибывшим из Англии, изъяснялись на малопонятном жаргоне, который не обязательно было понимать! Но нет, ныне клоуны говорят на обычном языке, как и зрители, приходящие в цирк. В бродячих цирках, разъезжающих по провинции, и поны­не ведущую роль играет клоун, говорящий на местном наре­чии. На аренах цирков больших городов его звезда уже зака­тилась. Клоун, популярный во Франции, выступая за границей, вызывает к себе интерес, основанный главным образом на любопытстве. Так, например, Мигие, датские клоуны, пользующиеся громкой репутацией у себя на родине, в Париже почти не привлекают к себе внимания публики, несмотря на широко­вещательную рекламу. Гастролируя в прибалтийских странах, Ром и Манетти без конца разыгрывали одно и то же антре «Раз­битое зеркало», потому что это антре идет почти без слов, весь диалог сводится к нескольким фразам. Артистам пришлось возвратиться   к   пантомиме   и несколько месяцев  подряд разыгрывать один и тот же скетч, который, естественно, ограни­чивал их возможности. Короче говоря, клоунам удается в пол­ной мере выказывать свои артистические способности лишь при благоприятных для них условиях.

Таким образом, если все остальные артисты цирка могут с полным правом именовать себя артистами международного диапазона, «международными звездами», то клоунам не так просто совершать кругосветные путешествия. Клоуны, гово­рящие на романских языках, по необходимости выступают за пределами Европы, главным образом в государствах Южной Америки; английские клоуны гастролируют в странах, где говорят на английском языке, немецкие клоуны — в странах, где господствует немецкий язык. Существуют, конечно, и от­дельные исключения, но, как и все исключения, они только подтверждают общее правило. Клоуны немало блуждают, немало ищут, пока им удается обрести свое сценическое лицо, свой стиль, нужную атмосферу, верные ситуации; они много пробуют, пока находят почву, благоприятную для расцвета их таланта. Некоторые так и не находят этой почвы. Наиболее способные быстрее обретают ее. И тогда они становятся общепризнанными любимцами, их на все лады прославляют журналисты, им льстят, их балуют. Со свойственным им даром наблюдательности и способностью к имитации они воспроизводят и высмеивают недостатки и сла­бости окружающего их мира, который и в самом деле достоин осмеяния. Когда такие прославленные клоуны возвращаются из заграничной поездки, об их приезде сообщают как о важном событии; на небесно-голубой афише, возвещающей о начале нового сезона в цирке, имена этих артистов украшают звездоч­ками.

Величие и упадок клоунов... Раньше об этом можно было говорить как о мимолетном состоянии циркового искусства, находящегося в постоянном движении. Теперь же это — хрони­ческое   состояние,   определяемое   репертуаром   клоунады... В наши дни признание, которое встречают клоуны, уже не так огорчает их собратьев по цирку — акробатов. Акроба­тическое искусство шествует по прямой дороге. Успех акробата прямо зависит от его мастерства, от качества его упраж­нений.

Между тем клоуны хорошо поняли, что заслужить одобре­ние публики легче, чем сохранить его. Во время циркового представления — с самого начала, когда на арену выбегает группа клоунов, возвещая первый номер представления, и до самого конца, когда последний раз раздаются звуки оркестра,— на арене ни на минуту не прекращается упорное соперниче­ство цирковых артистов различных жанров; и клоуны заметили, что акробаты, которые все более совершенствуют свои номера, стремятся мало-помалу похитить у них то место, которое они столь ревниво охраняют, надеясь навсегда остаться лучшим украшением  циркового представления. Все новые претенденты на звание цирковых звезд теснятся у барьера арены, они угрожают оттеснить клоунов с ковра и вернуть их к былой безвестности. Неповторимые в своей оригинальности номера заставляют бледнеть убеленных седи­нами клоунов. Комические упражнения на трапеции, которые проделывал Шарло Ривелс, доказывают, что клоун не может претендовать на монопольное владение секретами смеха. Музы­кальная комедия, поставленная артистами Честерфильд, далеко оставила за собой обычные комические антре, превзошла их своей фантазией. Тщетно клоуны пытаются понять причины удачи своих соперников. Традиция, привычки, укоренившиеся приемы и методы давно уже мешают им глубоко разобраться в процессах,  происходящих в современном цирке.

Клоун всегда отличался непосредственностью, он с трудом подчинялся какой бы то ни было дисциплине. Он привык, словно волшебник, рождать смех и считал, что ему все позволено. Он наряжался в одежды вельможи, а позднее — в лохмотья нищего. Он чувствовал себя ответственным за комические проделки и шутки лишь перед самим собой и перед публикой. Ничто не мешало клоуну, когда он чувствовал, что успех изменяет ему, возвратиться вспять и идти по другой дороге. Он мог по собственному желанию изменять репертуар клоунады и обновлять стиль представления. Он никому не обязан был отчетом; он сам был и автором, и артистом, и постановщиком, и костюмером. Он пользовался столь беспредельной свободой, что уже не знал, что с нею делать. Ныне он чувствует, что неплохо  бы  возвратиться   к  дисциплине. Клоуны, изменившие универсальному характеру циркового искусства, должны реабилитировать себя. Ведь они могут стать для цирка тем, чем цирк является для зрителей: синтезом всех видов циркового искусства,  в  которых участвуют тело и ум. Поучителен пример некоторых артистов молодого поколе­ния, таких, как Ром и Заватта; вот уже десять лет они выступа­ют как представители различных жанров — как наездники, музыканты, буффоны и акробаты; их антре можно сравнить с разноцветным ковром, в который вплетены все нити циркового искусства.

Подобная попытка представляет собой реакцию, с одной стороны, против разговорной клоунады и с другой стороны — против комедии, построенной на использовании различных аксессуаров. Не случайно, что ее предпринимают прежде всего рыжие, игре которых более свойствен динамизм, чем игре клоуна, стесненного своим великолепным костюмом; боясь замарать роскошное одеяние, клоун больше не кувыркается на арене и становится день ото дня все статичнее. Теперь он довольствуется тем, что производит впечатление своей импо­зантностью. Его роль становится все более декоративной, в нем с каждым днем остается все меньше черт от артиста, он все больше сближается со шпрехшталмейстером. В конце концов клоун   превратится   в   статиста.

Предвидя такую перспективу, некоторые клоуны умножают свои усилия, становятся более деятельными. Но это клоуны-комедианты; они знают, что комическая клоунада, комическое действо, в котором они участвуют, имеет право на жизнь. Но могут ли они быть уверены в том, что клоун и впредь оста­нется одним из актеров этой комедии, а не будет заменен вторым рыжим, артистом более динамичным и менее окостеневшим, чем клоун. Куда девались клоуны-акробаты? Музыкальные клоуны? Куда девалась акробатическая пантомима? Комедия с пощечинами? От них не осталось и следа. А большую ли роль играет ныне клоун-комедиант? Нет, он влачит жалкое суще­ствование. Данди и его партнер уже доказали, что комическую клоунаду могут с успехом разыгрывать два рыжих. Стоит только им проявить больше отваги, и они прогонят клоуна с арены. Если клоун завершает цикл своего развития, то его упадок близок. Достанет ли у него величия, чтобы приостановить процесс своего угасания?

По мере того как акробаты все более совершенствовали свои номера, которые продолжались теперь столько времени, сколько позволяли физические силы артиста, клоуны и рыжие вынуждены были для сохранения своего лица также   делать все возможное. Но, увеличивая продолжительность антре, они мало-помалу исчерпали все тридцать шесть комических ситуаций, которые имеются в их арсенале. Вскоре волшебный мешок, набитый лукавыми проделками, опустел. Клоуны использовали все, что только было возможно: трюки фокусни­ков, подергивания плясунов, приемы акробатов, ловкие движе­ния канатоходцев. Мы уже как-то говорили, что цирк — это единственное зрелище, где с незапамятных времен артистам разрешается подражать друг другу; где каждый заимствует у соседа все, что ему нравится, черпает приемы игры в общей сокровищнице; где пластические упражнения сопровождаются речами, где используется все, что делает представление более доступным   публике.

Таким образом, клоуны заимствовали все, что они находили для себя полезным. Клоуны имеют полную возможность видо­изменять свои номера и обогащать их любым способом. Пред­ставьте себе только эксцентрика, навеки скованного каким-нибудь номером, который неотделим от него, как тень! Если упадок клоунов — явление бесспорное, ибо клоун достиг апогея развития, то у клоунов есть несомненная заслуга перед цирком; тот факт, что со своих первых шагов в цирке, с самого своего появления в этом условном мире клоун подменяет мир действительности создаваемым им миром, что он одновременно выступает и как буффон и как человек, — факт этот обеспечивает клоуну особое место среди комиков цирка.

Клоун — последний по времени артист, рожденный цирко­вой ареной; но он накопил наследство, столь богатое находками, что его не так-то просто растратить. Правда, все его находки относятся к тому, что мы уже когда-то видели, когда-то слышали. Но клоуны придают всему этому разное обличье. В конечном счете все старое можно обновить, если ты обладаешь вкусом и находчивостью, если тебе присущ дух импровизации. И вот, по воле клоуна, все вещи становятся смешными, все люди становятся забавными. К комедии поло­жений, к комедии характеров клоуны прибавили, если можно так выразиться, комедию намерений. Намеки, которые клоуны себе позволяют, оборачиваются критикой действительности. Какой другой комический артист обладает этой властью соеди­нять в нужных ему пропорциях эстетизм и веселье, буффонаду и драму, иллюзии и действительность? Кто, кроме клоунов, может постоянно играть роль учеников чародея, представителей чудесного мира, где царит смех?

На первый взгляд все эти ученики чародея — на одно лицо. Гримасы клоунов рождены в одной и той же лаборатории, имя которой — подражание. Вот почему люди непосвященные поначалу с трудом разли­чают клоунов: они узнают их только по костюму. Пьеро, Полишинеля, Шоколада, Чарли Чаплина можно узнать сразу же, едва они появятся. Каждый персонаж итальянской коме­дии обладал своим особым костюмом, именно костюмом-то эти персонажи и отличались с первого взгляда, и теперь их невозможно себе представить без привычного одеяния. Точно так же нам трудно представить сегодня Булико или Порто, лишенных их оригинального наряда. Каждый персонаж полу­чает право на долгую жизнь, если он представляет собой проч­ное единство между внутренним и внешним образом. Только жалкие клоуны полагали, что достаточно им написать на своем костюме собственное имя, и это имя избежит забвения. Джео Футтит тоже забавлялся подобной игрой, но, кроме то­го, он блистал своим талантом. Если же у клоуна нет ни­чего примечательного, кроме вышитого на костюме имени, то достаточно зрителю отвернуться, и он забудет думать о клоуне. Клоун должен быть прежде всего забавным. Ведь это то, что прежде всего дает ему право на существование. Но клоуны могут   обратить   на  себя  внимание  и  иными  средствами.

Джемс Гюйон, выступая на огромном манеже Ипподрома Альма, покорял публику только тем, что он был великолеп­ным прыгуном. Ведь зрители, сидевшие в задних рядах и даже в средних, едва различали грим и детали костюма артиста. Если клоун не обладает акробатическими способностями, то, выступая в большом зале, он должен либо исполнять комедию с пощечинами, либо какой-нибудь номер, вроде антре «Ходули» или «Свистки», в которых мимика не играет первостепенной роли. Но все это, в конечном счете, сводит роль клоуна к ро­ли циркового артиста определенного жанра; к этому его вынуж­дают размеры арены.

Напротив, ничто не способствует в такой мере близкому общению между артистом и зрителем, как маленькие провин­циальные цирки, которые условно можно было бы назвать «уют­ными» цирками; это и понятно — ведь эмоциональное воздей­ствие клоуна имеет свои пределы. Существует черта, которую цирк не может перейти, не рис­куя разрушить освященные обычаем взаимоотношения, уста­новившиеся между артистом, выступающим на арене, и зри­телем, сидящим в зале, взаимоотношения, которые создают благоприятную атмосферу для расцвета важнейших качеств циркового представления: удовольствия и радости. Чтобы создать такую атмосферу, клоун должен выступать перед благожелательными к нему и к его игре зрителями; в про­тивном случае он потеряет контакт с залом, утратит власть над публикой, взаимодействие артиста и зрителя будет нару­шено. В провинциальных цирках, где зрители громогласно осуждают артиста за неудачи и во всеуслышание хвалят его за удачное исполнение номера, постоянно подбадривают его, царит именно такая атмосфера.

В этих маленьких цирках царит взаимное понимание между артистами и публикой; это тесное общение ничем не нарушается. В подобной атмосфере доверия порою даже стирается разница между артистом и зрителем: оба кажутся частями единого организма, и различия, которые еще продолжали существо­вать между ними в ходе представления, еще больше стираются во время антракта. И в самом деле, во время антракта зрители и клоуны стал­киваются друг с другом в артистическом фойе или в баре. Во время циркового представления ничто не мешает пол­ному слиянию зрителей и артистов: ни условная строгость театральной сцены, ни пышные декорации, придающие дей­ствию правдоподобие. Артист, выступающий на арене, нахо­дится в непосредственном контакте с публикой: между ними нет посредников, их не разделяют ни ширмы, ни занавес. Здесь нет кулис. Арена открыта со всех сторон, она видна отовсюду. И это определяет меру воздействия циркового представления, которое целиком развертывается на глазах зрителя.

Глядя на зрителей, внимательно следящих за его игрой, за каждым его движением и жестом, клоун чувствует свое сродство с публикой: он вылеплен из того же теста, что и те, кто наблюдает за его игрой; зрители помогают артистам созда­вать атмосферу, в которой веселье каждого — неотъемлемое условие всеобщего веселья. В цирке не может быть равнодушных: наблюдая за работой артиста, зритель волнуется так, будто он сам участвует в исполнении номера. Но такое слияние публики и артиста возможно только по­тому, что клоун (или группа клоунов) выходит на пустую арену, а общий восторг зрителей побуждает его подниматься на такие вершины, где личность артиста достигает огромных масштабов.

И то, что послужило величию клоуна, ныне угрожает ему упадком. Дело в том, что небольшие цирки, столь благоприят­ные для его искусства, мало-помалу исчезают. Огромные цирки, где уже сейчас исполнители комической клоунады потерянно бродят среди нагромождения реквизита и снующих статистов, в конце концов сведут роль клоунов к тому, что те вынуждены будут в парадных костюмах катать детей на арабских лошадях. Но вопреки всему клоуны с напудренными лицами никогда не будут забыты. Их духовные сыновья — рыжие  — отбрасы­вают на арену огромные тени, все растущие под лучами про­жекторов, а сыновья рыжих — эксцентрики,— находя, что пространство арены слишком мало для них, покидают цирк и уходят на завоевание огромного мира — кинематографа. Но где бы они ни появились, они не смогут скрыть своего происхождения. И люди всегда будут узнавать клоуна в его детях.


Из книги Тристана Реми. Клоуны

оставить комментарий