Весь вечер на манеже Антон Полукарпов и Сергей Щеголев
На яркой цирковой афише, намного ниже больших красных букв, образующих фамилии главных и известных артистов, и немного выше маленьких черных букв, сообщающих фамилии режиссера, художника и часы предварительной продажи билетов, в скромной синенькой рамочке было напечатано небольшими синими буквами:
«Весь вечер на манеже АНТОН ПОЛУКАРПОВ и СЕРГЕЙ ЩЕГОЛЕВ.
Клоунады, куплеты, репризы».
Обладатели скромных синих фамилий Антон Полукарпов и Сергей Щеголев сидели в своей гримерной и готовились к выходу на манеж в начале представления. Вернее, они уже были готовы — и загримированы и одеты в пестрые клоунские костюмы. Поэтому Полукарпов, надев на большой гуммозный нос очки, неторопливо просматривал вечернюю газету, а Щеголев, глядя в зеркало, заканчивал гримироваться.
Трудно представить более разных людей, чем эти многолетние друзья и партнеры. Скажем, характеры: у Щеголева — мягкий и безоблачный, как майское небо на юге; у Полукарпова — как у действующего вулкана, с частыми извержениями в виде шумных криков, хлопанья дверьми, бурной жестикуляцией. А внешность? Тут контрастнее и не придумаешь. Щеголев — красавец с тонким смуглым лицом, серыми глазами и холеной, сверкающей бриолином шевелюрой. И если природа щедро наделила Щеголева красотой, то беднягу Полукарпова обидела: к его внешности она отнеслась, пожалуй, халтурно. На тонкие, почти проволочные ножки взгромоздила круглый, как шар, живот, который кончался у плеч, а к плечам намертво прикрепила лысую круглую голову, считая такую деталь, как шея, видимо, необязательной. Потом она кое-как прорезала небольшие отверстия для глаз, приклеила две толстые сардельки вместо губ и добавила к ним в виде гарнира сизый, как мороженый картофель, нос.
Естественно, обладая такой внешностью, Полукарпов реже смотрел на себя в зеркало, чем его пленительный партнер, красоте которого тайно завидовал.
Правда, на золотом блюде манежа они менялись ролями. Здесь грациозный и обольстительный Щеголев завидовал толстому и неуклюжему Полукарпову, которого зрители награждали бурными аплодисментами и дружным смехом.
И не случайно: Щеголев был белым клоуном, а Полукарпов — рыжим. Щеголев задавал вопросы, а Полукарпов на них отвечал: иногда остроумно, иногда глупо, но всегда по-детски наивно и весело.
А сейчас Полукарпов сорвал с носа очки, отшвырнул газету и решительно заявил:
— Все! Ухожу!
— Куда? — спросил Щеголев, тщательно подрисовывая тонкую стрельчатую бровь.
— Из цирка ухожу, вот куда.
— Из цирка?! — Щеголев удивленно посмотрел на партнера. — А что случилось?
— Что случилось... — с болью проговорил Полукарпов, подобрал с дивана газету и протянул ее Щеголеву. — Вот, прочти.
— Опять лягнули, — догадался Щеголев, беря газету.
— И как! — нервно вскинул руки Полукарпов.
Щеголев начал читать, выделяя отдельные фразы, а некоторые пропуская.
«Многоцветие жанров... Поражает бесстрашием и исполнительским мастерством номер воздушных гимнастов Донцовых... Восхищение зрителей вызывает удивительное искусство дрессировщицы Гуляевой...». Ну, Тоню, слава богу, похвалили! «Мягко и тактично работают львы, полны грации и обаяния тигры...».
— Ты дальше, дальше читай. Там самое интересное.
«К сожалению, узким местом программы является выступление представителей разговорного жанра — клоунов Полукарпова и Щеголева...»
— Что, что? — Красивые брови Щеголева взлетели вверх.
— То самое, Сережа! — почти злорадно произнес Полукарпов. — Львы работают мягко и тактично, тигры полны грации и обаяния, а мы с тобой — узкое место! Ты как хочешь, а я этот проклятый разговорный жанр бросаю и...
— Что «и»?..
— Что-нибудь! — воскликнул Полукарпов. — Найду трех пожилых львов и полного грации тигра-пенсионера, и будет у меня смешанная группа хищников, как у Тони Гуляевой, которую хвалят. Она — женщина хрупкого здоровья, справляется, а я что? Не справлюсь?
— Думаешь, легче? — усомнился Щеголев, садясь на стул, против Полукарпова.
— Во всяком случае, безопаснее, — заметил Полукарпов.
— Перестань, — отмахнулся Щеголев. — Лев может броситься...
— Может, — согласился Полукарпов. — А этот... как его? — Полукарпов надел очки и заглянул в газету. — Этот... Аркадий Гуз&нин — уже бросился. Это ж безобразие, Сережа! Демидовы выходят на манеж, бросают тарелки и вазы — и, пожалуйста, хвалят. Мало того, бой посуды за счет дирекции. А красотка Пичужская? Выходит с иллюзионистом, три раза делает комплимент, три раза кричит «ап» — и полставки. И никаких упреков... А мы? Стыдно вернуться домой и посмотреть соседям в глаза. Все работают, у всех успехи, а я столько лет на манеже и — узкое место!
Полукарпов саркастически посмотрел на себя в зеркало.
— Нет, решено! Ухожу. И не только из жанра — ухожу из цирка!
— Но куда?
— Куда угодно! К черту на рога, к дьяволу в зубы! А чем плохо быть просто пенсионером? В наше время пенсионеры большая сила! Некоторых из них боятся, и не тигры, а люди!
Щеголев с нежностью посмотрел на своего партнера.
— Тоша, милый! До каких пор ты будешь переживать из-за пустяков!
— Пустяков?! — вскочил со стула Полукарпов. — Это для тебя пустяки?
— Да, Тоша, пустяки, — подтвердил Щеголев. — Ну, лягнули. И что? Сам знаешь: сколько людей — столько мнений.
— Чепуха! Мнение этого Гузынина, будь он неладен, напечатали. И все будут читать...
— Ну и что? — не сдавался Щеголев. — Прочтут и забудут. Неужели ты, столько лет. работавший в нашем опасном жанре, не привык, что за юмор и сатиру всегда ругают? Но их боятся даже те, кто ничего не боится.
— Глупости! Ерунда! — бушевал Полукарпов.
И тут дверь клоунской гримерной распахнулась, и вошла дрессировщица Гуляева — красивая, светловолосая женщина лет сорока, в голубом халате с кистями, надетом поверх черного гусарского костюма, в котором она работала в манеже.
— Вы чего шумите, зверей пугаете? — спросила она.
— Прочти — поймешь, — ответил Полукарпов, протягивая ей газету.
Гуляева взяла газету и улыбнулась.
— И ты из-за этого поднял шум? Анекдот, честное слово!
— Анекдот? — возмутился Полукарпов. — Тут черным по белому...
— А ну тихо, — строго приказала Гуляева. — Сядь! Слышишь, сядь!
Полукарпов посмотрел на Гуляеву и неохотно сел.
— Теперь ответь: ты мне доверяешь?
— Нет, ты мне ответь, — вскочил Полукарпов. — Ты эту газету читала?
— Сядь, — снова приказала Гуляева. — Я спрашиваю: ты мне доверяешь?
— Доверяю, — буркнул Полукарпов.
— Так вот, Тоша, читала. И вынуждена тебя огорчить, — рецензия справедливая.
— Насчет львов и тигров, конечно, — кивнул Полукарпов.
— И насчет тебя с Сережей тоже.
— Ты считаешь...— порывался вскочить со стула Полукарпов, но Гуляева жестом остановила его:
— Сидеть! — приказала она.— Повторяю, справедливая. Мои львы и тигры репетируют по два раза в день. Зита за три месяца научилась прыгать через горящий обруч, Булька — годовалый медвежонок — почти освоил одноколесный велосипед. А вы с Сережей... Как вам не стыдно, два старых дурака? Вы столько лет не меняете репертуар, не репетируете. Поверь мне, Тоша, рецензия вовремя! И прошу тебя, не пугай бедного Сережу, что уйдешь из цирка! Никуда ты не уйдешь. Такие, как мы, уходят только в Дом ветеранов. Пригласите автора, подумайте о новом репертуаре. Ты, Тоша, — артист, и не имеешь права так работать, как сейчас.
Полукарпов подавленно молчал, Щеголев, отвернувшись к стене, улыбался, а Гуляева, ласково поглядев на Полукарпова, тихо спросила:
— Ну? Согласен?
Полукарпов пожал плечами и промолчал.
— Молодец! — обрадовалась Гуляева и протянула ему руку. — Дай лапу, Тоша.
Полукарпов усмехнулся.
— Ты со мной как с медведем разговариваешь.
— А ты и есть медведь, хоть и газеты читаешь! — подвела итог Гуляева и вышла из гримерной.
Яков Зискинд
оставить комментарий
RSS 
