Виталий Лазаренко и Владимир Маяковский

Первое знакомство с Маяковским произошло заочно. Среди друзей Лазаренко было немало литераторов. Полистайте его альбом: сколько громких имен! Наслышан он был и о футуристах и о «Желтой кофте», да и сам снимался в кинокартине «Я хочу быть футуристом».

К рифмованной строке у Виталия давнее пристрастие. С мальчишеских лет память его удерживала сотни «складешин», то есть стихотворных зазывов, с которыми он выходил на раус в балаганах. Знал много раешников, монологов, куплетов, частушек. Перед его глазами мелькали цирковые афиши, составленные стихами, и сам сочинял подобные. Он вырос, можно сказать, на рифмованной строке.

Энергичные ритмы поэзии Маяковского, страстность, мажор, удивительные сочетания упругих и емких слов и необычайные рифмы: то взрывные, то увесистые, точно гири у атлета, то неистовые и чеканные, то легкие и яркие, как солнечные зайчики, — все это ударяло словно током, притягивало натренированный, чуткий к музыкальной строке слух, завораживало. Он чувствовал в этом поэте какую-то внутреннюю близость себе по духу, по дерзкому задору, по бунтарскому настрою.

Следуя неизменной привычке не пропускать сатирическую периодику. Виталий купил номер журнала «Соловей». На обложке внимание привлекла не столько карикатура, на которой был изображен кутеж толстосумов, сколько подпись: «Ешь ананасы и рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй». И подпись: «В. Маяковский». Двустишие восхитило, сразу же запомнилось и неотступно вертелось на языке. По-цирковому коротко и в самую точку!

Было это почти под новый 1918 год. По странному стечению обстоятельств в этот же день, после представления в цирке, Лазаренко посетил «Кофе поэтов» в Настасьинском переулке. «Помещение кафе представляло собой длинный зал, в конце которого находилась маленькая эстрада, — вспоминает он, — посредине вдоль стояли обыкновенные длинные столы, некрашеные и даже не покрытые скатертью. Обстановка была очень простая. Встречал гостей сам Маяковский».

Цирковой клоун вместо приветствия прямо с порога выпалил, озорно сверкнув глазами, строки про ананасы и рябчиков. Поэт оценил шутку и сказал в ответ, что является давним поклонником таланта Лазаренко.

Позднее поэт и клоун еще не раз встречались здесь в кафе, где верховодил их друг Василий Каменский, встречались и в ТЕО и на литературных диспутах, куда Виталия приводили друзья, и на театральных просмотрах. Встречались и в цирке. Старик Никитин выстроил здание на бойком месте: самый людный перекресток в центре города, куда ни пойди — цирка нс миновать. Маяковский заглядывал сюда довольно часто. Бывал и один, и с Каменским, и с другими. Стал за кулисами своим человеком.

«Во время антракта, — пишет Лазаренко. — Владимир Владимирович наведывался ко мне в гримировочную. И мы беседовали на темы циркового искусства. Он очень интересовался клоунским делом и давал мне советы и темы для моих реприз. Отмечал хорошее и плохое в репертуаре, одобрял элементы политической сатиры и агитки в моих выступлениях. В Маяковском я находил постоянную поддержку. К сожалению, я не записывал реприз, темы которых давал он. Шутки жили недолго, старели, я часто менял репертуар, и, сознаюсь, мне не приходило в голову, что это впоследствии может показаться кому-нибудь интересным...».

Как-то в одно из таких посещений поэт был в ударе и рассказал, посверкивая глазами, что в юности мечтал быть актером, комиком. Увлекался Максом Линдером, ни одной комедии с его участием не пропускал. Было дело, сыграл даже на любительской сцене в гоголевской «Женитьбе» Яичницу.

Лазаренко, размазывая по лицу вазелин, сказал, что тоже неравнодушен к кинокомикам. Считает, что в их работе очень и очень много общего с цирковой клоунадой, а большая часть кинотрюков так и вообще перенесена с манежа.

Рассуждения Маяковского о комизме, советь:, которыми дарил клоун, придали Виталию смелости, и он обратился с просьбой написать для него политическое антре. «Поэт с радостью согласился, — рассказывает артист, — ударил по плечу и весело спросил: «Где мы встретимся?» Я предложил — у меня дома. На следующий день Владимир Владимирович пришел; мы пили кофе, и я описывал, по его просьбе, много старых реприз, шуток и тут же объяснял, что лучше всего доходит до зрителя».

Стремясь, чтобы у автора сложилось более полное представление о сущности хитрого искусства циркового смеха, клоун не скупился — реприза следовала за репризой. Маяковский слушал, сосредоточенно насупясь. После каждой остроты неопределенно хмыкал. И улыбался лишь старинной сатирической сценке «Лужа», в которой рыжий и белый комически обыгрывают огромную лужу, якобы красующуюся посреди уездного города.

Хозяин дома намеревался познакомить поэта со своим репертуаром лишь в общих чертах. Но тот запротестовал: нет, нет, подробней, не сокращайте. Пришлось не только рассказывать, но и играть.

Рассказчиком Лазаренко был отменным. Репризы и клоунады разыгрывал в лицах, искусно мимируя, меняя интонации, и сумел увлечь гостя, интерес которого к юмору и сатире был профессиональным. Играя. Виталий мельком взглядывал на Маяковского. Нет, слушает и вроде внимательно, правда, с каким-то ироническим насмешливым выражением.

Среди многих клоунад, реприз и шуток, которые он рассказывал поэту, был и номер «Картинки»: рыжий показывал публике большие рисунки и сопровождал их короткими сатирическими стихами. Маяковский явно заинтересовался — вот эта форма представляется ему любопытной. Нечто подобное он делает сейчас в «Окнах РОСТА». И вдруг спохватился: да, на днях он раздавал в Кремле курсантам и красноармейцам, уходящим на фронт, «Советскую азбуку»... Постойте, постойте, пожалуй, такая штука вполне подошла бы для арены. Так вот в чем дело: были рисунки, а под ними — политические эпиграммы. На каждую букву алфавита. Поэт прочитал вслух несколько строк из «Азбуки». Лазаренко сразу же увидел в этом приеме большие возможности и загорелся: «А нельзя ли сделать вариант для цирка?»

Отчего же, можно. Пусть Виталий Ефимович зайдет к нему в мастерскую «РОСТА». Знает ли, где это? Ну вот и отлично. Денька этак через три.

...В просторной плакатной мастерской на Малой Лубянке пахло клеем и табаком. На полу, замусоренном окурками, лежал крупный мужчина в пальто, окруженный банками с краской, и трафаретил большой плакат. Это был художник Черемных. Маяковский из дальнего угла приветствовал пришедшего Шутейно, подражая арбитру французской борьбы, он провозгласил трубным, прямо-таки шаляпинским басом обычное объявление перед парадом-алле: «Прибыли и записа-а-ались следующие борцы-профессионалы: Виталий Лазаре-е-енко — До-о-онбас!..» Широко улыбнулся и пригласил подойти. Перешагивал через листы, устилавшие пол, Виталий приблизился Владимир Владимирович уверенно набрасывал широким плотницким карандашом фигуру матроса с винтовкой наперевес.

Поэт был в хорошем расположении духа. «Он усадил меня на стул, — вспоминает Лазаренко, — вынул из кармана текст и тут же начал читать. Антре мне очень понравилось Мы сделали несколько поправок. Я забрал также сделанные Маяковским картинки для «Азбуки».

Дней через десять Лазаренко выступил с этим, номером, имевшим большой успех. Что же представляла собой «Азбука» Маяковского, показанная на арене Второго московского цирка осенью 1919 года? Серия лаконичных и броских рисунков, хорошо различимых даже на галерке, сопровождалась короткими хлесткими двустишиями, написанными образным, языком, порой афористично. Она была доступна каждому, даже малограмотному, и говорила о том, что волновало, чем жил в эти дни борющийся народ. Поэт и клоун призывали, агитировали, бичевали и высмеивали. «Азбука» запоминалась и убеждала.

Вскоре после премьеры актер нащупал прием выразительной демонстрации «Азбуки». Рисунок он держал в левой руке за самый край, вскидывая над головой и давая публике хорошо рассмотреть его, а правой энергично жестикулировал. Стихи читал приподнятым тоном, темпераментно и напористо, вскинув голову, обращался, как привык, главным образом к галерке, ко всем четырем ее секторам. Подвижный, живой, легкий, клоун-глашатай поминутно поворачивался во все стороны. Выходить с этим номером он любил, одно мешало — неудобный костюм, сделанный незадолго до того по эскизу художника Павла Кузнецова. Просторный, словно не по росту балахон Пьеро, сшитый из атласа, сковывал и раздражал: непомерно широкие рукава делали движения куцыми, голова «утопала» в большом, пышном жабо. В этом костюме, который Виталий называл «поповской рясой», он казался себе приземистым и нескладным.

В творческой биографии Лазаренко «Азбука» заняла особое место. Исполняя ее, артист чувствовал, что нашел линию пока еще, правда, пунктирную, сценического поведения, развивая которую он и создал впоследствии свою неповторимую клоунскую манеру.

Новая встреча с поэтом произошла осенью следующего года — столкнулись нос носу возле сада «Аквариум». Выглядел Маяковский усталым, год глазами тени, на лбу глубокая вертикальная борозда, щеки, казалось, ввалились и телом сдал. «Такому огромному, ему ведь еды-то надо, как борцу, а где она?» пронеслось в голове Лазаренко. Приветствуя своего автора, артист процитировал шутливым тоном: «Что, заела РОСТА?» Поэт невесело улыбнулся и буркнул:

—    Не зря Васька Каменский называет вас центросмехач... Как живется-можется?
—    Только что из Тулы. Я там, свои человек, придворный артист тульского пролетариата. Между прочим, оцените, Владим Владимыч, мою репризу специально для этого города. Шла прямо на ура.

Вечно спешащий куда-то Маяковский, на этот раз сам направил артиста в открытые ворога сада. Сели на скамью. Ну что ж, репризы он готов слушать в любое время. Лазаренко уловил тон: ровный, спокойный, без привычной ершистости и насмешливо-ироничных интонаций.

—    Итак слушайте: Один иностранный корреспондент спросил: «Чем славится Тула? Кажется, там савомовары делают? — «Совершенно верно — самовары. Но еще в Туле, кроме самоваров, делают крутой кипяток. Легко можно ошпариться тому, кто протянет свои руки к Советской России»...

Поэт одобрительно кивнул. Разговор, как и в прошлые встречи, зашел о клоунском деле. Актер сказал, что антре, по ого мнению, обязательно должно вызывать смех. Несмешная клоунада — такой же абсурд как несладкий сахар. Маяковский, закуривая. согласился, но добавил: Смешить го смешит», но важнее, как он считает, не просто смешить, а высмеивать. Последнее слово он произнес, делая ударение на каждом слоте. Виталий ринулся снова вводить своего автора а курс циркового дело, излагая антре и репризы: в том числе и «Борьбу», давний его пародийный номер, в котором он искусно проводил схватку с самим собой — «един в двух лицах».

Борьба произвела на Маяковского, пожалуй, самое большое впечатление. «Эттто вещь! Вот бы что-нибудь в таком же духе и нам. Он записал что-то в книжку. — Да, да, конечно, — размышлял вслух, — за основу берем схватку. А темой — классовую борьбу».

... Вскоре «Чемпионат всемирной классовой борьбы» был написан. Вчитываясь в текст, Лазаренко испытывал творческую радость. Какой большущий талант. Какой блистательный ход для клоунады.  И тема грандиозная — борьба с врагами революции. К тому же и момент для «Чемпионата» оказался как нельзя белое подходящим в городе объявлены матчи французской борьбы, впервые после большого перерыва. Публика, вне сомнения, валом, повалили. И получится как бы специальная пародия. Надо постараться сделать все как можно смешнее, побольше буффонады, преувеличения, комических трюков, чтобы смехом казнить своих классовых противников.

Виталию нравилось, что образ Арбитра создан автором «по мерке» и что решен неоднозначно. Это не резонер, «подающий реплики»; в авторской трактовке Арбитр — конкретный человек с характерными чертами: не чужд юмора, не полезет за словом в карман. Он несет важную служебную функцию: в его обязанности входит представлять участников чемпионата, давая им политическую аттестацию, он же цементирует и асе действия. Но чем больше Виталий вдумывался а свою роль, тем отчетливее понимал: надо, чтобы его уход с манежа решался по-цирковому. Они вместе с автором перебрали десятки различных вариантов, и лишь когда клоун предложил трюк «обруч», поэт сказал, что, пожалуй, это будет неплохо. И тотчас, положив перед собой лист, переделал последнее четверостишие. Теперь скетч заканчивался так: после грызни и свалки, которую учинили участники чемпионата, Арбитр объявлял перерыв и, обращаясь к зрителям, призывал всех завтра же на фронт: «А я уже сегодня туда же, а для скорости и экипаже даже». Читателю, пожалуй, может показаться, будто актер и впрямь отправлялся но передовую в каком-то экипаже. На самом доле «отъезд» был решен по-цирковому: туго сгруппировавшись, клоун влезал в обруч — нечто вроде обода от тележного колеса — и таким образом стремительно укатывал с арены.

Там же, в мастерской «РОСТА», Маяковский спросил: «Когда будет первая репетиция?» Ему хотелось видеть, как все это получится. «Я обещал, — вспоминает Лазаренко, — что первая репетиция пойдет о его присутствии».

До недавнего времени Лазаренко приходилось режиссировать лишь свои номера, а теперь в его распоряжении будет целый коллектив комиков. Следует тщательней подготовиться. Стал подбирать актеров-борцов, прикидывать, кому какую роль поручить. Советовался с Альперовым. Хотелось, чтобы участвовали опытные цирковые комики, но свободных из них оказалось не так-то много. Пришлось брать из Первого цирка и с эстрады. Проходил роли с каждым участником поодиночке. Попутно вел подготовительную работу, обычную при всякой постановке: сделал выписку для бутафора, присовокупив свои схематические рисунки короны и прочего реквизита. Листал журналы, отыскивал карикатуры на Ллойд-Джоржа, Вильсона и других участников «Чемпионата», чтобы цирковой парикмахер изготовил по этим карикатурам парики, усы и бакенбарды. Дважды встречался с художником Кузнецовым: оговаривали эскизы костюмов для Арбитра и Революции. Спорили: по что одеть ее: красное трико? красную блузу? Решили: в русскую кумачевую рубаху.

Первую сводную репетицию на манеже назначил нарочно в такое время, когда остальные артисты после тренировки разошлись по домам. Маяковский явился раньше условленного часа.

Пеоед самым началом репетиции они решили, что первый раз пройдут все от начала до конца, не прерываясь для замечаний. Маяковский сел в первом ряду, закинув ногу на ногу, и, щуря глаза, приготовился слушать.

Начинался «Чемпионат» вступительным словом Арбитра. Лазаренко решил проводить его в бодром, веселом тоне, слегка пародируя записных распорядителей провинциальных чемпионатов; он лихо прочитал вступительный монолог и с шиком объявил: па-а-а-арад-алле!

По окончании всего действия наступила долгая неловкая пауза. Наконец. Владимир Владимирович легко перешагнул через барьер, что удается лишь людям высокого роста, и стал излагать актерам свои впечатления: мало злости, мало сатиры. Очень приглаженно, очень обыденно. Необходимо все гораздо сочней. В особенности в эпизоде драки из-за прибылей. Больше окарикатуривать своих героев, больше буффонады.. «Вот вы, — обратился он к Цхомелидзе, — ваш меньшевик слишком пресен. У него же четкая характеристика: «Ни черту кочерга, ни богу свечка... пресмыкается, как глист... норовит действовать подножкой. Это страшный противник Революции... Тут многое можно выразить комической пантомимой».

Лазаренко был немало удивлен: беспощадный насмешник, Маяковский замечания делал мягко, деликатно. И замечания все по существу, в самую точку, с удивительным пониманием дела. Понравилась и его предложение поменять роли: Цхомелидзе дать Вильсона, а Мишелю — меньшевика. «Этот персонаж, каким я его вижу, ближе к рыжему, чем к эксцентрику». Попробовали, и действительно, американец у длинного худого Цхо получился гораздо выразительней. Автор взял из рук Арбитра листы и, подумав секунду-другую, вписал в текст новые строки. И тут же прочитал: «Вы но смотрите, что Вильсон тощ, страшная у Вильсона мощь...»

По ходу этой и последующих репетиций автор часто останавливал и Арбитра и других персонажей, придирчивей всего относясь к произнесению текста. Решительно настаивал: не комкайте рифмы, отчетливо произносите окончания слов. «Там, у вас идет, — говорил он артисту, — «кто, кто не бит». Надо, чтобы яснее звучала рифма «Арбитр»... Требовательный и непримиримый, он то и дело останавливал артистов: «Подавайте слова на блюдечке»... «раскатывайте слова»... «выделяйте мысль, выделяйте главное, как выделяют на ваших афишах имя гастролера»... Часто повторял: «Политическая актуальность», «сатирический отклик». Из его же уст Лазаренко услышал два незнакомых сочетания слов: «ревкомедианты» и «ревинстинкт». Здорово как: «революционный комедиант»... «Мы должны чувствовать революционным инстинктом»... Часто Маяковский сам читал полным голосом отдельные куски текста или проигрывал целые сцены, изумляя и восхищая артистов, чутких на истинную даровитость. Подсказывал исполнителям ролей выразительные интонации и мизансцены.

Под конец одной из репетиций, недовольный от усталости, скептик Мишель пробурчал: «А чего так уж стараться, все разно — голая агитка, на один день». Поэт резко повернул голову в его сторону и посмотрел острым взглядом: «Голая агитка?.. Но ведь и правда тоже голая. А вы, артисты, оденьте агитку в добротную художественную одежду»...

Поспешая домой, наскоро перекусить чем бог послал, Виталий был мыслями еще там, на манеже, рядом с этим удивительным человеком, слышал его густой голос, его веселые шутки, которые поэт рассыпал походя. Думая о Маяковском, он пришел к заключению, что тот показал себя еще и отличным актером. Перед его взором пронеслось, как они с Цхомелидзе переглянулись, восхищенные его «показом». Вот вам и автор. А режиссер какой! Постановка-то фактически сделана его руками.

...Впервые «Чемпионат всемирной классовой борьбы» был показан в день третьей годовщины Великого Октября. Новый, революционно настроенный зритель принял агитклоунаду восторженно. Успеху способствовала и праздничная атмосфера, господствовавшая в цирке, и острый актуальный текст, написанный, казалось, специально к этому моменту. Лазаренко живо, с огоньком вел роль Арбитра и стал душой постановки.

«Во время антракта, — вспоминает артист, — Маяковский пришел ко мне в гримировочную, поздравил с успехом. Он был доволен, что все так удачно прошло, и тут же сделал еще несколько поправок». В свою очередь и Лазаренко обратился к автору с просьбой сократить текст. Поэт насторожился:

—    В каком месте?
—    Вот здесь, в первом монологе Арбитра. Совсем немного. Как вы помните. Владим Владимыч, там идут слева: «Смотри, первый ярус, смотри, второй и третий, смотри четвертый и пятый, шестой смотри, смотри седьмой и восьмой тоже». Предлагаю так: «Смотри, партер и галерка тоже». А дальше как было.

Маяковский засмеялся:

—    Ох уж эти мне реформаторы... Ладно, валяйте. Режьте по живому.

Позднее поэт еще несколько раз заходил в цирк и вносил в текст дополнения. Агитклоунада обкаталась, обросла смешными деталями и долгое время держалась в репертуаре.

Однако при явном успехе «революционного антре», как пишет Лазаренко, не обошлось без творческих издержек. И относилось это главным образом к работе артистов. Собранные «с бору по сосенке», не все справлялись с текстом, не всем удавалась сатирическая заостренность п характеристике персонажей. Случалось, что и переигрывали, теряли чувство меры...

По форме «Чемпионат», созданный двумя воинствующими сатириками — поэтом и актером, — ближе всего стоял к политическому плакату. В нем была четко определена тема и столь же четко — «в лоб» — охарактеризован каждый персонаж, выявлен конфликт и предложено убедительное решение его — так создавались и плакаты «Окон РОСТА». Идейная ясность агитклоунады достигалась острым и целенаправленным сценическим рисунком. В художественном отношении она представляла собой сложный сплав из таких элементов, как цирковая буффонада, пародия, пантомима, комический трюк; в этот сплав органично вошли все средства сатирического обличения: гротеск, преувеличение, ирония, сарказм.

В творчестве Виталия Лазаренко «Чемпионат» стал этапной работой, отмеченной прессой. Высоко оценил достижение артиста и Станиславский, который написал, что «знаменитый политический клоун собирал в своем цирке всех представителей правительств и разных партий и что ему удалось достичь высот подлинного искусства».

Р. СЛАВСКИЙ

оставить комментарий