Волшебные руки Ильи Символокова

Книга известного иллюзиониста заслуженного артиста РСФСР Ильи Символокова «Как я завоевал волшебную магическую палочку».

В предлагаемом читателям отрывке рассказывается, как после первых шагов на манеже, после работы ассистентом в атлетическом номере Яна Моцардо, Символоков продолжает поиски своего пути в искусстве.

Итак, перевернута еще одна страница моей жизни. Что же дальше? Этот вопрос впервые встал передо мной столь остро. Мне уже двадцать лет. Но ни о чем другом, кроме как о цирке, думать не хотел, ибо до одержимости был влюблен в цирковое искусство.

Слоняясь по коридорам главка, я узнал, что атлет Александр Капитанов остался без партнера. Мы договорились делать совместно силовой номер. Руководство одобрило наш замысел. Через шесть месяцев мы сдали комиссии нечто вроде сюжетной сценки, в которой Капитанов, по совпадению со своей фамилией, играл роль моряка-капитана, его жена изображала иностранную туристку, а я был матросом. Мы жонглировали пушечными ядрами, ловили на шею тяжести, балансировали на лбу тяжелый якорь.

Наш номер включили в коллектив, который возглавлял музыкальный эксцентрик В. Эйжен, прекрасный артист и организатор. Незадолго до того он осуществил силами участников коллектива постановку циркового спектакля «Теплоход «Веселый», пользовавшегося большим успехом. Исполняемая нами сценка пришлась в этом спектакле как нельзя более кстати. И вот в качестве «матроса» «Теплохода «Веселого» я, так сказать, отчалил на всех парусах в путь-дорогу»

Признаться, работа атлетом была мне не по душе. Я понимал: ни на что сколько-нибудь значительное рассчитывать в этом жанре мне не приходится. Нужно думать о чем-то более подходящем. Ну, например, о жонглировании. И хотя я был наслышан, что жонглирование — один из самых трудных видов в цирке, это не охладило моего рвения.

Я освоил довольно сложный пассаж — пять мячей каскадом и уже было принялся за шестой, как вдруг на сцене летнего сада увидел выступление фокусника Пассо, которое произвело на меня столь сильное впечатление, что я тут же сказал себе: «Вот то, что тебе надо».

Фокусников, разумеется, я видел и прежде, еще мальчишкой, у себя в Кадиевке: это были бродячие фокусники-китайцы. Одетые во все синее, они ходили по базару или по дворам, ставили свои раскладные столики и демонстрировали немудреные трюки. Пустая пиала бесконечно наполнялась молоком. Синий чародей выпивал его, потом покачивал порожнюю пиалу круговыми движениями, и ома снова полна до краев...

Позднее, в цирке я видел довольно приличного иллюзиониста Сун-Ю-сам Микоши. Видел фокусников и на эстраде. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что делал Пассо.

Как по волшебству, в его пустых руках появлялись одна за другой и тотчас исчезали колоды карт. Между пальцами, откуда ни возьмись, вырастали красные шарики: один... два-три... целых восемь. Потом также между пальцами оказывались и куда-то пропадали обыкновенные карманные часы. Я смотрел на все это, как на чудо, как на что-то сверхъестественное. Среди его удивительных фокусов был один, секрет которого, между прочим, не разгадан до сих пор. На маленьком круглом столике, не покрытом скатертью, как обычно в таких номерах, стояла горящая керосиновая лампа под цветным абажуром. У столика была всего одна ножка, тонкая, в которую, конечно, нельзя ничего спрятать. Пассо на миг прикрывал лампу шарфом, «выстреливал» в нее из пистолета и тотчас сдергивал покрывало — лампа оказывалась на таком же точно столике по другую сторону сцены...

Пассо был разносторонний артист, он один давал целое представление. Он выступал также и в качестве чревовещателя. то есть, не раскрывая рта, искусно разговаривал различными голосами за кукол и за себя, меняя интонации и тембр. Во втором отделении Пассо показывал марионеток, исполнял комические сценки без слов в качестве «мимика-физиономиста», как было написано в афише, выступал звукоподражателем, имитируя голоса домашних животных, плач и смех ребенка и особенно эффектно отправление поезда.

От парня, который открывал и закрывал занавес, я узнал, что Пассо — русский, что зовут его Павел Алексеевич, а фамилия Соколов. Много позднее его племянница рассказала, что свой «иностранный» псевдоним Павол Алексеевич образовал, как тогда было принято, соединив первые слоги своего имени и фамилии, и для большой звучности добавил еще одно «с» — Пассо.

Я набрался смелости, явился к нему за кулисы и познакомился. Пассо оказался человеком замкнутым, не слишком-то разговорчивым. Не знаю, быть может, его самолюбию польстило, что он произвел такое глубокое впечатление, или просто проникся участием к начинающему артисту — иногда такое случается, но только он выслушал меня. А потом, искоса глядя на мои ручищи, пробурчал: «Надо столько тренироваться, что лучше ежели подыщите себе другое занятие, полегче...» Однако слова его нисколько не поколебали меня. Я стал усиленно, с еще большим увлечением тренировать пальцы.

В скупых словах Пассо мне открылось главное: технику рук можно развить, вращая между пальцами серебряный рубль. И я со всем упорством, на какое только был способен, принялся за тренировку. Для каждого пальца придумал специальное упражнение и повторял его с той же настойчивостью, с какой пианист проигрывает свои гаммы, добиваясь «беглости». Помните, пушкинский Сальери «перстам придал послушную, сухую беглость».

Через несколько месяцев монета уже свободно перемещалась между пальцами как в правой руке, так и в левой, быстро-быстро сновала от мизинца к большому и от большого к мизинцу. Я стал замечать, что пальцы у меня сделались эластичными. И очень радовался первым, пока еще, разумеется, скромным успехам. 8 конце лета я едва мог перемещать монету между пальцами, а уже под новый год научился удерживать серебряный рубль в раскрытой ладони, так что если бы я показал вам руку — левую или правую — с тыльной стороны, вы ни за что не догадались, что с обратной зажат предмет. На профессиональном языке такой прием называется пальмировкой. Этот термин, как и другие, я узнал лишь много лет спустя, встретившись в Одессе с обрусевшим эстрадным манипулятором Шамье.

Однако остальные приемы манипуляции были для меня в ту пору книгой за семью печатями. Каким образом, например, появляется в пустой руке веер карт и куда исчезает? Откуда берутся между пальцами сразу восемь шариков? Овладеть манипуляцией — это далеко не одно и то же, что фокусами. Фокусы можно купить, например, как мне рассказывал Як Моцардо, в специальном магазине в Гамбурге. Там вам продадут любой трюк по каталогу, на выбор — были бы деньги. И не только продадут, но и научат, как эти фокусы показывать. 8 манипуляции же необходимо мастерство и знание приемов, объяснить которые мог либо опытный артист, либо учебное пособие.

Если бы сегодня кого-то увлекло искусство манипуляции и он захотел овладеть им, то к его услугам много книг. Назову хотя бы «Репертуар иллюзиониста» известного мастера этого жанра А. Вадимова, выступавшего на арене под экзотическим псевдонимом Али-Вад. Наставления опытного знатока и рисунки, подробно иллюстрирующие каждый прием, безусловно, позволят настойчивому и усердному новичку овладеть основами манипулирования. Но содержательная книга Вадимова увидела свет в 1967 году, я же слепым котенком полз к этим премудростям за двадцать лет до того.

И уж коли разговор зашел о книгах по иллюзионному искусству, то позволю себе несколько задержаться на этом но безынтересном вопросе. В последнее время различного рода описания фокусов все чаще и чаще появляются на полках книжных магазинов. В связи с этим мне приходилось слышать жалобы иллюзионистов, негодующих, что разоблачаются «секреты» их профессии. Я придерживаюсь иной точки зрения. На мой взгляд, описание фокусов вовсе не опасно для истинных артистов-художников и уж. конечно, не убивает, как пытаются утверждать, интереса к нашему делу. Наоборот, это побуждает мастеров фокуса настойчивее искать новое. Следовательно, искусство иллюзии будет постоянно развиваться и двигаться вперед.

Итак, в том далеком 1937 году, в пору неистового ученичества, мне пришлось до всего доходить своим умом. Отгадку «секретов» я постигал бессчетными опытами: пробовал и так и этак. Ну, и, понятное дело, затрачивал гораздо больше времени и сил, чем требовалось при владении приемами. Помнится, что мне никак нс давалось «размножение», то есть прием, когда два шарика превращаются между пальцами в три, затем в четыре...

Всякий раз, когда я пытался перемещать шарик, он так и норовил выпрыгнуть из моих рук и, словно потешаясь надо мной, прятался в самом недоступном закоулке комнаты... «А, чтоб тебя!..» — чертыхался я, лежа на животе и пытаясь выкатить линейкой из-под старенькой хозяйской тахты шарик, укрывшийся в десятилетнем слое пыли. Нет, так дело не пойдет. Я понимал, что зашел в тупик, понимал: пока не узнаю, каким образом «размножаются» шарики, я не смогу сдвинуться с места ни на шаг. «Но у кого дознаться, где зарыта собака? — мучительно соображал я.— Не известно ли об этом Эйжену?»

— Хотите, значит, стать престидижитатором? — сказал он, хитро поглядывая на меня.
—    Кем-кем?
—    Престидижитатором.

Что это такое, мне было неизвестно, и потому я ответил:

—    Нет, хочу работать с шариками и картами.
—    Так это, дорогой мой, и есть престидижитация. От итальянского: «престо» — быстрый, «дижито» —- палец. В годы моей юности подобным образом именовались поголовно все фокусники... Помню Леони, боже ты мой, какой это был, доложу вам, престидижитатор...

Последовал длинный рассказ о Леони и о других виденных Эйженом артистах. Вспоминать замечательных мастеров прошлого было его слабостью. Память Владимира Евгеньевича хранила сотни и сотни артистических имен вместо с репертуаром и музыкой, под которую они выступали. Дело в том, что Эйжен вырос за кулисами цирка. Родители его — в прошлом артисты. Отец сорвался с трапеции и на всю жизнь остался хромым. Вследствие этого ом вынужден был переключиться на административную деятельность. Актеры старшего поколения помнят энергичного и сообразительного Евгения Яковлевича Эйжена, управляющего в цирках Стрепетова. Труцци, мадам Саламонской в Риге. Там-то у рижских профессоров и получил Владимир Эйжен музыкальное образование. Из него вышел великолепный скрипач; столь высокая исполнительская культура на цирковом манеже была тогда исключительной редкостью.

В тот хорошо запомнившийся мне вечер, незадолго до начала представления, я узнал от Эйжена разгадку секрета, так мучившего меня.

—    Делают это, — сказал он, натирая канифолью смычок, — при помощи половинки. — Эйжен искоса взглянул на ситцевую занавеску: его дочь Женя готовилась там к выступлению. — Вы ведь, милостивый сударь, еще не обзавелись своей половинкой... Полные губы Эйжена расплылись в улыбку.

Да, забыл сказать, что еще одной слабостью нашего худрука была «игра слов». Страстно любил покаламбурить. Когда был в ударе, словесные импровизации по любому поводу так и сыпались. Но сейчас не это, не игра слов была мне нужна, я жаждал разъяснений. Но тут, как на зло, прозвенел третий звонок — нужно спускаться вниз, начинать спектакль. В антракте ему было не до моих вопросов, пришлось ждать окончания представления.

—    О какой половинке я сказал? — одышливо переспросил Эйжен, катастрофически полнеющий а последнее время.— Престидижитаторы имеют половинки шариков, вроде скорлупок. — Он перестал снимать грим и что-то поискал глазами на узком столике, взял баночку из-под вазелина и снял крышку. — Делается это таким образом. — Он зажал крышку между пальцами и показал мне лицевой стороной. — Понятно?

Так вот, оказывается, в чем дело. Как просто, как поразительно просто!

— Чтобы санжировать половинками, — продолжал Эйжон,— надо иметь хорошо развитые пальцы, иначе,— подмигнул он в зеркало своими светлыми глазами с белесыми ресницами, — попадешь пальцем в небо... Ну, да вам пальца в рот не клади, отвечаю, будете знать дело, как свои пять пальцев... — изощрялся он в игре слов. — Вот только боюсь, что на атлетический номер теперь станете глядеть сквозь пальцы...

С лихорадочным нетерпением дождался я утра, чтобы помчаться к мастеру и уговорить его срочно выточить заветные половинки. (Я мог бы, разумеется, сделать такую работу и сам: для бывшего токаря это сущие пустяки, но нс имел станка и материала.)

Все мысли были сосредоточены лишь на ней, на волшебной половинке. Кто же се придумал? Когда и где? Какой хитрый ум сделал такое блистательное открытие! Знал ли человек, осененный этой счастливой догадкой, сколько поколений артистов будет она кормить! В этом изобретении остроумно использован оптический обман. Мне вспомнилось, что по этому же самому принципу театральные декораторы ставят на сцене половины колонн, а человеческий глаз воспринимает их как целые.

Когда я вполне научился превращать один шарик в два, то на радостях пустился показывать свой фокус цирковым сторожам, пожарным и конюхам. «Смотрите: сколько шариков?» — «Один». — «А теперь?» — Два. — «Раз — и опять один»... Проделывал я это, стоя совсем рядом, как говорится, нос к носу. Зрители поражались, но понять, как это делается, не могли. Все во мне так и ликовало.

Тренировался я, как одержимый, с азартом, от всего отрешенный, тренировался, можно сказать, запойно. Атлетику почти забросил, вставал очень рано, в цирке появлялся лишь незадолго до начала представления, все остальное время проводил дома, развивая ловкость рук. Передо мной стояла ясная цель — сделаться хорошим манипулятором, и я шел к ней, через все трудности и препятствия.

На исходе второго года я добился того, что в обеих руках у меня появилось и исчезало восемь шариков. Техника росла день ото дня. Со временем набралось уже порядочное количество трюков, которые я выполнял уверенно и четко. И я попросил нашего художественного руководителя Эйжена разрешить мне выступить со своим скромным номером на детском утреннике. Смотреть мамипулятора-новичка собралась вся труппа. Этот экзамен я выдержал не плохо. И манипуляцию стали включать в программу довольно часто, порой даже на вечерних спектаклях. Эйжен написал о моей работе в главк.

Примерно в это же время случай спел меня с Павлом Алексеевичем Соколовым вторично. Я показал ему, чему научился. На этот раз он разговаривал со мной уже совсем по-другому. Дал много ценных советов и пригласил: «Будете в Москве — заходите». При первой же возможности я побывал у него. Не забудется тесная комната, сплошь заставленная иллюзионной аппаратурой. В огромной клетке уютно курлычат две горлицы, привезенные из Средней Азии. На стене — плакаты и афиши. На одной из них, еще с твердым знаком, я прочитал: «Известный магик Пассо имеет честь дать в пятницу и субботу большое волшебно-фантастическое представление». Среди номеров, подробно перечисленных в афише, было сказано, что он демонстрирует опыты внушения и чтения мыслей на расстоянии. Соколову в ту пору было что-то около семидесяти лет, однако выглядел он бодро, никакой старческой немощи. И глаза сверкали по-молодому. И что удивило — не утратил техники. Показал мне свое последнее достижение: в его ловких нервных руках исчезали и появлялись, подобно шарикам и картам, горящие огарки свечей. Про такоо я тогда даже не слыхивал. О себе Павел Алексеевич мс без гордости говорил: «Я — ручник». Это значило, что своим главным достоинством считает владение фокусами, основанными на виртуозной технике рук. Да, конечно, Соколов был одним из лучших русских манипуляторов, а может даже лучшим. Умер этот замечательный мастер старой школы года через два после окончания второй мировой войны. Теперь, по прошествии многих лет, размышляя о начале своего творческого пути, я вполне осознаю, что многим, и прежде всего выбором профессии, обязан Пассо-Соколову, высочайшее мастерство которого служило для меня образцом, было чем-то вроде маяка.

И. Символоков

оставить комментарий