Воздушными тропами

Знаете, что такое бора? «Самым капризным ветром на  самом капризном из морей» называл его Александр Куприн. Бывало, новороссийский бора валил теле­графные столбы, вырывая якоря, и уносил какой-нибудь рыбачий баркас или турецкую фелюгу через все Черное море на Анатолийское побережье.

На фото. К. КОККИНКИ, заслуженный летчик-испытатель СССР

Небо при боре налито свинцовой тяжестью, и воздух словно режет кожу осколками стекла. Но время, когда задувал бора, было для меня прелюбопытнейшим време­нам! Когда ветер ломал чахлые акации в палисадниках и задирал брезентовый навес шапито, я, невидимый для строгих глаз контролера в тучах пыли, ловко «нырял» внутрь цирка. И тут начиналось захватывающее! Нет, не очарование наездниц в полумасках, не холодящий свист бича дрессировщика в кожаных крагах заставляли сжиматься мое сердце. Им целиком и навсегда завладели гимнасты. Дома, после представления, лежа на узенькой жесткой кровати,  я  мысленно   повторял  каждое   движение  гимнастов, а иногда, к неудовольствию матери, даже сбрасывал матрац на пол и пытался делать на нем стойки и куль­биты. По ночам железнодорожную будку, в которой мы жили, словно качало на волнах. Море было совсем ря­дом. Оно дышало за окном, как астматик, и было видно, как ветер подбрасывает над волной плавучий бакен-ревун. Порой блеск сигнальных фонарей, зажженных на рейде, озарял скромную нашу комнатенку причудливым сиянием.

Я  засыпал,   и  мне  снились  акробаты  и  корабли. Мальчишечье сердце широко, и в нем без труда ужи­ваются самые разнообразные страсти, Мне хотелось быть не только акробатом, но и моряком. Впрочем, не должен ли моряк быть хорошим гимнастом? Как и все портовые мальчишки, я знал все флаги и по сигналу сирены безошибочно определял, какой пароход подходит к пристани. Вот высоким дискантом гудит трех-палубник, а низко, надменно отзывается английский тор­говый корабль, Я знал их голоса так же, как названия всех упражнений в акробатике. В семье нас росло шестеро братьев. Все мы мечтали о море. Это и понятно: мы научились плавать, еще бук­вально не умея как следует говорить. В погожее летнее утро все шестеро гуськом, словно выводок   утят,   отправлялись   мы  к  причалу.    Бултыхались, плавали наперегонки, соревновались, кто быстрее доста­нет со дна монетку. Став старше, я начал целыми днями пропадать в яхт-клубе. Занимался греблей, спасением на водах, играл в различные спортивные игры. Но ни одно представление в нашем шапито не пропускалось мною. Однажды, после посещения цирка, мы с товарищами решили сами сделать силовые упражнения и создать в яхт-клубе группу пар­терных гимнастов. Постарались одинаково одеться, что по тем временам было непросто, сделали себе золоченые обручи на голову, пригласили пианиста и под его неза­мысловатые мелодии исполняли всевозможные пирамиды. Я был нижним, держал четверых партнеров. Скоро мы приобрели даже некоторую славу, и нас стали приглашать выступить то в рабочем клубе, то в колхозе, то в рыбачь­ей артели. Не забывал я акробатику, плавая юнгой и матросом по Черному  и   Азовскому  морям.

Но вот настал 1929 год. По комсомольскому набору вслед за старшим братом Владимиром (ныне дважды Герой Советского Союза) пошел я в авиаучилище, хотя незадолго   перед   этим   только   впервые   самолет   увидел. И еще троих моих братьев переманил к себе воздуш­ный океан. Более ста лет провели в полетах пятеро брать­ев Коккинаки, исходив тысячи воздушных троп. Я летаю уже тридцать третий год, но не могу сказать, что мне прискучила или стала безразлична моя работа, Нет, профессия летчика-испытателя чрезвычайно много­гранна. Всякий раз, готовясь к очередному полету, остро ощущаешь, что тебе доверена новая, никем не опробован­ная машина, в которую вложен труд нескольких людей. Окажется ли их труд удачным? Не подведет ли самолет? Не то ли чувство испытывает артист, выходя на манеж с новым номером? Волнение, так сказать, земное сменяется в воздухе небесной приподнятостью в прямом и переносном смыс­ле. Вызвана она и удивительным ощущением простора и красотой развертывающегося под крылом самолета ландшафта, с его горами, лесами, реками, городами и деревнями. У каждого самолета свой характер, да и машины, которые приходится испытывать, совершенно разные. И никогда никакая предварительная работа — продувки в специальных аэродинамических трубах и ряд наземных испытаний — не в состоянии заменить живого опыта лет­чика, который устраивает новой машине самый строгий экзамен.

Для того чтобы летать на сверхскоростных самолетах, надо иметь недюжинные здоровье и силу. Здесь мне крепко приводились навыки, полученные в детстве. Кстати, я и теперь ежедневно занимаюсь гимнастикой, не упускаю возможности на отдыхе поиграть в волейбол и в теннис, увлекаюсь плаванием с аквалангом и подводными кино­съемками. Не забыта и любимая гимнастика. И поэтому, несмотря на то, что мне уже шестой деся­ток пошел, я до сих пор успешно прохожу ежегодную медицинскую комиссию. «Что за комиссия, создатель!» — в шутку говорят у нас. Строго, очень строго проверяет она годность к полетам. К удивлению врачей, после испы­таний не центрифуге, которые могли «укачать» сильного, но нетренированного человека, я выполнил поставленную задачу даже быстрее, чем до того, как меня начали «крутить». Сказалось умение мобилизовать в нужную ми­нуту все свои силы. У летчиков, как у балерин, — стаж сокращенный. В связи со спецификой работы — большое физическое и нервное напряжение — многие летчики рано кончают службу. Мне же удалось, уже будучи значительно «на сверхсрочной» и имея за плечами полвека жизни, уста­новить рекорд мира по скорости. Да и теперь я не соби­раюсь  складывать оружие и  уходить на пенсию. А разве артистам не менее важно сохранять здоровье и быть всегда в форме, чтобы подольше радовать пуб­лику? В связи с этим мне вспомнилась одна встреча. В детстве я иногда помогал киномеханику и особенно любил прокручивать фильмы с участием Пата и Паташона, хороших комиков и недюжинных акробатов. И вот в 1948 поду, находясь по служебным делам в Хельсинки, как-то вечером я попал на представление шведского цир­ка. Каково же было мое удивление, когда в унылом ста­рине-клоуне я узнал Паташона, кумира новороссийских ребятишек двадцатых годов. Видно, из-за куске хлеба пришлось ему до преклонных лет работать на арене, и горько было видеть, каких усилий стоил ему номер. Да, жалка старость, если она бессильно!

Но я отвлекся. Мне хочется доказать, что летное дело сродни искусству акробата. Ведь для нас тоже очень важны и расчет, и глазомер, и ювелирная точность дви­жений, и умение владеть балансом. Ведь в воздухе при­ходится испытывать всякое. Выполняя фигуры высшего пилотажа — петлю Нестерова, иммельман, двойную «боч­ку», мы часто бываем в положении воздушных гимнастов. А быстрота реакций и самообладание? Как и артистам, они нам необходимы. Помню трудное лето сорок первого года. Наше звено вело бои в районе Дорогобужа с про­рывавшимися к Москве самолетами противника, которых было в несколько раз больше. И вот вижу, как к одному из наших самолетов сзади подходит вражеская машина, а увлеченный боем пилот ее не замечает. Нарушив строй, я без прикрытия бро­сился на помощь. Фашисту пришлось развернуться и при­нять атаку. Самолет товарища был спасен, но моего «ястребка»   окружили.   Несколько   прямых   попаданий,   и мой самолет загорелся, вышло из строя управление. На высоте больше тысячи метров я выбросился  из машины. Понимаете ли вы состояние летчика, покидающего раз­битый самолет? Волнение, досада, горечь утраты... Но многолетняя выучка помогла мне восстановить самообла­дание и сориентироваться в какие-то доли секунды. Зная подлые повадки фашистских асов, которым доставляло удовольствие расстреливать спускающихся на парашюте советских летников, я не сразу дернул за кольцо, а потя­нул его лишь недалеко от земли. Так, без подготовки, я совершил затяжной прыжок. А мгновения промедления могли бы  помешать  расправиться  шелковому куполу.

Но то была война, скажете вы. Нет, даже в самые мирные дни летчикам всегда нужно быть начеку, будь то испытания транспортного, сельскохозяйственного или са­нитарного самолета. Нам всегда требуются собранность и самообладание. Недавно, например, мне нужно было выполнить на новом самолете сложную фигуру. Делал я перевернутый «штопор», когда приходится висеть вниз головой только на плечевых ремнях. И вдруг чувствую, оборвались ремни, и я головой уперся в «фонарь» каби­ны. Вся тяжесть тела, увеличенная из-за перегрузки в три с половиной раза (240 килограммов), неожиданно об­рушилась на него. Только благодаря натренированности и занятиям спортом я сумел в таком положении вывести из «штопора» и нормально посадить самолет. А вот другой случай из практики. Как-то поднялся я на высоту 12 500 метров, пользуясь, согласно инструк­ции, кислородным прибором. Кислородное голодание на высоте сразу не чувствуется. В обычных условиях человек уже начал бы задыхаться от нехватки воздуха, а в полете эти ощущения отсутствуют. Потеря сознания может на­ступить совсем внезапно. И вот, наблюдая за приборами, замечаю, что стрелка, которая контролирует подачу кис­лорода, перестала колебаться. Резко ввожу машину в пике и выравниваю лишь на высоте ниже четырех тысяч мет­ров, то есть там, где воздух уже достаточно насыщен кислородом. Еще будучи наверху, отводя от себя ручку управления, я почувствовал угрожающую слабость в мыш­цах. Если бы мой организм был менее тренирован, кто знает, не   закончился  бы  этот  эпизод  плачевно...

Сколько известно случаев, когда быстрота реакции и тренировка спасали жизнь акробатов, работающих под куполом! Да, несомненно, выдержка и тренировка — очень важны для людей «летающих профессий», и на­прасно некоторые молодые летчики и артисты цирка не придают им должного значения! Бывая в цирке, я с удовольствием слежу за выступле­ниями артистов. Мне особенно хорошо понятно, сколько времени, сил и труда вложили они в подготовку своих трюков. И потому каждый их новый оригинальный номер радует меня, как новый самолет, получивший путевку в жизнь.
 

Журнал Советский цирк. Август 1963 г.

оставить комментарий