Всегда "тринадцать"

Отступив от рецензентских традиций, я не стану пересказывать содержание, чтобы заинтересовать читателей. Роман этот и без рекомендаций несомненно читается с интересом, хотя бы по одному тому, что он о цирке.

Художественных произведений о цирке, примечательным образом, и довольно много и очень мало. «Цирковая тема» обильно представлена в западной литературе, театре, кинематографе. Все это очень разные произведения, однако нечто общее свойственно им. Картины цирковой жизни — на страницах ли по­вестей и романов, на театральных ли подмостках, на экране ли, на полотне ли живописца — неизменно овеяны острым трагизмом, чем-то роковым или даже мистическим. Это связано с тем, что по­ложение циркового артиста в буржуаз­ном обществе глубоко трагично; и, мо­жет быть, именно в судьбах тружеников арены с особой жестокостью сказыва­ется мрак индивидуализма и одиночест­ва. Артист цирка в буржуазной жизни предстает резким как бы олицетворе­нием судьбы человеческой личности, борющейся за существование в «войне всех против всех». Характерно, что в искусстве декаданса, провозглашающем и поэтизирующем ужас и бессмыслен­ность бытия, широко распространены цирковые сюжеты и мотивы — соответ­ственно трактуемые. Словом, «цирковая тема» на Западе давно имеет свои тра­диции и даже штампы. Однако в нашей литературе тема эта требует совсем иных красок.

Советское цирковое искусство, жиз­неутверждающее, подлинно гуманистическое, открыло совершенно новую эру древнего мастерства арены. Это давно признано во всем мире. Это освещено в искусствоведческих трудах и в много­численных мемуарах наших цирковых артистов. Но в художественной литера­туре советский цирк до сих пор живописался чрезвычайно скупо.

И вот перед нами «полнометражный», в пятьсот страниц, роман Александра Бартэна «Всегда тринадцать». Опытный беллетрист, автор умело по­вествует, многопланово охватывает пути и судьбы своих героев. Есть в книге места, особенно удавшиеся, есть места, удавшиеся менее или даже вовсе слабые. Но, мне кажется, эту книгу уместно оце­нивать не столько саму по себе, сколько в качестве едва ли не первой ласточки в сфере изображения такой области художественной жизни, как наш цирк.

Чем может быть поучителен этот роман для тех писателей, которые в свою очередь вдохновятся сложной и захваты­вающей  «цирковой темой»? Бесспорная и очень важная заслуга Бартэна — правдивое отражение того, как расширилось в наших советских условиях понятие «цирковой семьи». Если в старом цирке это имело смысл исключительно буквальный: отцы и дети, мужья и жены составляли некий зам­кнутый «клан», пытавшийся противостоять жестокостям конкурентной борь­бы, то у нас «цирковая семья» — это весь артистический коллектив, все руководи­тели и организаторы циркового дела. Передать эту важнейшую и прекрасней­шую особенность жизни нашего цирка было одной из главных задач писателя.

Если западная беллетристика рисует мастеров манежа как бы вне времени и пространства, то советскому писа­телю естественно и необходимо, воссоздавая правду нашей жизни, раскры­вать глубокую и нерасторжимую связь своих цирковых героев с народом, эпо­хой. Стремясь к этому, Бартэн разраба­тывает удачный и во многом новатор­ский способ композиции, чередуя пове­ствование о судьбах действующих лиц со своими личными воспоминаниями о цирке. На мой взгляд, такие отступле­ния могли быть и гораздо обширнее.

Автор проявил большую художествен­ную взыскательность — ни в какой мере не почерпнуть из арсенала старой цир­ковой беллетристики те или иные эф­фектные приемы, «экзотические» крас­ки. Он стремился раскрыть новую поэ­зию цирка как труда творческого и ра­достного. Тут, однако, не все удалось. Широко показывая, что советскому цирковому коллективу свойственно все то, что ха­рактерно для любого нашего трудового коллектива, Бартэн при этом зачастую пренебрегает воссозданием своеобразней­шего циркового колорита.

У нас нет того колорита, какой свой­ствен старому цирку. Но есть свой, новый и притом характерно цирковой коло­рит. На многих страницах романа — на­пример в изображениях репетиций — это ощущается. Но чаще исчезает, и тогда в сцене какого-нибудь совещания или обсуждения будущего номера вместо цирковой аппаратуры или трюков мож­но подставить некий, скажем фрезер­ный, станок или новый способ расточки, а стиль разговора и психология дей­ствующих лиц подойдут и для этого. Между тем художественное изображе­ние нового цирка непременно требует воссоздания свойственной ему характер­нейшей атмосферы, ощутимой во всем происходящем. Впрочем, это отнюдь не легко и, вероятно, достижимо лишь в творчестве немногих авторов, которые в будущем обратятся к «цирковой теме», создавая новые традиции ее разработки.

С моей точки зрения, недостатки ро­мана и в его малой сюжетности. Стоит, кстати, заметить, что искусство сюжета вообще находится в настоящее время в некоем пренебрежении; иные литера­торы полагают, будто острый сюжет нужен лишь «детективам» и прочим не самым монументальным жанрам... Ду­мается, однако, что роман о цирке — об искусстве острейшей напряженности и стремительно-точного движения — по самой природе вещей требует и сюжета напряженного, сугубо захватывающе­го и обостренного. Но, конечно, это скорее пожелание, следующим романи­стам цирковой темы, чём упрек Алек­сандру Бартэну, вещь которого завер­шена так, как это казалось уместным и достаточным автору.

Труд его, во многом весьма основа­тельный, проникнутый искренней увлеченностью, — хороший подарок любите­лям цирка, так как несомненно вызовет среди них и споры, и обсуждения, и но­вое внимание к развитию цирковой темы в литературе.
 

ВАДИМ НАЗАРЕНКО

 Журнал Советский цирк. Октябрь 1966 г.

оставить комментарий