Встреча могла быть радостней

Встреча с талантливым человеком — всегда праздник. Два концерта фестиваля «Московские звезды» — отчеты артистов Сибири, Дальнего Востока, Коми АССР и ма­стеров искусства Татарской АССР — открыли москвичам несколько новых талантов.

Одно только знакомство с многообещающим искусством певца Льва Егерева или отточен­ным мастерством эстрадной певицы Альфии Авзаловой спо­собно было стать подлинным праздником искусства. Так почему же два концерта фестиваля оставили ощуще­ние двойственное, раздробленное? Менее всего ощущение праздника.

Разве конферансье — а их было четверо на двух концер­тах: Б. Врунов, Л. Шипов, И. Рахимов и Р. Романов — не напоминали нам с такой утомительной настойчивостью, что мы не на обычном концерте, а, так сказать, на праздничном, отчетном, «звездном»? Разве не было красочного великоле­пия в убранстве сцены — пиршества красок на непрерывно меняющихся задниках, игры света, бега цветных кинокад­ров? Разве не празднична, наконец, сама по себе демонстра­ция звезд искусства дальних районов нашей страны? Все это было. И подчеркнутая торжественность обста­новки. И буйство праздничных аксессуаров. И все-таки праздник — в его самом глубоком подлинном смысле сло­ва — мог быть значительно более радостным. Мог быть, но не стал. Причина этого видится прежде всего в неудачной режиссуре обоих концертов.

Кто не знает: творческая самобытность зрелищных ис­кусств — театра, кино — определяется ныне прежде всего мерой таланта и мастерства режиссуры. Общеизвестно, что театр двадцатого века — это прежде всего открытия Станис­лавского, Мейерхольда, Вахтангова, Брехта, Крэга, Вилара, кино — новаторские поиски Эйзенштейна, Пудовкина, Дов­женко, Дзиги Вертова, Феллини, Крамера, Бергмана. Режиссер как-то стыдливо обошел эстраду. Он, как, впро­чем, и все остальные, отнюдь не возражает против витаю­щей в воздухе идеи превратить эстрадное зрелище, собран­ное, как правило, из разрозненных — разностильных, разно­масштабных, разноталанных номеров, в единый спектакль. Режиссер, собственно, уже внес свою лепту в это начинание. Спектакль в Ленинградском или Московском театре миниа­тюр, концерт ансамбля Моисеева или «Березки» — это не что иное, как организованный эстрадный спектакль с единой задачей, мыслью, единством избранной сценической услов­ности.

Режиссер не решается пока кардинально преобразить «сборный концерт». Непреложно, как и встарь, концерт этот складывается по немеркнущему трафарету: вокал — танец — фокусы — цирковой номер — танец — вокал. Непререкаемый штамп обязывает помещать «гвоздь программы» в конце отделения или всего концерта, подразумевает наличие не­коей «остраненной» от концерта фигуры — конферансье — со своим строем рассуждений, приемов «заполнения пауз» и прочим. Фигуры очень важной для зрелища, но внутренне с этим зрелищем, как правило, не связанной. Оба концерта, о которых идет речь, ничем не нарушили привычности названного трафарета *.

* Режиссеры концерта артистов Татарской АССР — заслуженные артисты РСФСР и ЯАССР И. Шароев и Б. Бреев, художник — заслу­женный деятель исскусств РСФСР В. Мамонтов, режиссеры-асси­стенты — А. Депарма и Л. Жигалин, композитор И. Космачев. Режис­сер концерта артистов Сибири, Дальнего Востока, Коми АССР — И. Шароев, художник — В. Мамонтов, композитор — И. Космачев.

Были некие нова­ции — о них ниже. Но и они скорее укрепляли незыбле­мость устоявшихся штампов, нежели пытались их разрушить. А какой должна быть режиссура «сборного концерта»? По-видимому, самобытной. И уж, наверное, объясняющей, во имя чего сделан этот «сбор».Концерт мастеров Татарской АССР начинался просто: вышла Венера Шарипова и стала петь. В другом концерте все начиналось с «пролога». На полутемной авансцене — двое. Юноша и девушка. С наивным школьным самозабве­нием они читали стихи о Якутии — о ее прошлом: кандаль­ном звоне, шаманах; о настоящем: революции и весне. А за тюлевым занавесом, будто бы за дымкой далекого «далека», звенели цепи, причитал шаман, полулежала, полудвигалась толпа каких-то людей. Они примитивно иллюстрировали вялый текст чтецов, так и не ставший своим, близким ни чтецам, ни зрителю. Но даже этот доморощенный полусамодеятельный зачин обнадежил. Значит, подумалось, будет разговор о незнакомом крае. И будет показано искусство этого края. Такое, как оно живет сегодня — в своем истин­ном, неподдельном виде.

Ничего этого, однако, не произошло. Искусство режиссе­ра, как известно, — это во многом искусство композиции. В обоих концертах четкой композиции не было. Номера мастеров Якутии, к примеру, перемежались выступлениями артистов Москонцерта — веселыми, но непонятно как сюда попавшими переплясами или эквилибром на проволоке, ис­полнявшимся артистом из Амурской филармонии. Рассеян­ные по всей программе, эти отдельные номера так и не сло­жились в целый образ, в стройную картину жизни искусства этой северной республики. Да и сами номера (не в пример ходульно-патетическому прологу) показывались как-то на­спех, без какого-либо пояснения характера их происхожде­ния и исполнения. А зрителю все же хотелось узнать, что такое «Камлание», услышать перевод живого, темперамент­ного «Чебыргаха» — веселой скороговорки, объяснения в любви двух молодых людей, узнать что-либо о танце коми «Новые пимы». Наверное, если бы конферансье вспомнил к тому же стихи и шутки народов Севера, а не повторял бы стандартные, годные на все случаи, но не имеющие отно­шения к данному концерту репризы, впечатление было бы более полным и цельным.

Для русского зрителя осталось загадкой и то, о чем все-таки пели одаренные татарские певцы В. Шарипова, Ф. Насретдинов, А. Авзалова, И. Шакиров. Режиссура по­чему-то забыла о переводе, как, впрочем, забыла и о некогда обязательном на эстраде правиле — представлять (а не толь­ко объявлять!)    зрителю незнакомых ему певцов, танцоров.

Среди мастеров татарского искусства зрители сразу же отметили талантливую певицу Альфию Авзалову. Она пела по-татарски, по-казахски, на языке хинди: «языкового барьера» почти не было. Актриса очень выразительна. В ней привлекает многое: и изысканная манера держаться на сце­не, и особое изящество, заключающееся не только в том, как она поет — легко, сдержанно, грациозно и значительно в то же время, но и в походке, «комплиментах» публике. Зрителю, естественно, хотелось побольше узнать о полюбив­шейся певице. К сожалению, кроме того, что артистка обла­дает изящной фигурой, конферансье Р. Романову сообщить нам было решительно нечего. Но ведь именно это мы ви­дели собственными глазами.

На концерте артистов Якутии, Коми АССР и Сибири зритель познакомился с двумя певцами из Амурской филар­монии, на долю которых выпал большой успех, — Н. Са­прыкиной и Л. Егеревым.

Л. Егерев вышел на сцену легкой походкой студента, простовато прижался к микрофону. Его плохо скрываемое волнение укрепило неуверенность зрителей и в его таланте, и праве называться «звездой». А уже через несколько ми­нут зал разразился аплодисментами, возгласами восторга. В песне он преображается. Обаятельная простота, доступ­ность менестреля в сочетании с высоким профессионализ­мом актерского перевоплощения, отличный вокал делают искусство Егерева ярким, самобытным. Каждая песня в его исполнении — будь то «Загадай желание» А. Бабаджаняна или «Вот не везет» А. Владимирцова, «Тополя» Г. Пономаренко или неаполитанская песня (спетая по-итальянски) — маленький спектакль, в центре которого всякий раз иной, неожиданный, но всегда сегодняшний, близкий и милый нам человек.

Вот он рассказывает о судьбе невезучего парня, чудака-балалаечника. В песню врываются интонации вологодских частушек. Актер поднимает руки, и в них мы почти явст­венно видим балалайку. Песня строится на контрасте рав­номерного наигрывания пальцами на этой воображаемой балалайке и тех драматичных интонаций, которые звучат в тексте. Человек понимает, что все его беды — она ушла с другим! — от балалайки, но не может остановиться: брен­чит, бренчит. Глаза певца расширены, полуиспуг не сходит с лица. Таков герой песни. Но вот певец улыбнулся уже своей собственной милой улыбкой, и мы поняли — он рас­сказывал о человеке, хорошо ему знакомом, рассказывал участливо, хотя и с долей иронии. Мы легко отделили героя от исполнителя, И делали это столько же раз, сколько песен исполнил он за этот вечер.

Тем досаднее было видеть, как плохо, невыразительно выглядит выход певца, как неловко стоят музыканты, как вообще неинтересно придумана вся мизансцена. Режиссер обязан был помочь в этом актеру. И не сделал этого. Следует заметить, что в работе режиссера вообще мало конкретности, столь необходимой эстраде. Здесь нередко бы­тует еще абстрактная торжественность, тогда как настоящие причины и поводы для истинного торжества остаются по­рой малозамеченными.

Н. Сапрыкина — одаренная певица с хорошим голосом, тонкими, ажурными переходами от мягких лирических за­душевных интонаций к открытому сильному звуку. Она отлично спела «Тайгу», «Волгоградскую березку» и «Ва­нюшу» Г. Пономаренко, песню В. Котлова «Россия». Но ре­жиссер словно побоялся радости подлинного искусства. Ему захотелось расцветить или, быть может, усилить впечатле­ние. И за спиной актрисы возникли вдруг цветные кино­кадры. Аппарат вел нас по полям и перелескам России. Хорошим полям и родным перелескам. Но они снимали, а не усиливали радость общения с певицей. А уж когда на сме­ну перелескам появилось сусально снятое изображение салюта и абстрактных транспарантов, зритель совершенно отвлекся от певицы. Аляповатые аксессуары оттеснили главное, ради чего вообще происходила эта встреча. Искус­ству пришлось потесниться во имя... Во имя чего?

Стремление во что бы то ни стало «художественно» оформлять номер (зачастую в ущерб его выразительным возможностям) ослабило впечатление и от талантливого исполнения К. Бельды «Песни оленевода» М. Табачникова. Режиссеру показалось, что зритель не оценит обаятельной и лукавой наивности песни и самобытной манеры исполне­ния, не обрадуется тому, как легко льется голос певца, с какой задушевной мягкостью артист произносит свое упрямое «а олени лучше». Режиссер заставил певца взять в руки длинные канаты — вожжи, из оркестровой ямы вы­сунулись три оленьи головы. Это были очень страшные го­ловы — натуралистические олени с рогами из плохо покра­шенного плоского картона. Головы слегка покачивались, смотря на зрителей тупыми, нарисованными глазами. Зри­тели перешептывались, пытаясь понять, зачем это их отвле­кают от певца, поющего легко и строго, от его песен — ма­жорных, открытых, лишенных вычурной помпезности, выс­пренности, песен, таких человечных и от этого близких каждому.

Отличный актер — разве это не гордость эстрады? Разве не радует нас встреча с ним, его мастерством, его особым видением, пониманием жизни и человека? Зачем же омра­чать этот праздник бутафорией и мишурой, подделкой под правду — пустой, напыщенной псевдо-патетикой? Встреча с талантливым человеком — праздник. Пусть же будет на эстраде и праздник режиссуры. Праздник, подни­мающий и возвеличивающий актера, согретый уважением к аудитории и верой в зрительский талант и широту кругозора.

Нат. Смирнова

Журнал Советский цирк. Август 1967 г.

оставить комментарий