Встреча с Антоном Шварцем

Интереснейший вечер в Пушкинском музее. Антон Шварц читает «Мёртвые души», «Руслана и Людмилу», стихи Державина...

Услышанная случайно, мимоходом, фраза озадачила своей несообразностью. Чтец Антон Шварц действительно читал и «Мертвые души» и стихи. Двадцать восемь великолепных вечеровых про­грамм — поэзия и проза Пушкина, Че­хов, Блок, Маяковский, «Фархад и Ши­рин» и сказки Андерсена, «Классики русской прозы» и «Немецкие поэты», «Война и мир» Толстого, Берне в пере­воде Маршака и «Очарованный стран­ник» Лескова, сонеты Шекспира и новые произведения советских поэтов. Все это, да и многое другое, словно рождалось заново в звучащем слове, запечатлева­лось в благодарной памяти слушателей.

Свыше трех десятилетий звучал его голос с эстрады и по радио. Но Шварца нет уже двенадцать лет! И вдруг вечер в Пушкинском музее... Люди, произно­сившие эти слова, говорили с интонация­ми радостного ожидания, предвкушения огромного удовольствия. Так говорят о чем-то значительном, ярком и... сущест­вующем.

На сцену вышел Ираклий Андрони­ков. На этот раз он не был артистом — исполнителем устных рассказов. Он выступал как критик, говорил о творчестве Антона Шварца. И не было в его речи строгой патетики некролога. Ирак­лий Андроников говорил легко и про­сто, как рассуждают о работе товарища, рассчитывая на его ум, талант, юмор, умение слушать критические замечания. Он говорил о работе друга, гордясь тем, что тот стал общепризнанным, выдаю­щимся артистом.

Это было интересно. Но — стыдно сказать — все это как-то сразу ушло, утонуло, словно забылось, едва включи­ли магнитофон, и зазвучал голос Антона Шварца. Волшебный голос — мужест­венный и нежный, широкий, напевный, по-особому глубокий и емкий, необы­чайно   красивый,   словно   искрящийся, переливающийся всей радугой интона­ций. В нем звучали грусть и насмешка, сердечная теплота и жесткость сарказ­ма. Ритм — то бешено бравурный, ис­кристый, напористый, упругий, то нето­ропливо-спокойный, проникновенный, будто напоенный тихой и мудрой гру­стью раздумий. На сцене никого не было. Но зал дышал радостным возбуждением праздника большого искусства.

Вершиной вечера стали «Мертвые ду­ши». Был только голос... А перед глазами зрителей возникали подмостки театра с десятками лиц и голосов. Мы видели сияющий всем своим провинци­альным великолепием бал у губернато­ра: разношерстную толпу мужчин и потонувших в умилении, шуршащих юбками, шепчущих, сюсюкающих дам. Услышали разноголосое причитание, «пристонивание», пришептывание разом­левших от счастья свидания с Чичико­вым губернских сановных лиц. Мы уви­дели мягкую, вкрадчивую поступь покупателя мертвых душ. Вот промельк­нула тонкая талия и прозрачный, то­ченый профиль губернаторской дочки. Чичиков влюблен! И уже мы смотрим на мир его глазами.

Быстрая смена картин. Порхающие по городу с новостями губернские сороки. Въезжающая в город Н. тяжелая сундук-карета Коробочки. Ошалелая брехня Ноздрева. Многопудовая фигура Собакевича.  И над всем этим метание гипотез, предположений, намеков.

Перед нами раскрывался душевный мир героев поэмы Гоголя. Мы слышалт; не только диалоги, монологи, но и внут­ренние голоса. Они были разные — спо­койные и встревоженные, мягкие и дерз­кие. Мы узнавали многих знакомых нам людей. При всей своей хрестоматийной известности они были нам словно заново объяснены и раскрьггы. В этих давно канувших в Лету людях — и покупателе и продавцах мертвых душ — оказыва­лось вдруг что-то неизвестное ранее. Было весело, захватывающе увлекатель­но «рассматривать» их — этот панопти­кум уникумов. Было так же смешно и так же грустно (и интересно), как смеш­но и грустно бывает на спектаклях чем-то поразительно похожего на Антона Шварца Аркадия Райкина. Похожего и в то же время совсем иного по манере исполнения: там, где Райкин дополняет или заменяет слово жестом, мимикой, пантомимой, сменой масок, Шварц дей­ствует и изображает одними речевыми красками.

Но это не все. Из каждой работы Антона Шварца перед нами предстали не только сложные, полифонически изо­браженные картины (а состояло все это лишь из потока слов, интонаций, рит­мов) — мы словно услышали голоса мудрых и добрых в своем отношении к людям — Гоголя, Пушкина, Державина. Это были голоса гениев русской литературы, хотя звучал с эстрады всего лишь голос замечательного интерпретатора Антона Шварца!

Было жаль уходить с этого вечера. Хотелось снова перечитать книгу «В ла­боратории чтеца», изданную уже после смерти артиста и давно заслужившую переиздания. Хотелось вспомнить его заповеди — а их немало. Интересен, в частности, принцип его анализа произве­дений: умение разложить рассказ, поэ­му, стихотворение на тысячи маленьких составных частей, а затем великолепно выстроить целое.

Ученики его рассказывают, что Шварц уделял очень много внимания расстановке ритмических кусков и тому, чтобы нигде не исчезала основная зву­ковая окраска. Он, как дирижер, не по­зволял ни одному звуку, ни одной интонации нарушить общее звучание. Следует добавить, что чтение им «Медно­го всадника» и «Метели», державинских стихов и чеховской прозы свидетельст­вует о редком умении артиста услышать жанровый пульс произведения, ритм его стилистики.

Целый вечер магнитофонной записи. И странное впечатление: прозвучало много торжественных, величественных, даже патетических слов (особенно в сти­хах), но ни разу слушателей не покидало ощущение совершеннейшей простоты. Впрочем, в своей книге «В лаборатории чтеца» Шварц писал: «Пафос, который обычно противопоставляют простоте, действительно может производить фаль­шивое впечатление в тех случаях, когда он внутренне не мотивирован, натянут, искусствен, то есть не возникает из смысловых и эмоциональных предпосы­лок литературного произведения и его исполнения чтецом. Но патетика, пра­вильно и полностью мотивированная (то есть прочувствованная автором и испол­нителем) производит впечатление абсолютной простоты».

Антон Шварц был инициатором и од­ним из первых зачинателей Театра чтеца. Верно заметив в свое время, что существуют две манеры в эстрадном ис­полнении литературных произведений — «актерская» и «собственно чтецкая», он мечтал об их синтезе. Вот что он писал: «Актерская манера характеризуется стремлением переводить в игровые обра­зы весь используемый материал... дей­ствующих лиц, описания, пейзаж, фило­софские рассуждения... Собственно чтец­кая манера характеризуется более тщательной обработкой словесного ма­териала, стиля автора, ритма, словесной инструментовки, но недостаточным уме­нием лепить актерские образы, недо­статочной чисто сценической техникой исполнителя». И далее: «Умение непри­нужденно владеть сложным синтаксиче­ским периодом, ритмом стиха, акустиче­ской инструментовкой вещи и т. п. яв­ляется непременным требованием, предъявляемым к актеру Театра чтеца.»

Такой театр только начал склады­ваться при жизни Антона Шварца. Те­атру не удалось развиться в самостоя­тельную школу особого рода творчества, но идеи его выражаются в лучших про­явлениях советской эстрады, в десятках заново рождающихся театров чтеца. Они присутствуют и в немеркнущем голосе чтеца Антона Шварца.
 

Н. СМИРНОВА, кандидат искусствоведения

Журнал Советский цирк. Май 1966 г.

оставить комментарий