Жан Буше

Голубая фигуре Жана Буше взметнулась от трапеции под самым куполом, ринулась вниз, и через несколько секунд сетка мягко и заботливо подкинула молодого акробата в воздух.

— Элля! — крикнул он, кланяясь публике. И навстречу его звонкому тенору партер и галерея бросили волну аплодисментов. Четыре раза еще выходил кланяться Жан Буше, а после четвертого вышел напудренный шталмейстер и деревянным голосом объявил:
— Антракт!

Ряды в партере пустели. Зрители шли в конюшню и в курилку.

— Европа! — завистливо произнес человек с большой бородой, а кепке и в зеленом галстуке. — У них каждый мускул куда надо пригнан. Разве наш так прыгает?.. Либо пузом о сетку, либо ногой о воздух запнется.
— У них в самом нутре техника, — согласился зритель в рыжем пальто с рваным карманом.— Может, его с малолетство били, прежде чем прыгать начал. У них с этим строго. А наш что?.. Ему семилетку кончать неохота — вот он и прыгает.

И они прошли за кулисы вслед за только что прошмыгнувшими туда школьницами а синих беретах. Одна — с толстой русой косой, другая — с черными веселыми кудряшками.

— Типичный Фербенкс, — взволнованно шептала коса. — И, наверное, влюблен а какую-нибудь ихнюю приезжую графиню.
— У них это нельзя, — сочувственно сказали кудряшки. — У графини муж и даст ему по морде. Акробаты влюбляются в наездниц.

Публика долго ходила по цирковой конюшне мешала лошадям жевать овес и в упор рассматривало разгримированных актеров. Из боковой уборной вышел Жан Буше — в коричневом изящном пальто, в темной, хорошо выглаженной шляпе и желтых, сверкающих глянцем ботинках.

— Клавочка, родненькая, — тихо пискнула косо. — Ты же знаешь по-французски... Заговори...

Кудряшки густо покраснели и тонким голосом выдавили:

— By зет... француз?
— Вуй, — солидно ответил Жан Буше и пошел к выходу.

Когда он прошел мимо человека с зеленым галстуком, тот солидно откашлялся, мотнул бородой и почему-то произнес:

— Пардон.
— Вуй, — так же солидно произнес Жан Буше и вышел.

Он долго шел по плохо освещенным улицам и тихонько насвистывал, чему-то весело улыбаясь. В узеньком тупичке он остановился около маленького одноэтажного деревянного домика и постучал в освещенное окошко. Окошко раскрылось, в темноту высунулась старушечья голова в вязаном платке, и Жан Буше тихо сказал:

— Это я, мамаша. Откройте.
— Андрюшечка. — ласково и нежно запел старушечий голос. — Иди, родненький, заждалась я тебя... Думала, уж не придешь...
— Ну что вы, мамаша, — улыбнулся акробат, входа в комнату. — Сама лепешки с творогом обещала, а вдруг — не приду. Спекло, стара»?
— С хрустом, родненький. Как в детстве любил. Поджаристые. Кушай, золотко.

Через десяти минут Жан Буше сидел за столом и с подчеркнутым аппетитом ел пресные невкусные лепешки. Есть ему не хотелось, но мать такими радостными глазами смотрела за каждым куском, что акробат потянулся за третьей лепешкой.

— Кувыркаешься все, Андрюшенька?-—грустно спросила она.
— Кувыркаюсь, мамаша. Ты не бойся, привык.
— И жалованье аккуратно платят?
— Аккуратно, мамаша.
— Ну, и это хорошо, — печально пожевала старушка губами — И за присылы тебе спасибо. Балуешь меня, старуху. Таким страхом жалованье зарабатываешь, а на меня, старую, тратишься...
— Хватает, мамаша, не беспокойся. Ты вот только что, — акробат немного замялся и виновато посмотрел на мать, — когда в цирк ко мне придешь, так по фамилии не спрашивай. А скажи так: где, мол, здесь Жан Буше? Поняла?
— Это что же такое будет?
— Фамилия моя теперь Буше и еще Жан. Это, мамаша, для дела нужно. Ежели я, скажем, Андрей Савелкии — одна мне цена, а ежели я Буше — другая.
— Оно конечно, — кивнула старуха.— Савелкин для представления не годиться. Мелко. Поняла Андрюшенька.

И вдруг с тихой тревогой, смахнув робкую слезинку, спросило:

— А как же ты no-ихнему обьясняешься-то, Андрюшенька? Тяжело, поди?
— Да нет, мамаша. Ежели надо «да» сказать — говорю «вуй». А ежели наоборот— произношу «мои».
— Вуй, — протянула старушка и улыбнулась. — Чудеса!

Акробат зевнул и посмотрел на пальто.

— Пойду, мамаша. Спасибо за лепешки.
— А то, может, здесь переспишь, Андрюшенька? — попросила мать. — Чего тебе в номера-то спои шлепать. Блохи еще там... Я тебе уже на диванчике постелила...

В номерах ждали товарищи. Уезжавший завтра укротитель устраивал ужин. Акробат вздохнул и с растяжкой сказал:
— Ладно, мамаша. Пересплю.

Он быстоо разделся, лег, натянул но голову одеяло и, подогнув на неудобном диванчике ноги, уснул. Старушка потушила лампу, на цыпочках подошла к дивану, нежно поцеловала подушку и пошла закрывать окно.

—  Марья Егоровна, — спросил чей-то голос внизу под окном, — к тебе сынок, говорят, прибыл? У тебя сейчас?
— Вуй, — гордо ответила мать.— Здеся.

(1934 г.)

оставить комментарий