Жонглер Сергей Игнатов

Теперь я знаю, что была несправедлива, но жонглеры мне не нравились — я не видела привлекательного смысла в их работе с шариками, кольцами, и булавами.

Я понимала, что их искусство заслуживает уважения, что за ним длительный, упорный труд, что оно демонстрирует виртуозную технику рук, глазомер, точность, быстроту физических и психических реакций. Может быть, мне просто не везло, но то, что видела, повторялось от номера к номеру, от исполнителя к исполнителю.

И вот мне предложили написать о жонглере Сергее Игнатове.

— Ты не отказывайся сразу, — сказала мне знакомая цирковая артистка. — Мы с ним работали за рубежом, и ты не представляешь, как его принимали! Аплодисменты, крики продолжались до тех пор, пока он не повторял свой номер полностью...

Действительно, после такого сообщения сразу не откажешься — стало очень любопытно. Я позвонила Игнатову, и ом любезно предложил по дороге в цирк заехать за мной. У меня были друзья из Ленинграде, истинные ленинградцы, любители и знатоки театра, искусства. Завязался общий разговор. Обаятельная коммуникабельность Сергея, его искренность, непосредственность в общении тут же расположили к нему всех. Разговор зашел о живописи, и Сергей стал интересно рассказывать об итальянских художниках. Во время своих гастролей по Италии он, где только мог, посещал музеи, галереи, выставки, покупал альбомы репродукций. Естественно, спросили и об итальянской опере. Игнатов был в «Ла Скала», рассказал о его музее и вспомнил, что среди экспонатов музея есть слепок с руки Листа.

— Совершенно необыкновенная вытянутая кисть, — говорил Сергей и машинально показал на своей руке. И тут я обратила внимание на его руку и увидела, что она тоже совершенно необыкновенная. Такая же вытянутая длинная кисть, чуткие, легкие, очень живые даже я неподвижности пальцы. Это была рука виртуозного пианиста, скрипача. И во всем облике артиста было что-то от большого музыканта, что-то шопеновское, внутренняя музыкальность, душевная чуткость, изящество. Если бы я не знала профессию Игнатова, то, очевидно, решила бы, что он пианист или скрипач. Но я знала его профессию и, еще лучше приглядевшись к его рукам, заметила, что а ладонях его ощущается сила и крепость. Такие ладони бывают у фехтовальщиков. А за внешней, легкой непринужденностью Сергея угадывалась собранность и точность, постоянная тугая, стальная пружинка его существа.

Мы приехали в цирк, и я на пошла смотреть представление, а с разрешения Игнатова стала ходить за ним. Он разогревался перед выступлением, начал с гимнастики, потом перешел к своим мячам, булавам, кольцам, очень традиционным в жонглировании предметам. В его руках появлялись то мячи, то булавы, то кольца, а я все не могла отвести глаз от его рук, которые вдруг зажили какой-то своей особой жизнью, в движениях, завораживающих своей точностью, чуткостью, быстротой, ритмом. Все интереснее было увидеть артиста на манеже, увидеть весь его номер целиком. И вот этот момент наступил.

Бывает, что манеж меняет человека. Выходя на него, он что-то теряет или приобретает. Игнатов остается самим собой. Его костюм не походит на цирковой — ни яркости, ни блеска, но ом и не прозаичный. В нем есть стиль: черные строгие брюки и белая рубашка-апаш, открывающая грудь. Это очень романтично. В подобной одежде легко представить аристократов девятнадцатого века в дуэли на шпагах. Такой костюм красиво подчеркивает мужественную грацию, физическое и душевное изящество, присущие Игнатову. Эти его человеческие качества увлекательно раскрываются в его номере, в его работе с такими обычными мячами, булавами, кольцами. Каждая комбинация жонглирования у него — это не только блистательная техника и рекордное число предметов, но каждая комбинация имеет и свою «душу», свой эмоциональный настрой, ритмическую музыку, заложенную в иве мысль. Магия и волшебство его номера, его необычность, сила впечатления — все от того, что техника здесь не цель, а только средство.

Он начинает жонглировать буквально «с ходу», с появления на манеже. В бешеной пляске завертелись перед ним пять булав, их движение по сложному рисунку стремительно и напряженно. В каждой чувствуется сопротивление рукам жонглера. Вот-вот мгновение, и они вырвутся из его власти, разлетятся в стороны. Как легко, грациозно движутся руки, они словно сами по себе, разве им удержать булавы?! Потом начинаешь во всем ощущать внутреннюю легкую, упругую силу, исходящую от жонглера, удерживающую все в стремительном равновесии, гармонии. Кажется, так может продолжаться вечно, но еще секунда — и в таком же стремительном темпе жонглер укладывает булавы друг за другом на манеж. Гармония разрушена. И тут же опять возрождается, но уже с мячами.

Их семь. Семь мячей движутся в воздухе по своим пересекающимся орбитам. Они будто атомы в гигантской молекуле — точность, быстрота, целостность и закономерность движения. Словно «живой» закон физики, только что созданный человеком, удерживает их всех в этой гигантской молекуле. И здесь не только блестящая техника. Руки артиста словно «играют» на мячах, они вкладывают в них музыкальный ритм, передают им свое изящество, легкость, силу и грацию, переполняющие артиста. И, наконец, кольца. Девять колец я воздуха летят по вытянутому высоко кверху эллипсу почти вплотную, а очень точных, равных промежутках между ними, а очень точном и быстром движении. Это, как маленькая вселенная, подчиненная вот этому так легко и непринужденно управляющему ею человеку, созданная его прекрасными и чуткими руками. Какая во всем этом точность, ясность, гармония, притягательность. Математик, ожививший свою формулу! Следишь за кольцами и словно попадаешь в их орбиту, движение завораживает, не отпускает. Но вот все кольца в одной руке, и мы словно вернулись к себе. И опять запускает Сергей свою «вселенную» и опять уводит нас от самих себя за собой.

Потом, когда мы говорили с Игнатовым о его номере, он уверял меня, что к жонглированию у него никакого таланта нет и не было.

—    Просто я заставил себя, очень разозлился и заставил, — объяснял он мне, — потому что ничего другого мне не оставалось...

В цирковое училище будущий жонглер поступил на отделение акробатики. Он вырос в семье цирковых артистов и о других профессиях никогда всерьез не думал. Казалось, сама судьба определила цирковое училище, а отделение акробатики было самым заманчивым. Но, почти в начале занятий, разучивая одну из сложных комбинаций, Сергей, как выражаются в спорте, «пришел на голову». Он повредил себе шейный позвонок, и заниматься акробатикой ему запретили. Вот тогда он и перешел в класс известной артистки Виолетты Кисс, преподававшей жонглирование.

—    Я жонглировал хуже всех, — вспоминал Сергей, — даже акробаты в училище жонглировали лучше меня.

Он работал целыми днями, предметы вырывались и падали, и так бесконечно. Иногда казалось, что они живые, что обрели какую-то волшебную силу над ним и издеваются, смеются. Это рождало гнев, раздражение. Но в таком состоянии работать было уже невозможно, и прежде всего нужно было справляться с гневом, с раздражением, вырабатывать в себе необходимое для работы состояние. И опять целыми часами — шарики, мячики, кольца, булавы, и все время борьба с ними и с собой. Иногда вдруг они становились послушными и сразу появлялось чувство радости, удовлетворения. И будущий жонглер уловил эту связь между предметами и своим состоянием, настроением. Они внутренне уже были связаны и, кажется, навсегда.

На каникулы Сережа Игнатов уезжал к деду. Дед работал конюхом я цирке. С внуком был строг, оставлял его ночевать в цирке, на сене с лошадьми. В шесть утра дед приходил поднимал его, и Сергей начинал жонглировать. Помогал деду ухаживать за лошадьми и опять жонглировал. Начинались занятия в училище, и к шести утра студент Игнатов приходил в училище и опять жонглировал.

—    Не помню, чтобы у меня тогда оставалось время еще на что-то, — рассказывал он, — а если и оставалось, то уж не было никаких сил.

С искренней признательностью вспоминает артист о своем педагоге Виолетте Николаевне Кисс. Подолгу занимаясь в училище, он все же использовал любую возможность, чтобы посмотреть работу профессионалов. Отличная техника некоторых из них, так восхищавшая вначале юного Игнатова, постепенно настораживала его и иногда не удовлетворяла. К тому времени он уже начал понимать, что а жонглирование предметами можно вложить и содержание, например попытаться передать свое настроение. Иногда ему это удавалось.

И вот началась самостоятельная работа.

Первая зарубежная поездка была в ГДР. Выступления начались в Карл-Маркс-штадте в день рождения Сергея, и это было знаменательно еще и-потому, что именно в этом городе он появился на свет — тогда его родители были здесь в командировке. Об этом написали городские газеты, артиста приветствовали как земляка.

Начало обещало успех, зрители его хорошо принимали, аплодисменты доставляли радость. Однако росло и чувство ответственности за себя, за свой номер, хотелось сделать его лучше, достичь большего. Он начал увеличивать количество предметов. Сейчас Игнатов работает с девятью кольцами, хотя пробует уже и с одиннадцатью. А добавление каждого нового кольца — это годы работы.

Я слушаю Сергея и наконец решаюсь заговорить о том, что мне не понравилось в его номере, показалось досадной помехой. В самый кульминационный, завораживающий момент случалось, что предметы вдруг вырывались из рук жонглера и падали. Если бы я смотрела его выступление одна, то посчитала бы это просто «срывами», но рядом со мной сидела Марина — очаровательная жена Игнатова, тоже артистка цирка, и она мне объяснила:

—   Нет, нет, это специально, ну так полагается, чтобы подчеркнуть трудность, сложность и иметь возможность опять повторить все сначала...

Мне подумалось: как это нелепо! Уж никак такой прием ив вяжется с виртуозной, одухотворенной работой артиста.

И вот я говорю об этом Сергею и привожу несколько аналогий из других видов искусства. Блистательный танцовщик Большого театра проходит по кругу сцены в великолепных прыжках, но на последнем заплетается ногами и падает... специально, чтобы подчеркнуть всю трудность и сложность. Это рассмешило Сергея. Его работу действительно можно сравнить с высоким искусством, и не ее фоне некоторые принятые в цирке приемы «обыгрывания» выглядят уже слишком примитивными.

Летом Сергей был в вынужденном бездействии, пожалуй, первый раз в жизни. Врачи временно запретили ему жонглировать. Как-то мы с ним встретились, и естественно, разговор зашел о его номере. И опять я не могла на отметить что-то шопеновское, грациозное в его облике. Я поинтересовалась, любит ли он музыку Шопена. Оказалось: очень! Так возникла идея попробовать работать на шопеновскую музыку, подобрать что-то из его этюдов, фантазий, ноктюрнов. Их романтическая приподнятость, изящество, легкая стремительность, удивительная красота могут придать выступлению особую романтическую атмосферу.

Статью я пишу летом. Скоро Игнатов приступит к репетициям и попробует работать на музыку Шопена. Мне бы так хотелось, чтобы у него получилось. И, может быть, именно музыка Шопена подскажет ему еще что-то более новое и необычное...

ГАЛИНА МАРЧЕНКО

оставить комментарий