«Акробаты-прыгуны на качелях с медведями» Венедикта Белякова

О номере «Акробаты-прыгуны на качелях с медведями», созданном народным артистом РСФСР ВЕНЕДИКТОМ НИКОЛАЕВИЧЕМ БЕЛЯКОВЫМ, журнал много писал. Этот номер, возглавляемый сейчас сыном Венедикта Николаевича — заслуженным артистом РСФСР ВЕНЕДИКТОМ ВЕНЕДИКТОВИЧЕМ БЕЛЯКОВЫМ, хорошо знаком любителям цирка в нашей стране и за рубежом. В издательстве «Искусство» готовится к выпуску книга А. ГУРОВИЧА «Венедикт Беляков».

В предложенном нашим читателям отрывке из книги впервые так подробно, зримо, убедительно рассказано о больших технических и артистических трудностях исполнения и освоения акробатических прыжков с качелей, скрупулезно и наглядно описаны сложные и эффективные трюки.

Глава «Русские качели», по нашему мнению, должна представить несомненный интерес для специалистов и любителей циркового искусства.

Как-то, еще в сорок третьем году, в Иванове Николай Шаламов пошел в кино. В хронике перед фильмом увидел спортивный праздник. На поле стадиона стояло несколько качелей, и с них физкультурники, раскачавшись, подряд, один за другим прыгали — кто как — в брезент, который невысоко над землей держали человек тридцать. Это было веселое и эффектное зрелище.

Шаламов поделился впечатлением с Беляковым.

— Веня, помнишь, ты рассказывал, как в детстве вы прыгали в саду с качелей в снег?..

Беляков побежал в кино. То, что для Шаламова оказалось лишь забавным, Белякову не дало спать. Увиденное возвратило детство в старинном русском городе с крепкими зимами, сугробами, удалью смельчаков, летящих на коньках по узенькой полоске льда с высокого крутого берега Волги; с веселым приступом снежных крепостей; с нарядной летней толпой гуляющих на набережной; с воскресной музыкой, доносящейся разом из горсада и с пароходов, идущих по реке.

Все это в воображении Белякова рождало какой-то, пока еще неясный образ нового, масштабного номера русского гулянья с непременным состязанием в ловкости и смелости, где в ярмарочно ярком действе виделись и качели, и подкидные доски, и звери; припоминалась далеких двадцатых годов пестрая и красочная ярмарка в Рыбинске и их с балаганным раусом шапито на ней; ему рисовался манеж, заполненный беспрерывным и захватывающим движением.

Однако цирк — искусство поразительно точное и по замыслу, и по отбору, и по исполнению. Здесь не может быть что-то приблизительно, «вообще». К тому же искусство арены, располагая достаточно широким арсеналом выразительных средств, как правило, не терпит их скопления, оно очень строго, если угодно, аскетично в этом плане, что ни в коей мере не лишает его праздничности, высокого эмоционального заряда, таящего в себе богатейшую гамму чувств. И еще: здесь на все отпущены минуты, и они — считанные.

Словом, до номера, даже до его замысла, но уже точного, конкретного, надо было еще добираться и добираться.

А война, целившаяся, по известному выражению, в каждого из нас, попала-таки в Белякова, оставила на нем свою отметину.

Войска только освободили Ригу и двинулись дальше добывать близкую теперь победу, а в город уже прибыли цирковые артисты. Здесь было еще не совсем спокойно. Как-то поздно вечером, после представления, беляков вместе с другими артистами у здания цирка садился в машину. Вдруг из темноты грянул выстрел. Пуля пробила ветровое стекло и попала Белякову в плечо, к счастью, не задела кость. Но работать он довольно значительное время, конечно, не мог.

Последние выстрелы войны... Оттого что были они последние, они не переставали нести беду. До самого последнего залпа.

Здесь же, в Риге, Беляковы встретили Победу.

Идея создания номера в русском национальном стиле, привидевшегося однажды Белякову, хотя и неясно еще, но с такой силой, теперь, когда у него было свободное время, когда появилась возможность остановиться, оглядеться, совершенно овладела им. И не было это случайностью, просто желанием реализовать неожиданно пришедший в голову интересный замысел — как бы внешне случайным ни выглядел побудительный толчок, — а явилось результатом так обострившегося у всех в годы войны и победы чувства родины и родной истории.

Шелковых рубашек с подпояской, мягких сапожек, поясных поклонов и прочих этнографических деталей и штрихов — всего этого было, конечно, недостаточно для создания подобного номера. Да и не фольклорные мотивы, не просто старина влекли Белякова. Тем более что с большой осторожностью относился он всегда ко всякого рода театрализации на манеже. Суметь передать истинно русский размах, удаль, молодечество и не оказаться старомодным, не потерять современный нерв — вот к чему стремился он.

А для этого требовалось найти какое-то дополнительное средство, чтобы этнографические детали и черты современных молодых людей и современная техника прыжковой акробатики соединились, чтобы произошло взаимопроникновение, диффузия. И чтобы все это завертелось в едином действии.

И Беляков придумал. Он ввел в номер качели. Это не было просто еще одним этнографическим атрибутом, работающим лишь на стиль номера. Это была дорогая находка.

В изложении внешнего хода событий все выглядит очень просто, и находить особенно как будто, бы ничего не надо было... Пошел в кино, увидел качели, вспомнил детство, работу на ярмарке в Рыбинске — и готово! Куда как просто...

На самом же деле все обстояло значительно сложней, можно даже сказать, мучительней. Придумать, создать и ввести в цирковой обиход принципиально новый гимнастико-акробатический снаряд чрезвычайно трудно. Какие новые возможности откроет он? Какого нового умения потребует взамен от исполнителей? Как впишется в стиль номера? Не умалит ли мастерства артиста? Не отвлечет ли зрителей? Эти и другие вопросы помимо чисто конструкторских встают перед создателями новых снарядов.

Пятнадцать лет проработал Беляков с подкидными досками, знал и чувствовал их, как мало кто, добился в этом виде акробатики выдающихся успехов. И теперь оставлял аппарат, такой изученный, такой «обжитый», с которым связано было столько радостных достижений.

Власть нового замысла всегда была для Белякова выше и сильней любых прежних достижений и успехов. Истинно творческий человек, он находился в постоянном движении и поиск вел не от трюка к трюку, не просто механическим накоплением их, когда не видно, что получится, он шел от мысли к трюку.

Замысел нынешнего номера потребовал иного аппарата, и Беляков расстался с прежним. Это был нелегкий шаг, нарушивший многое в уже обретенном, завоеванном.

Нужно было начинать чуть ли не сначала. И прежде всего научиться отходить с качелей. Нет, сперва, пожалуй, научиться раскачивать качели. Да-да, научиться раскачивать качели — это оказалось совсем не простым делом. «Качало» — появилось такое новое амплуа — должен был уметь точно, расчетливо, как говорят в цирке, дать в ноги, а вольтижер — взять темп, то есть отойти от качающейся, находящейся в беспрерывном движении доски качелей не раньше и не позже — в единственно нужный момент. Должен отыскать, лучше сказать, поймать миг в этом беспрестанном движении и слить с ним свое усилие.

Это оказалось столь сложным, что Вера Белякова, «звезда» среди женщин в прыжковой акробатике, попросила мужа оставить, хотя бы для нее, наряду с качелями подкидную доску. Он попробовал было совместить эти два снаряда, но они только мешали друг другу. И он оставил на время доску лишь для промежуточных трюков.

Настойчивость и смелость мысли создателя номера и кураж, смелость духа его партнеров были вознаграждены. Качели сообщали прыжкам особую воздушность, необычайную высоту и траекторию. Это были уже, скорее, не прыжки, а свободный полет. Как часто мы говорим: парит, как птица. Неверно! Человек парит, как человек! И в этом его неповторимая, ни с чем не сравнимая красота.

К тому же если с подкидной доски прыжки, даже выполняемые быстро, дробили действие — подготовка, отбивка, — то с качелей можно взлетать почти непрерывно. Номер приобрел какую-то иную объемность, широту, размах и стремительность.

Да, качели придали прыжкам и всему номеру новое качество, победительную силу. Но зато потребовали от артистов еще более виртуозной акробатической техники. При той инерции, какую сообщали прыжку качели, очень трудно было акробату-вольтижеру управлять своим телом в воздухе, чтобы точно рассчитать, в нужный момент погасить слишком большой запас высоты и скорости и прийти в плечи к партнеру, стоящему в колонне. А каково было тому и всей колонне принять летящий с такой высоты «снаряд»! Удар в плечи при всем мастерстве верхнего был весьма ощутим.

Впрочем, не всегда вольтижер шел в колонну. Желая как можно больше заполнить, насытить манежное и надманежное пространство движением, полетом, Беляков помимо качелей ввел в номер воздушную рамку, такую же, какой пользуются и воздушные гимнасты.

Итак, с одной стороны манежа, слева, если смотреть на форганг, стояли качели, а с противоположной стороны, над барьером, на высоте более семи метров висела рамка. На ней, закрепившись ногами и опрокинув корпус вниз, как заправский воздушный ловитор, С. Твеленев принимал в свои сильные руки летящих с качелей партнеров,

А возникало, начиналось это беспрестанное и многомерное движение снизу, с манежа, как бы закручиваясь затем спиралью вверх и заполняя собой все сценическое пространство.

Дебют состоялся в 1947 году в Баку. И опять-таки, не все так просто... Номер не пошел, не покатил по накатанной дорожке — ее не было. Еще никто и никогда в этом виде акробатики так высоко не летал, еще никто и никого с такой высоты не ловил в плечи, еще никто не стартовал на манеже с такого аппарата. Еще очень многое, несмотря на премьерный успех, нужно было решать, дорабатывать в процессе творческой практики. И в том числе совершенствовать качели. А, казалось бы, такая простая, знакомая с детства вещь.

Хочется еще и еще раз подчеркнуть сложность работы с таким нехитрым на вид аппаратом. Очень часто, особенно в первые годы, акробаты из других номеров, увлеченные полетами Беляковых, не веря в душе в особую сложность аппарата, просили разрешения встать на качели — и не могли отойти с них. Или, попав в мертвую точку — это когда качели наверху, на излете — попросту сваливались вниз, иногда в этом случае попадали под них, что далеко небезопасно, ведь качели продолжают раскачиваться, их враз не остановишь. Или же отходили слишком рано — и тогда качели выносили их неуправляемые тела, можно сказать, выстреливали ими за барьер манежа, а то и в зрительские кресла. К счастью, спасала лонжа,

Вот какой снаряд пришлось познавать, укрощать Белякову и его новым партнерам. Назову некоторых из них. Прежде всего, конечно, Юрия Хазова. Правда, его с известной оговоркой можно было считать новым партнером. К моменту, когда были введены качели, восемнадцатилетний воспитанник Белякова уже четыре года работал под его руководством и вырос в первоклассного мастера. Необычайно одаренный акробат, он к тому же и внешне как нельзя лучше подходил к стилю нового номера — этакий светловолосый кудрявый русак.

Хорош собой был и Николай Титов. Полюбила публика и Николая Тимакова, простоватого облика, но с милой, обаятельной улыбкой парня. Сверстники, все трое, они и в работе выделялись. Вместе ушли, когда настал срок, в армию. Вместе вернулись в номер мастерами спорта. Хазов даже успел стать чемпионом Вооруженных Сил.

Добавлю к этой троице еще одного воспитанника Белякова, который, как и Хазов, жил у него в доме — Федора Долбузова. Разумеется, были и другие. Я назвал лишь наиболее ярких, кому л публика отдавала свои симпатии.

...На арене — русское народное гулянье! Разудалое, безоглядно веселое, где царит смелость, ловкость и сила молодецкая.

Так определенно виделось, так ощущалось всеми, кто сидел в цирке. А между тем на манеже не было ни одной конкретной жанровой сценки, ни одного танца или даже танцевальной проходки никакой театрализации. Лишь стояли качели, и молодцы в русских рубашках с подпояской, в сапогах совершали захватывающие и веселящие душу полеты. Да и на самом манеже они закручивали такую лихую и радостную карусель из всевозможных прыжков, что в воображении зрителей невольно возникал образ многошумного праздничного действа. Сам облик этих молодцев с открытыми, добрыми улыбками, их бесстрашие и сноровка как бы аккумулировали в себе русский национальный стиль и дух. И в то же время артисты сохраняли черты современных молодых людей.

Это была новая принципиальная победа Белякова и его партнеров. Чисто цирковым, в основном, средством — трюком — достигался высокий художественный эффект. Убежденность Венедикта Белякова в широких возможностях трюка им же самим и была блестяще подтверждена на собственном творчестве.

Конечно, и качели не только как аппарат, но и как этнографический атрибут, и костюмы, и музыка способствовали национальному звучанию номера. Но главным был трюк. Без него все это осталось бы само по себе, не объединилось бы, «не сыграло».

Вот и вернемся на манеж и поглядим на эти трюки. Трюком, трюком жив цирк! Трюк — его символ веры. И если берет иногда цирк в союзники другие виды искусств — театр, хореографию, музыку и даже кино,— то лишь в качестве помощников, главную партию ведет только трюк...

Номер уже объявлен, занавес распахнут, и из глубины цирка один за другим выбегают акробаты, кувыркаясь на ходу, взлетая и переворачиваясь во всевозможных позах — первый, второй, третий, четвертый, пятый... Кажется, будто воздух манежа исчерчен их телами... Вот каскадом разнообразных трюков пересек арену Николай Титов, за ним под несмолкшие еще аплодисменты брат его Владимир, потом Федор Долбузов. Вот промахнул манеж высокий Николай Тимаков и красивым двойным пируэтом поставил точку в своей комбинации, вызвав новый всплеск зрительского восторга.

Но покорил всех Юрий Хазов. И дело не в том, что исполнял он сложные трюки — тот же двойной пируэт, двойное сальто (довольно редкие в то время), различные многофигурные комбинации. Вся суть в том, как он это делал. Казалось, ноги его едва касаются манежа и, чтобы оттолкнуться, ему не нужно делать никаких усилий. Казалось, воздух служит ему опорой.

Если бы существовало понятие абсолютной прыгучести, Юрий Хазов служил бы эталоном его.

Для Хазова не было прыжков проходных, невыразительных — каждый из них, даже самый простой, в его исполнении обретал особую красоту. Вот всего лишь переднее сальто, а в цирке овация. Что же поразило и восхитило публику в таком обычном трюке? Акробат разбежался и исполнил длинный стелющийся кувырок, будто колобком прокатился по манежу — и вдруг взлетел в высоком затяжном сальто. Какая сила его подбросила, когда и как он сумел оттолкнуться — непостижимо!... Снова колобком по манежу, и снова взлет.

Артисты из программы оставляли свои дела и бесконечные цирковые разговоры, шли в боковые проходы — на манеже Юрий Хазов.

А раскаленный, еще не остывший от партерных прыжков манеж закипает новыми, но уже на более высоком этаже трюковыми перелетами. Пошла вольтижная работа, скрещенные руки партнеров — теперь стартовая площадка вольтижеров.

А тем временем кто-то, встав на конец доски качелей, стал раскачиваться на них — вверх-вниз, вверх-вниз... Улучив момент, на них впрыгнул Николай Титов. И теперь они вдвоем: вверх-вниз, вверх-вниз... Перед качелями выстроилась колонна. А на качелях те двое — вверх-вниз, вверх-вниз, вверх — и Николай Титов, перелетая колонну, оставляя ее далеко внизу, уходит в высокий затяжной полет, почти туда где летают воздушные гимнасты. В высшей точке он медленно исполняет сальто-бланш и приземляется у противоположного края манежа, где его поджидают партнеры, чтобы спассировать.

А по цирку в момент, когда летит он, проносится многоголосое «А-а-ах!» Очень высокий сам. по себе, полет этот после партерных прыжков выглядит необычайно высоким, поражает особой свободой парения тела в воздухе. Разумеется, этот контраст, его выразительный эффект возник не сам по себе, не по воле счастливого случая получился, но был спланирован, заранее продуман и тщательно подготовлен Беляковым, досконально знавшим манеж, его законы.

А качели ни на минуту не останавливаются, во всяком случае, так кажется. На них уже помимо раскачивающего еще трое. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх — и одновременно двое разлетались веером и приземлялись на манеже по обеим сторонам колонны. И третий в свой черед ушел с качелей. Взвился высоко, перевернулся в воздухе и точно пришел в колонну. Словно точку поставил.

В этом тройном «повторе» (полеты через колонну, по бокам ее и, наконец, на колонну), несомненно, ощутимая поэтика народных сказаний, былин. Вообще, все русское, народное Беляков чувствовал нутром, чувствовал глубоко и умел передать без нагромождения всяческих аксессуаров. Его душе была близка и внятна стихия праздничного народного действа.

Органичность замысла, его слиянность, если можно так выразиться, с душевной структурой Белякова и его партнеров рождали на манеже особую свободу, раскованность. Образное наполнение номера, каждого трюка его, насыщение чувством и мыслью происходило как бы само собой, мимоходом, без специальной, нарочитой акцентировки, нажима.

...Перед качелями выстроилась колонна. Взлетел с качелей акробат и опустился на нее, став третьим. А на качелях остался еще акробат. Взмахивают качели перед колонной — и раз, и два, и три... Готовится акробат. Переминается нижний, держащий колонну, чтобы ловчей было... Взмах — и пошел акробат. Сразу набрав высоту, перелетел через колонну, чуть ли не через весь манеж и, выкрутив «по дороге» сальто, точно пришел на вторую колонну, стоящую почти у самого края барьера. Вы-то думали, он на ту, первую, что стоит у качелей, а он вон куда махнул! На вторую! Вы видели ее, да не приметили! На то и расчет.

Сколько в этом простодушном лукавстве чисто русского. Когда хитрость-то, вон она, вся на виду, добром так и светится. Когда ради желания себя показать да народ потешить, и опасность не в опасность.

Первые годы Беляков много экспериментирует в номере, ищет новые трюки, наиболее выразительные сочетания их. Чтобы каждый трюк давал бы движение, нарастание. И потому от ряда сильных и сложных трюков Беляков отказался, они «не ложились» в стиль номера, утяжеляли его, нарушали ритм, хотя и были эффектны и свидетельствовали о высоком акробатическом мастерстве исполнителей.

Четверо нижних держат на плечах на довольно высоких ножках (70 сантиметров) небольшую площадку, на которой стоит еще один нижний, а у него в плечах — Беляков. С качелей взлетает акробат, сальтирует и приходит к нему в плечи. Получается своеобразная колонна из четырех, только более высокая, чем обычно.

Очень сложный трюк. Здесь чрезвычайно трудно найти и установить общую осевую равновесия. Ведь нижний, стоявший на маленькой площадке-пьедестале, не мог свободно двигаться, как двигается обычно нижний на манеже, чтобы подойти под приземляющегося вольтижера. Слишком мал и зыбок был этот «манеж». А Белякову приходилось исполнять свою труднейшую роль первого среднего на «двухэтажном» нижнем. Вот уж поистине неизвестно было, как уравновесить, привести в согласие нижнюю и верхнюю часть этой хрупкой махины.

Овладение этим трюком потребовало столько труда ( о мастерстве и таланте речи нет — это само собой), сколько многие артисты вкладывают в создание целого номера. А трюк через некоторое время Беляков снял. Ибо он останавливал номер, ломал ритм его, основательностью своей, размеренностью (его быстро не сделаешь, нужна подготовка) нарушал атмосферу легкости, игры. Но может быть, его следовало поставить на финал как завершающий аккорд? И об этом подумал Беляков и даже попробовал некоторое время. И снял окончательно.

Здесь, в финале трюк производил еще более разрушительную работу — от впечатления полетности, свободной импровизации, непринужденности не оставалось и следа.

Настоящий финал был найден позже.

Что же, вся работа, все усилия, труд — мимо? В цирке надо быть к этому готовым. Впрочем, в каком творчестве не так?..

А трюков в номере было еще много. Исполнялись двойное сальто на колонну, фирмангох, только чистая, без всяких пьедесталов. С качелей эти трюки выглядели значительно эффектней, нежели с подкидной доски, — вольтижеры действительно прилетали на колонну.

Летели они и на рамку, к Твеленеву, Николай Тимаков приходил к нему в руки ногами. Юрий Хазов в середине полета, в воздухе уже, будто получив неожиданный дополнительный импульс, взвивался вверх и исполнял переднее сальто. А Николай Титов шел с качелей к Твеленеву на рамку гладким прыжком-полетом. От него прыгал вниз на поднятый конец подкидной доски, с которой, отбитые им, веером взлетали два партнера. Вот такая круговерть, воздушная карусель была на манеже.

А завершалось все затяжными прыжками-полетами, в которых само парение, высокое и как бы замедленное, доставляло неизъяснимое наслаждение зрителям.

А. ГУРОВИЧ

оставить комментарий