Рудольф Славский о Федоре Морозове

Слаженная, словно красивая песня, работа цирковых артистов поко­ряет зрительный зал, внушая чувство уважения к труду, веру в человека, в его безграничные воз­можности. У зрителей, любующихся за­дорной ловкостью и отвагой мастера аре­ны, возникает желание быть похожими на него.

Трижды Герой Советского Союза А. Покрышкин рассказывал недавно, как страстно увлекался он в юности цирком: «Помню, на меня произвел огромное впе­чатление полет Ф. Морозова. Вместе с братом я решил повторить этот номер. Опыт кончился для меня неудачно: со­рвавшись с трапеции, я сильно расшибся. Но падение не охладило моего пыла. Я ре­шил стать таким же сильным и ловким, как те цирковые артисты».

Каким глубоким должно быть художест­венное впечатление, чтобы не только удер­жать на долгие годы в памяти образ полю­бившегося артиста, но и вызвать желание подражать ему!

Людям арены старшего поколения от­лично знакомо имя Федора Трофимовича Морозова, замечательного мастера оди­нарного полета, чей прекрасный номер яв­лялся украшением  любой программы.

Федор Морозов был отчаянно смелым человеком, изумлявшим своей из ряда вон выходящей отвагой даже профессиона­лов. Порой казалось, будто он бравирует бесшабашной удалью, пренебрежением к опасности. Им владела своего рода страсть — неудержимое влечение к высо­те. Аппаратуру он всегда подвешивал под самый купол — выше некуда. Выступал Морозов обычно без сетки и страховочных поясов, относясь к ним с подчеркнутой неприязнью. Это всегда приводило его к шумным стычкам с представителями охра­ны труда... «Ну, хорошо, — начинал горя­читься Морозов, — я напишу расписку: мол, в случае чего — ответственность несу я один». (В те годы эта «крайняя мера» иногда помогала.)

В музее цирка хранится папка с любо­пытной перепиской, она относится к фев­ралю 1933 года — последним выступлени­ям Морозова в Ленинграде. Переписка — «докладные» Морозова и требования инс­пектора манежа — сначала «строгие», по­том «строжайшие» — «установить сетку с откосами над всей траекторией полета». Там же в музее можно увидеть рекламные летучки и открытки, где «король воздуха» Морозов изображен в типичной манере той поры — перелетающим с трапеции на тра­пецию на фоне небоскребов.

От выступления Морозова, так восхитив­шего молодого Покрышкина, веяло под­линной цирковой романтикой. Невозможно было оставаться равнодушным, наблюдая, как легко проделывал он свои бесстраш­ные, дух захватывающие трюки, доведенные до той степени завершенности, когда становится невидимым огромный труд, за­траченный на приобретение этой непри­нужденности.

Под звуки тихой трогательно-печальной мелодии на головокружительной высоте, в самом цирковом поднебесье, передвигал­ся гимнаст, вися вниз головой, от одного конца «штамберта» — металлического стержня — к другому. При этом он как бы небрежно вставлял носки ног в петли, от души улыбался зрителям и шел, отте­няя ритмически-маятниковым колебанием тела, красоту эффектного перехода. Так Морозов добирался до трапеции, и ему подавали стул. Обыкновенный венский стул, который он устанавливал двумя задними ножками на гриф трапеции и осторожно, в полной тишине усаживался на это неустойчивое сооружение. Совер­шенство баланса Морозов подчеркивал, опуская книзу руки и находя «мертвую точку» лишь   легким    покачиванием ног.

И вдруг там, в вышине, гимнаст те­рял равновесие. Руки его искали и не на­ходили спасательных веревок и трапеции. Стул начинал клониться назад, еще секун­да — и все это грохнется на арену. Корот­кий вскрик зрительного зала. Но в самое последнее мгновение неведомо как артисту удавалось зацепиться подъемом ног, слов­но стальными крючьями, за трапецию. Это Морозов проделывал неподражаемо. Его воздушный номер был сложен по своему построению. В нем гармонично со­четались балансирование — «мертвая точ­ка», хождение по петлям и полные изя­щества динамичные перелеты с трапеции на трапецию. И не просто перелеты, а усложненные пируэтами и сальто-мортале,

требующими от исполнителя серьезной подготовки. Очевидно, именно это и поз­волило А. Покрышкину назвать полет «высшим пилотажем цирка».

В быту Морозов был немногословен и сдержан. Но это до той поры, пока речь не заходила о дорогом его сердцу «возду­хе» — воздушной гимнастике. «Штамберты», «растяжки», «дистанции» — все это было его стихией. Здесь он был как рыба в воде. Об этом мог много говорить и спо­рить.

Среднего роста, коренастый, всегда ак­куратный, даже чуть щеголеватый, он всюду появлялся окруженный мальчи­шечьими стайками. Мальчишки обожали его. И он любил с ними возиться, учил их стоять на руках, делать сальто. Может быть, потому, что сам прошел суровую школу циркового ученичества с его не­писаным законом: «За битого двух неби­тых дают», — считавшимся основой обу­чения. Учителем Морозова, как сам он рассказывал, был гимнаст Фомин, подви­завшийся в маленьких провинциальных цирках. Порол своего воспитанника учи­тель нещадно. Не выдержав побоев, Федор сбежал куда глаза глядят.

Жанр, в котором выступал Морозов, — одинарный полет — был весьма распро­страненным в наших цирках вплоть до на­чала тридцатых годов, когда его вытесни­ли групповые полеты и воздушная гим­настика на новой, отвечающей духу вре­мени,  «авиационной»  аппаратуре.

В цирках Средней Азии постоянным участником программ был полетчик Меньшиков. Там же выступал Петр Поспе­лов — «человек-небоскреб», как его рек­ламировали в афишах. Популярными в цирках и садах были полеты Квятковского, Молчанова. Первоклассными техника­ми считались Песчинский, Чернов, Пере­возчиков и особенно гимнаст Красовский. Я хорошо помню его выступления. Когда создавалась пантомима «1905 год», его пригласили участвовать в ней. Он испол нял роль рабочего. Это был один из самых ярких эпизодов. Как выразительны и до­ходчивы были сцены погони, где рабочий вместе со спасенными листовками-прокла­мациями пролетал на канате из одного конца цирка в другой, оставляя преследу­ющую его ватагу городовых «с носом». Эта роль, требующая незаурядного гимнасти­ческого мастерства, как нельзя лучше под­ходила Красовскому. В своей синей блузе, под которой угадывалось мускулистое те­ло, Красовский с его худощавым мужест­венным лицом создавал образ волевого, энергичного  революционера.

Следует упомянуть еще одного предста­вителя одинарного полета — Веру Дурову. Это единственный известный мне пример, когда женщина солировала в таком неве­роятно трудном, требующем особых ка­честв номере, Дурова пришла в цирк из самодеятельности. До этого она была фаб­ричной работницей. И что характерно, она всегда сама вешала свою аппаратуру. Жизнь этой одаренной гимнастки окончи­лась трагически: она разбилась во время представления.

Та же участь постигла и Федора Трофи­мовича Морозова.

Это произошло в Харькове. Вот как пи­сала об этом газета «Правда» в номере от 1 июня 1936 года: «30 мая в день откры­тия летнего сезона на стадионе «Динамо» в Харькове выступал известный цирковой артист Федор Морозов. Исполняя сложный номер — полет с двадцатиметровой тра­пеции,— Морозов поскользнулся, сорвал­ся с трапеции и упал мимо сетки. Морозов разбился насмерть».

Мне известны подробности гибели Моро­зова, так как я приехал в Харьковский цирк несколько дней спустя после траги­ческого происшествия, о котором в городе было столько разговоров.

Последнее время Морозов чаще всего выступал в садах и парках на открытом воздухе. Он имел специальные очень вы­сокие металлические мачты, на которых крепилась его аппаратура. В тот день, как рассказывали, моросил дождь. Трапеции были влажными. Морозову предлагали отказаться от выступления. Но не таков человек был Морозов — артист по призва­нию,  разве  мог  он  пренебречь  желанием тысяч людей, заполнивших стадион. Как обычно, он уверенно взобрался наверх. Первая часть номера прошла успешно. При перелете с трапеции на трапецию его рука соскользнула с мокрого металла...

Так нелепо оборвалась в самом расцвете творческих сил яркая жизнь великолепно­го гимнаста. Его творческий путь был не­заурядным и оставил добрую память о себе в истории отечественного цирка.

Пусть молодое поколение артистов знает и помнит тех, чьим мастерством и искус­ствам восхищались тысячи советских лю­дей, о ком с такой теплотой вспоминает прославленный летчик.  И вот что важно добавить: рассказывая о Морозове, Покрышкин подчеркнул, что страстное же­лание «стать таким же сильным и лов­ким, как те цирковые артисты», привело его в спортивный зал к занятиям на гим­настических снарядах. «Эти занятия, лю­бовь к которым пробудил во мне цирк, — говорит герой-летчик, — очень помогли в жизни, в моей профессии».

Искусство, которое помогает жить, влия­ет на выбор профессии,— может ли быть для мастеров цирка большая награда, чем это свидетельство!

Рудольф СЛАВСКИЙ

Журнал "Советский цирк" Май.1960 г