Цирк - искусство, приносящее радость

Владимир Маяковский в одном из своих стихотворений воскликнул: «Если б я поэтом не был, я бы стал бы звездочетом». А если бы меня спросили, кем бы я хотел быть, не будь драматическим актером, уверенно ответил — артистом цирка.

Право, меня порой гложет мысль, что во мне погиб великий клоун. Кто знает, может, я не понял указующего перста судьбы, которая пожелала, чтобы я родился и провел свое детство на Самотеке, вблизи Цветного бульвара, где лет за двадцать до моего рождения   был   построен   цирк  Саламонского. Моя любовь к цирку, любовь проверенная, давняя, — более чем полувековая. Но начиналась она не с Саламон­ского, а с цирковых зрелищ в балаганах на воскресных и праздничных гуляньях в Сокольниках и на Воробьевых го­рах. Мне было пять лет, когда отец впервые взял меня на одно из таких гуляний. До сих пор помню те свои впечат­ления пятилетнего малыша. Ни в чем не сомневаясь, я, как завороженный, смотрел на шпагоглотателя, пожирате­ля огня, нз необыкновенных силачей, канатоходцев и дру­гих «волшебников». Восторг того дня навсегда поселился во мне. Я делал все, чтобы не пропустить ни одного ба­лаганного представления. Как приклеенный, часами ходил вслед за бродячими акробатами по всем дворам нашего переулка.  (Ходить   дальше   было  запрещено  родителями.)

Больше всего мне нравились номера в исполнении де­тей. Довольно сложные для ребенка чувства испытывал я при этом. Я восторгался ловкостью гуттаперчевых маль­чиков и девочек, их смелостью, красотой, завидовал им и в то же время мне было жаль их:  я видел их бледные лица, заштопанные трико, потертые коврики. Теперь я понимаю, что эти акробаты и фокусники были, в сущно­сти, мужественными людьми, как и их далекие предки ско­морохи. Однажды отец взял меня в цирк Саламонского. Здесь я увидел великолепных артистов; Владимира Дурова с его знаменитой железной дорогой, отважных наездников, ил­люзионистов. После этого всеми правдами и неправдами я старался возможно чаще бывать в цирке. От соседских мальчишек я узнал, что на утренние представления каж­дый взрослый посетитель имеет право провести с собой одного ребенка. И вот чуть ли не каждый день мы, мальчишки, толпились у входа в цирк, охотясь за одинокими зрителями. «Дяденька, проведи!» — кричали мы жалобны­ми голосами. Опыт показывал, что из пяти-шести человек один  непременно  откликался  на просьбу.

В цирке Саламонского мне довелось увидеть многих выдающихся артистов дореволюционного цирка: Бим-Бомов,   знаменитого  Труцци   и других. Программы были довольно разнообразны. В одной из них преобладали конно-спортивные номера, в других пан­томима, в третьих клоунада. Большое место в тогдашних программах занимала ставшая очень модной французская борьба. Я не был ее поклонником. Мне казалось, что она вытесняет настоящий цирк. Все мои симпатии тогда, как и теперь, были отданы клоунаде. И в этом, видимо, сказа­лось   мое   актерское   будущее. Я уверен, что если бы в ту пору существовала в Москве школа циркового искусства, я поступил бы в нее. Но та­ких школ тогда не было. Моя любовь к цирку требовала каких-то конкретных действий. И вот в глубине двора, за сараем, на небольшой площадке, поросшей травой, я организовал свои собственные представления. Собира­лись мои друзья-мальчишки, и я пытался воспроизвести все то, что видел на арене. Особенно настойчиво я стре­мился подражать клоунам. Но и лавры Дурова не давали мне покоя: я пытался научить нашу кошку ходить на зад­них лапах. К сожалению, кошка  была лишена всякого стремления к артистической славе. После каждого урока дрессировки мои руки становились рыжими от йода, кото­рым мне заливали кошачьи царапины. Словом, из кошки не получилось цирковой знаменитости, а из меня Дурова, но мне кажется, что началом своей артистической биогра­фии я могу считать цирк за сараем.

Через несколько лет я поступил в театральную студию, где акробатику вели два клоуна — Пишель и Скала. Моим учителем был Пишель. Эти занятия благотворно сказались на моем будущем артистическом пути...     Мне   кажется,   что   цирковому   искусству  присущи   черты,   которые   необходимы   для   артистов    любого    жанра. Прежде  всего — это  настойчивость  в  работе,   воля,  изя­щество и отточенность исполнения. Особенно мне хотелось бы подчеркнуть такую важную черту циркового искусства, как  лаконизм   в   средствах   выражения,   отсутствие    всего лишнего. Вспоминается, как С. М. Эйзенштейн, человек с глу­боким и тонким чувством юмора — его нельзя было рас­смешить каким-нибудь низкопробным или безвкусным трюком, — рассказывал мне, если не ошибаюсь, о клоуне Фрателлини,  которого  он  видел  как-то  в  Париже.  Эйзенштейн был поражен лаконичностью и максимальной выра­зительностью художественных средств этого клоуна. Мрачноликий Фрателлини не суетился на манеже, как иные коверные, не считал, что обилие жестов, мимики и слов в конце концов должны рассмешить зрителя. Однако зал безудержно   хохотал.

В послевоенные годы мне несколько раз приходилось бывать за границей, и я никогда не упускал возможности посетить цирк. Странное ощущение было у меня при этом. Мне казалось, будто я возвращаюсь в дни своего далекого детства — так современный буржуазный цирк медленно поддается влиянию времени, так сильно напоминает он мне то, что я видел пятилетним ребенком. А ведь у за­падного цирка блестящее прошлое. Стоит лишь назвать имена Фрателлини, Ривельса, Кадона, Растелли, Тогарэ... Современный западный цирк, за редким исключением, не дает имен, равновеликих этим. Между тем наш совет­ский цирк — удивительное доказательство своего разви­тия и роста. Радует глубоко творческий подход советских артистов к своему делу, а также стройность, ритмичность построения   программ.

Ни один цирк мира не дал за последние 40—50 лет та­ких блестящих имен, как наш. Эти имена хорошо известны читателю. Мне же хочется сказать несколько слов о Юрии Ни­кулине и Олеге Попове. Юрий Никулин представляется мне характерной фигурой нашего цирка. Это артист ши­рокого творческого диапазона, больших возможностей. Он совмещает в себе яркий талант драматического артиста с большим дарованием клоуна. Мы видим его на манеже великолепным мастером смеха и в кинофильмах, где он играет сложные,  глубоко психологические роли. Мне думается, что у клоуна Ю. Никулина и его партне­ра Михаила Шуйдина — большое будущее. Что касается всеобщего любимца Олега Попова, то я был одним из первых, кого пленил его незаурядный та­лант. Он предпринял чрезвычайно успешную и плодот­ворную попытку своеобразными средствами клоунского искусства передать оптимизм, жизнерадостность нашего современника. В этом было много свежести, неповторимо­сти, новизны. Сейчас в его работе больше отточенности и мастерства. Мне кажется, что Олег Попов должен одо­леть какую-то новую большую вершину в своем творче­стве.   Я   верю   в   его   талант.

Вся история советского цирка прошла перед моими глазами, глазами заинтересованного зрителя. Я могу за­свидетельствовать, что советскому цирку наше общество всегда уделяло большое внимание. Я видел программы, в создании которых принимали участие выдающиеся писате­ли, композиторы и художники — В. Маяковский и Д. Бед­ный,  А. Хачатурян и И. Дунаевский,  К. Юон  и В. Рындин. Хочу пожелать, чтобы и теперь у нашего цирка были бы такие великолепные авторы. И еще очень хочу, чтобы та радость, которая посели­лась во мне много лет тому назад при первом знакомстве с искусством цирка, не покидала бы меня при новых встречах с ним.
 

М. ЖАРОВ, народный артист СССР

Журнал Советский цирк. Декабрь 1963 г.

оставить комментарий