Где он - остроумный собеседник

Как известно, в спорах рождается истина. В первом номере журнала «Советская эстрада и цирк» я прочитал статью своего молодого преемника О. Милявского «Капитану — капитанский мостик» и хочу включиться в волнующий меня разговор.

Спорить буду не с О. Милявским,— с ним я согласен, — а с теми, кто считает, что для артиста, работающего в жанре конферанса, не обязательна способность к импровиза­ции. Жанр конферансье на эстраде самый беспокойный. В нем исключено тихое плавание без штормов, подводных кам­ней и коварных мелей. И все это должен уверенно и смело преодолевать капи­тан — конферансье, по праву занимаю­щий мостик на корабле — концерте. А заучить свой или чужой текст и эф­фектно подать его с эстрады — дело не­хитрое  для   артиста.

Роль ведущего концерт в том смысле, как ее понимали в мое время, трудная и ответственная. Конферансье отвечает не только за свой жанр, свой номер, но и за весь концерт, за всю его программу, за хорошее настроение и приятный от­дых зрителей. Десятки лет я отдал этой профессии, встречался с крупнейшими конферансье старой эстрады, знаю мно­гих нынешних представителей этого жанра. И вот мне хочется поделиться своими мыслями о роли и задачах веду­щего — конферансье. Все течет, все изменяется, все дви­жется вперед. Олег Милявский прав, де­лая оговорку, что время вносит свои по­правки. С годами изменилось поведение ведущего в концерте, иной стала его ра­бота в программе. Но всегда ли разумны и оправданы эти перемены, всегда ли они свидетельствуют о движении впе­ред? Вот об этом я и хочу поговорить.

«Конферансье» — слово французское, оно происходит от глагола «соп!егег» — разговаривать, переговаривать (кого-ли­бо). Я вспоминаю целую плеяду наших первых конферансье. Й главной задачей каждого из них был именно разговор — занимательная беседа с публикой.

Родоначальником русских конферан­сье принято считать Н. Балиева, воз­главлявшего знаменитую «Летучую мышь». Как сейчас вижу его — с брюшком, в неизменной визитке (костюм, не­знакомый сегодняшнему зрителю), с до­бродушной, чуть хитроватой улыбкой. Он сразу располагал к себе, становился вашим добрым знакомым, даже прияте­лем. Балиев появлялся на просцениуме перед закрытым занавесом и начинал веселый разговор со зрительным залом. Сыпались шутки, реплики, вопросы. Конферансье всячески вовлекал публику в активное участие, то беседуя со всем залом, то обращаясь персонально к ко­му-либо из сидящих в нем. Не исключа­лась и «подсадка», так сказать, — для затравки.

Реплики летели со сцены и на сцену, остроумные, зачастую ставившие кон­ферансье в затруднительное положение. Нужны были большая собранность, опыт, находчивость, чтобы, не теряя ни секун­ды, молниеносно парировать. Шел свое­образный конкурс остроумия и наход­чивости, неизменно захватывающий весь зрительный зал. И победителем это­го конкурса во что бы то ни стало дол­жен быть конферансье! Безусловно, в его распоряжении имелись готовые репли­ки и остроты, но требовалось мгновенно найти нужную или перекрестными реп­ликами подвести зрителя к такому во­просу, из которого уже непосредственно вытекал заготовленный ответ.

Валиев ни на минуту не оставлял публику в покое. Она принимала актив­ное участие в исполнении шуточных сти­хотворений и песенок, где нужно было подсказать в рифму последнее слово строки. Ответы невпопад, шутливые комментарии создавали веселое настрое­ние, непринужденную атмосферу. Мне часто приходилось видеть и слышать Никиту Федоровича Балиева, и вся­кий раз я получал от этого огромное удо­вольствие.

Помню еще по Киеву, где состоялось мое первое выступление, блестящего и остроумного конферансье А. Алексеева. Безупречный фрак, монокль, едва замет­ная ироническая улыбка. Свой разговор со зрителем Алексей Григорьевич вел в иной манере, нежели Балиев. Может быть (даже вне сомнения), такую мане­ру диктовали зрители тех времен: бур­жуазная публика кануна Октябрьской революции и периода гетманщины на Украине. У Алексеева всегда были про запас острые, ядовитые, бьющие без промаха словечки, и он легко бросал их в ответ на реплики зала. У зрителей это вызывало азартное желание взорвать спокойную уверенность и почти дипломатическую выдержку конферансье. Но на резкие и порой оскорбительные реп­лики неизменно следовал невозмутимый, уничтожающий ответ. Алексеев славился своей находчивостью, его язвительные реплики путешествовали по всему горо­ду, как злободневные анекдоты.

Мне довелось слышать одну из его хлестких «пощечин». В театре шел обыч­ный словесный «бой» между зрительным залом и конферансье. Вдруг с балкона в секундную паузу врывается чей-то бас: на сцену летит оскорбительное, грязное слово.  Зрители зашумели. Администратор распорядился осветить зал. Раздал­ся спокойный голос Алексеева: «Погаси­те свет, я не хочу видеть то, что слы­шал!» Секунда тишины и... гром аплодисментов.

Надо заметить, что очень часто, осо­бенно в годы нэпа, из зрительного зала в адрес конферансье неслись недоброже­лательные реплики обывателя. Иногда они были явно провокационными. Оста­влять их без ответа, сажающего, как го­ворится, в галошу, было нельзя. В этой связи мне запомнился великолепный ответ Георгия Александровича Амур­ского. На одном концерте в Летнем саду из последних рядов кто-то спросил: «Амурский, скоро ли уйдут большеви­ки?» В зале водворилось напряженное молчание. Секунды казались минутами... Амурский спокойно взглянул на часы и ответил: «Обычно МЫ уходим отсюда около одиннадцати вечера». И зал взор­вался бурей аплодисментов.

Память подсказывает мне десятки остроумных, почти классических реплик конферансье. Хочется привести еще лишь одну — известного мастера острословия А. Менделевича. Перед зрителями появлялся очень мрачный человек, как-то подозрительно оглядывающий зал сквозь стекла пенсне. Разговор он вел нехотя, будто недовольный и собой, и программой, и зрителями. Этот контраст между острой фразой, веселой шуткой и безразличным, недовольным видом конферансье вызывал вспышки веселого смеха и большую симпатию к этому нахмуренному, мрачному человеку.

И вот все те же годы нэпа в Харько­ве. Идет наш спектакль. Театр заполнен коммерсантами, владельцами магази­нов, завсегдатаями казино и ресторанов. Конферансье, объявляя какой-то номер программы, говорит: «Еще Достоевский сказал...» «Кто, кто?» — спрашивает из третьего ряда пальто с бобровым ворот­ником. Мрачно взглянув на него, Мен-делевич отвечает: «Достоевский! Вы его не знаете, он у вас не покупает...»

В Харьковском театре миниатюр я сам выступал как конферансье. Двадцатый год был для меня вторым сезоном работы в этом жанре. Не хватало еще опыта и уверенности... В Харькове в то время было много молодых писателей, поэтов, журналистов. Большая их груп­па почти каждый вторник (день наших премьер) появлялась в театре. Эти «по­ходы» литераторов неизменно возглав­лял известный поэт Арго. Ко мне он от­носился тепло, дарил своей дружбой. И несмотря на такие отношения, именно он устраивал мне по вторникам «баню». В предчувствии ее я волновался уже с утра.

Н. Ф. БАЛИЕВ

А. Г. АЛЕКСЕЕВ

М. Н. ГАРКАВИ

Вечером выхожу на просцениум, окидываю встревоженным взглядом зал. Они здесь! Начинается словесный пое­динок. С одной стороны, группа, возглав­ляемая Арго, с другой — с душой, ушед­шей в пятки, — я.

На сцену летят ехидные реплики, ка­верзные вопросы, со сцены возвращаются неуклюжие ответы. Терплю нокаут за нокаутом. И вдруг — удачный, ост­роумный ответ. Праздник на моей ули­це! В зале аплодисменты. Я мгновенно исчезаю за занавесом. Исчезаю, чтобы через номер вновь выйти на просцени­ум — на этот неравный и трудный бой.

Уроки тяжелые... Но как они помогли мне! Помогло мне и внимательное на­блюдение за работой уже названных вы­ше конферансье, к которым хочется добавить имена А. Грилля, Н. Орешкова и М. Гаркави, не сходившего со сцены до конца своих дней. Правда, в послед­нее время Михаил Наумович все реже вступал в разговоры с публикой.

Вообще разговор со зрителем посте­пенно стал исчезать из арсенала конферансье. Да и само слово «конферансье» все чаще заменяется теперь словом «ве­дущий». А ведущий и ведет себя по-иному.

Я не буду перечислять здесь наших известных ведущих. Это, безусловно, талантливые, многогранные по своим дарованиям актеры разговорного жанра. В их репертуар, как правило, входят вступительный монолог, фельетон или злободневное обозрение, куплеты, паро­дии на песенки, игра на каком-либо му­зыкальном инструменте, танец, мимиче­ские еценки, художественный свист и даже фокусы. Чаще всего это подается занимательно и мастерски. Я сам как зритель не раз получал удовольствие от встречи с этими артистами. Многочис­ленные дублеры их делают то же самое. Одни «на уровне», другие совсем плохо.

Но в том и другом случае редко бы­вает конферансье или, скажем, ведущий при эстрадной программе, чаще — про­грамма при ведущем. А порой бывает и так, что не ведущий подает программу, а программа как бы служит антуражем, обрамлением для него самого. Становясь центром вечера, появляясь на сцене мно­гократно и в разных качествах, он довлеет над программой, подчиняет ее се­бе. Говоря честно, дело сводится просто-напросто к показу в большей или мень­шей степени интересного, многопланового эстрадного актера, который точно следует написанному автором тексту. Другими словами, ежевечерне исполня­ется в течение длительного срока (год, а то и несколько лет) один и тот же зани­мательный моноскетч.

А где же конферансье? Где артист, который призван вести зрителей по программе, как гид, привлекающий внима­ние туристов к достопримечательностям, принимать их, как радушный хозяин, развлекающий беседой своих гостей? В наши дни на эстраде почти нет таких артистов. Многих нынешних конферан­сье любая неожиданность или реплика из зала приводит в замешательство и раздражение. Часто вместо ответа, кото­рый бы завязал узелок непринужденной беседы со зрителями, слышишь со сцены одергивающий окрик: «Не мешайте ра­ботать». Скажете, такой тип конферан­сье — поборника дисциплины в духе времени? Нет, конечно. Современные зрители, право же, достаточно культур­ны и интеллектуальны, чтобы вести остроумную и занимательную беседу с конферансье. На концертах я наблюдаю за публикой, и мне кажется, что многим, особенно молодежи, порой очень хочет­ся активно включиться в такую беседу, переброситься словечком, подать реп­лику. Но попробуй-ка это сделать и, чего доброго, дружинники выведут из зала.

Между тем я присутствовал на кон­цертах наших популярных вокалистов Иосифа Кобзона и Майи Кристалинской, которые охотно и весело отвечали на вопросы зрителей. В зале вспыхивало оживление, рождалась теплая, довери­тельная признательность и симпатия к артисту. А все это — необходимые, ор­ганические компоненты эстрадного кон­церта. Так почему же гнушаются ими артисты разговорного жанра, которым, как говорится, сам бог велел!

Вполне вероятно, что прежняя форма импровизации конферанса уже устаре­ла. Нет сомнения, что в эстрадных кон­цертах, которые теперь все чаще компо­нует режиссер, конферансье не должен веселить публику отвлеченными вопросами и ответами, нарушая целостность программы. Но быть находчивым (на­пример, бросить остроумную реплику в адрес разговаривающих между собой зрителей, стушевать растерянность исполнителя при возникшей вдруг наклад­ке и пр.) он обязан. Сейчас я говорю о простейшем виде импровизации. К со­жалению, иные нынешние конферансье часто и этим не владеют. Но ведь можно продумать и новую, более сложную и вместе с тем современную форму им­провизации, которая хорошо впишется в структуру эстрадного концерта сегод­няшнего дня. Одно совершенно ясно: импровизационная манера конферанса оживляет концертную программу, делает ее увлекательнее, сочнее.

Итак, всегда быть начеку, уметь во всеоружии встретить самый неожиданный вопрос, реплику, не теряя самообла­дания, найти меткий, остроумный от­вет — таковы, на мой взгляд, элементар­ные требования, которые мы должны предъявлять к конферансье. Он обязан уметь протянуть незримую ниточку между сценой и залом, сотворить ту приятную, дружелюбную атмосферу, при которой концерт доставляет удо­вольствие, а номера его программы ка­жутся и лучше и свежее.

Само собой разумеется, что мораль­ное и творческое право на импровиза­цию имеет только артист широкообразо­ванный, обладающий солидной марксистско-ленинской подготовкой, которая позволяет ему свободно ориентировать­ся во всем многообразии современной внутренней и международной жизни, оценивать любые ее аспекты с высоких позиций коммунистической партийно­сти...

К старости начинаешь брюзжать: в прежнее, мол, время и дождей летом было меньше и песни были мелодичнее, а сейчас — и то не этак и это не так. Мне не хочется выглядеть таким брюз­гой. Но, право же, говоря о нынешних эстрадных концертах начистоту, неволь­но приходится сожалеть, что прежде они были как-то живее, интереснее. И зави­сит это во многом, как я убежден, от конферансье — остроумного и веселого собеседника зрительного зала.
 

А. ЛЮБАНСКИЙ

Журнал Советский цирк. Май 1966 г.

оставить комментарий