Искусство слова Сурена Кочаряна

Мы привыкли к тому, что время от времени появ­ляются афиши, извещающие о юбилейном — сотом, трехсотом или ином многозначном представлении полюбившегося зрителю спектакля. Значительно реже такие праздники происходят на эстраде. Поэтому особое внимание любителей искусства художественного слова привлекло состоявшееся весной этого года пятисотое исполнение «Крейцеровой сонаты» Л. Толстого чтецом Суреном Кочаряном.

С. А. Кочарян

Многочисленные слушатели собрались в концертном зале Дома ученых, и в той неповторимой тишине, которая уста­навливается, когда присутствующие захвачены происходя­щим на сцене, зазвучал голос — проникновенный и скорбя­щий, негодующий и взывающий к общественной совести. Обращаясь к русской классике, к произведениям Лес­кова и Л. Толстого, Сурен Кочарян открывает в них близ­кую ему тему нравственного облика и поведения человека. В своей композиции «Крейцеровой сонаты» он делает нас, зрителей, судьями дошедшего до преступления Позднышева. Всю повесть он построил как монолог — сбивчивую, откровенную исповедь Позднышева, обнажая подлинные мотивы и побуждения его поступков, приковывая внимание к вопросам морали, семьи, брака, изобличая все чуждое высоким этическим идеалам наших современников. По соб­ственным словам артиста, он в своих работах старался по­казать «любовь такую и так, чтобы она служила облагора­живанию духа и характера их слушателя...».

Более четверти века выступает народный артист Армян­ской ССР Сурен Кочарян со своими литературными концер­тами, сделав достоянием современного советского искус­ства сокровища мудрости, красоты, векового опыта и познания, заключенные в эпических сказаниях народов — древнегреческой «Одиссее» Гомера, армянском эпосе «Да­вид Сасунский», в новеллах итальянского Возрождения «Декамерон» и созданной арабами красочной «Шахразаде»... Тридцать четыре программы составляют репертуар артиста. Среди них произведения Шекспира, поэма Руставели, рома­ны советских писателей — «Молодая гвардия» Фадеева, «Сталь и шлак» Попова, «Золото» Полевого. Являясь не только исполнителем, но и автором компо­зиций, тонким, вдумчивым интерпретатором, создателем особой, как он ее называет, «драматургии чтения», Кочарян в каждом из этих произведений разных веков, стран и на­родов выдвигает на первый план наиболее созвучные современности, близкие и нужные советским людям мысли, идеи и образы. Недаром одна из программ Кочаряна завер­шается фразой: «Хвала же тому, кто сделал сказания о древних уроком для народов последующих».

Внешнее оформление его концертов просто и скупо. Он обходится без музыкального сопровождения, без переоде­ваний, грима, бутафории и реквизита. Артист выходит на эстраду в строгом черном костюме, садится в кресло, вни­мательно всматривается в зал, как бы знакомясь со своими слушателями, мгновенным жестом снимает очки и... начи­нает повествовать. Только в слове, вдохновенном и грозном, мужественном и задушевном, ищет и находит он неисчисли­мые богатства и возможности своего искусства. Кочарян создал особый жанр в искусстве художествен­ного чтения, гармонично сочетая разные стилевые приемы — тут и традиции народного сказителя-певца, и выразитель­ное искусство декламации, и задушевная интонация собе­седника-рассказчика, и мастерство актера. Он нашел много приемов взволнованной, пластически выразительной речи, с такой рельефной отчетливостью воссоздающей портреты и характеры людей, картины природы, драматические сце­ны, что слушатели ощущают себя как бы соучастниками — свидетелями героических или печальных, трогательных или воодушевляющих   событий.

Однако мастерство декламации, сила темперамента, вы­разительность жеста и мимики Кочаряна неотделимы от его толкования текста, от его отношения к героям и собы­тиям повествования, от стремления найти такие идеи и образы, такие приемы художественного чтения, силой которых прошлое становится настоящим, мысль — пережи­ванием, событие — действием. Здесь Кочарян-драматург приходит на помощь Кочаряну-исполнителю. Недаром его комната походит на кабинет ученого-исследователя. Мно­жество книг, рукописей, папок, множество закладок, выпи­сок, страниц, отчеркнутых карандашом...

Ознакомившись с его литературными композициями, мы убеждаемся, что можно прочитать все восемь томов араб­ских сказок, хорошо знать «Крейцерову сонату» Л. Тол­стого, помнить пьесы Шекспира или войти в мир героев тысячелетнего эпоса «Давид Сасунский» и не найти того, что увидел и открыл нам Кочарян. В этом смысле его ком­позиции, созданные для устного рассказа, можно уподо­бить театральной инсценировке или экранизации. Он твор­чески преображает материал. В наши дни, когда укрепи­лись и расширились наши дружеские связи с арабскими странами, по-особому воспринимается «Шахразада», как кладезь народной поэзии и мудрости. Из «Тысячи и одной ночи» Кочарян создал программу на один вечер чтения, соединяя не только повествования, но и отдельные слова, фразы, метафоры, изречения, выбирая самое ценное, умное, красочное. «Шахразада» интересует его как поучительная повесть нравов. Этнография и быт, легенда и сказка, смеш­ное и величественное сплетаются в отобранных Кочаряном повестях Шахразады, блещущих то народным сочным юмо­ром, то метафорической четкостью изречений.

Сказитель-актер, он несколькими жестами, выразитель­ной игрой лица живописует колоритные типы бедняка-носильщика, хитрого визиря, пресыщенного, скучающего Харун-аль-Рашида или труженика-рыбака. Лучшие традиции и поэтические образы Востока соче­таются в литературном концерте Кочаряна со смелой демо­кратической интерпретацией, соответствующей духу нашего времени. Мудрость его не фатальная, не бесстрастная, но действенная, назидательная в лучшем смысле этого слова. В «Давиде» Кочарян излагает историю нескольких по­колений Сасунского дома, выдвигая на первый план эпизо­ды героической борьбы за отчизну, рисующие патриотизм защитников Сасунского края от напавшего на них со своим войском коварного врага — Мысра-Мелика.

Хищническая, враждебная светлым идеалам людей, разоряющая мирные очаги сущность захватнической войны ярко изобличается в подчеркнутом Кочаряном бранном кличе Мысра-Мелика.

Медленно   начинает   он:

«Мне   многие   множества
Смелых юнцов нужны для войны!..» —
и дальше, все убыстряя, ускоряя темп:
«Мне многие множества
Вдовьих сынов нужны для войны!
Мне  множества
Чернобородых бойцов нужны для войны!
Мне   множества
Рыжих,   как  львы,   удальцов
Нужны   для   войны!»...

Артист выпрямляется в кресле, он как будто видит пе­ред собой полчища появляющихся воинов. Речь становится отрывистой, в голосе металлические, скрежещущие нотки:

«Нужны мне тьмы верховых
На белых конях! (взмах головой, восклицание:
Ах,   на   белых   конях!)
Нужны   мне  тьмы   верховых,
На рыжих конях!   (рукою жест, как будто всадник прыгает в седло Ах! на рыжих конях!)»

Финал звучит патетически:

«Без числа я воинов пеших зову...»

Изобразительная сила этой сцены  в чтении  Кочаряна велика и впечатляюща. Вывод ясен: беспощадна и жесто­ка поглощающая множество людей, захватническая и алч­ная   война   Мысра-Мелика. Свое сказание о Давиде Кочарян завершает пророче­скими словами Мгера-младшего, предвещающего конец страданиям родного народа лишь тогда, когда «разрушит­ся   мир   и   воздвигнется   вновь»...

Сложные задачи возникли перед Кочаряном при созда­нии композиции произведений советских писателей. Рабо­тая над литературной компоновкой «Молодой гвардии» Фадеева и романа Попова «Сталь и шлак», Кочарян нашел новые приемы и средства повествования. И здесь он оста­навливается на эпизодах, характеризующих, воспевающих красоту человека, но по-другому — без роскошных красок Востока и неистовых проявлений страстей. Красота чело­века в нашем понимании заключается не только в его уме, темпераменте, страстях, а преимущественно в его созида­тельных, творческих возможностях, в его стремлении пре­образовать мир и построить новое общество. Эти черты характера Кочарян старается особенно подчеркнуть в ду­ховном облике инженера Крайнева. В его литературной интерпретации романа на первый план выступает трагедия советских людей, вынужденных взорвать построенный ими завод, чтобы он не достался немцам. Именно потому так силен драматический накал этой композиции, что перед нами труженики, строители, созидатели — им тяжело раз­рушать, и делают они это только во имя отчизны и ее свет­лого  будущего.

Необычной и смелой по материалу и замыслу была его композиция «За Родину!», составленная из отдельных строк произведений Шекспира. Грозно и пламенно звучало это облеченное в форму речи оратора-трибуна выступление артиста в дни Великой Отечественной войны. Здесь он впервые покинул кресло чтеца-сказителя и, стоя близко к рампе, бросал в зрительный зал вопросы, призывы, клятвы...

— «Граждане, сограждане, друзья!» — обращался он к ним... И вопрошал: «Есть ли между вами такой низкий человек, что желает быть рабом? Если такой найдется, пусть ответит!»... И восклицал: «Лучше пасть в сраженье, чем жизнь купить ценою униженья». Голос артиста в фи­нале   достигал   большой   мощи:

«О наглый враг!!! Ты горько час оплатишь этот,
В боях ты мал — ты в подлости велик...»

В этой программе особенно ярко проявилось авторское дарование и творческое воображение артиста, сумевшего из отдельных фраз и строк создать яркое, целостное про­изведение. Все искания и многолетний труд Кочаряна проникнуты страстью художника-гражданина, который верит, что ис­кусство слова обладает неисчерпаемыми, еще не раскры­тыми возможностями эмоционального, нравственного, идейного   воздействия   на   слушателей.

А. ДУБИНСКАЯ, кандидат филологических наук

Журнал Советский цирк. Ноябрь 1964 г.

оставить комментарий