Из жизни волшебника

Женя Юферев никак не мог придумать, куда бы ему такое сходить и что бы ему такое сделать или на что бы ему посмотреть...

Он получил увольнительную до 24.00 и теперь бродил по огромному чужому городу Будапешту без определенной цели. Правда, вместе с ним бродил Леша Курочкин, у которого тоже была увольнительная до 24.00, но толку от Леши ждать было нечего. Вот когда они бывали в бою и на них шли фашистские танки и пушечный ствол раскалялся так, что начинала ды­миться краска, тогда Леша Курочкин бывал незаменим — он с такой быстротой и ловкостью подносил бронебойные снаряды, что пушка стреляла почти как пулемет...

И потом, когда между боями они с Женей Юферевым вы­ступали в армейской самодеятельности, тогда тоже невоз­можно было найти кого-нибудь лучше, чем он. Леша Куроч­кин невозмутимо становился спиной к дощатому щиту и терпеливо стоял, пока младший сержант Женя Юферев метал в него ножи. Он даже небрежно поглядывал по сто­ронам, а ножи глубоко втыкались в доски совсем рядом с его ушами, шеей, плечами.

Сейчас Леша Курочкин бродил с Женей Юферевым по незнакомому городу и тоже не мог придумать, чем бы им такое развлечься. То есть он даже и не пытался ничего при­думывать — он привык, что за него решает Женя Юферев, и с готовностью делал все, что тому приходило в голову. Война кончилась всего полмесяца назад... Дома стояли еще в царапинах, многие вообще без верхних этажей, а были и такие, что без всяких этажей — одни фундаменты. В Будде друзья поглядели остатки фашистского самоле­та — в панике он воткнулся в окно четвертого этажа, да так и повис над улицей.

Потом они постояли над рекой — все-таки как никак Дунай. Под каменными берегами валялись неразорвавшиеся мины... А делать все так же было нечего. Можно было, конечно, поговорить с местным населе­нием, но венгерский язык и Женя и Леша знали не пол­ностью. Они знали приблизительно, как говорить «здрав­ствуйте» — «сервус», знали, как «до свидания» — что-то вроде «ианопот киванум». Знали еще, как сказать «спасибо», и все. Конечно, мало...

Женя Юферев родился в цирковой семье и поэтому умел очень многое. Например, он мог «работать» свободную про­волоку или жонглировать, или швырять ножи, но лучше всего у него получались иллюзионные номера. У сержанта Юферева была такая особая чудесная ка­стрюля из блестящей жести. Он наливал в нее бензин, зажигал, а затем быстро прихлопывал высокое пламя крышкой. Он еще всегда произносил при этом несколько непонятных, чисто магических слов. Замполит Карпов считал эти слова лишними, считал, что они воспитывают в солда­тах суеверие и мистицизм, но Юферев твердо стоял на своем и магические слова все-таки произносил:

— Эрли, берли, комбикорм! Куза, муза, карталы!

Только после этого заклинания Женя Юферев срывал крышку и доставал из своей чудесной кастрюли солдатские обмотки (вместо шелковых лент), нижнее солдатское белье (вместо ярких восточных платков), а однажды достал жи­вого петуха. Это было поразительно и непонятно. Настолько непонят­но, что когда во время боев интенданты как-то не подвезли питания, старшина Данилко наивно попросил Юферева по­рыться в своей волшебной кастрюле и, если можно, достать оттуда чего-нибудь съестного для их артиллерийской батареи.

— Не могу, — честно сказал Юферев старшине.
— По пустякам у тебя получается, — обиделся Данилко, — а как до серьезного дела — сразу «не могу»!

...Женя Юферев и Леша Курочкин побродили еще. часа два по оживающему Будапешту и попали, наконец, в Луна-парк. Он. этот парк, был вроде нашего парка культуры и от­дыха, только никакой культуры или там наглядной агитации, или диаграмм не было. Прогуливающиеся венгры не могли узнать, например, сколько и где добыто угля или чугуна или как бороться с жуком-долгоносиком, — все вы­нуждены были только развлекаться. Можно было весело скакать на смешных деревянных конях, можно было на маленьких гондолах проплыть по пещерам ужасов. Правда, ничего страшного там не было, но венгерские девчонки виз­жали точно так же, как визжат любые девчонки, ну, ска­жем, где-нибудь во Владимире или в Воронеже, или в Рио-де-Жанейро, когда у них захватывает дух без всяких при­чин, когда просто приходит охота повизжать.

А потом... Потом Женя и Леша, разумеется, оказались в цирке. Это был старенький шапито. Во многих местах брезент был продран, и прямо на зрителей светили далекие звезды. И краска на деревянных стульях облезла и плюш на барьере вокруг манежа вытерся, но зато как пахло опил­ками! Точно так пахло все Женино детство... Если бы он знал, что к вечеру попадет сюда, он бы не тосковал весь день, а с нетерпением ждал, когда они нако­нец усядутся в четвертом ряду на облезлые деревянные стулья, когда погаснет свет и заиграет оркестр.

Все так и произошло, только вместо оркестра завели какую-то веселую, треснутую пластинку. Вначале она исправно хрипела, но в середине ее заело, и она раз пять сыграла одну и ту же торжественную музыкальную фразу. А потом конферансье или, как принято в цирке, шпрехшталмейстер специальным круглым голосом произносил назва­ния номеров и фамилии исполнителей. Он выучил их по-венгерски и из почтения к нашей армии по-русски. Правда, только самому шпрехшталмейстеру казалось, что он произносит русские слова, — понять их было совершенно не­возможно. Жене Юфереву все время казалось, что вот сейчас из-за форганга на середину манежа выбежит кто-нибудь очень знакомый. Ему самому хотелось бы ступить на опилки, по­чувствовать под ногами их родную упругость...

Так из окна поезда, совсем в незнакомом месте, мы иногда вдруг видим удивительно знакомый поворот дороги. Нам в такой момент кажется, что стоит побежать по этой дороге, и она приведет тебя в детство... Но это только кажется! Ни Женя Юферев, ни Леша Курочкин не понимали ни слова из того, что объявлял шпрехшталмейстер. Но едва униформа в стареньких костюмах выкатила на манеж четыре велосипедных колеса с приделанными сверху седлами, как Женя тут же сообщил Леше, что называются эти колеса моноциклами, а когда шпрехшталмейстер прокричал своим неестественным голосом какое-то непонятное слово, тут же перевел его:

— Велофигуристы!

Артистов было шесть человек. Они весело кричали меж­дународное «Алле!», взбирались один на другого, станови­лись головами на седла, ездили задом наперед, профессио­нально улыбались, хотя, должно быть, были очень голод­ными, как многие венгры в те дни. Потом Женя шепнул Леше, что сейчас выступят эквили­бристы на першах. Не успел этот номер начаться, как Леше Курочкину захо­телось, чтобы он скорее кончился. Ему стало жаль парня, который держал на лбу длинный гибкий шест.

Шея у парня надулась и покраснела, а немолодая жен­щина наверху старалась достать пальцами ног свой затылок. Леша Курочкин уже не сомневался, что с першом работают немолодая мама и ее голодный сын и выступают они исклю­чительно ради еды. В уме он стал прикидывать, хватило бы одной полевой кухни, чтоб накормить всех участников представления?.. А на манеж тем временем стали выносить какие-то рас­крашенные ящички, сундуки, вазы, и Женя Юферев прошеп­тал вмиг пересохшими губами:

— Иллюзионист!

Погасли огни, лучи прожекторов уперлись в централь­ный выход. Иллюзионист, как и положено настоящим иллюзиони­стам, был одет на восточноевропейский лад — фрак и чалма. Лет ему казалось много, был он торжественно-загадочен. Но работал великолепно! Женя Юферев знал, как делаются почти все трюки, и от этого ему стало даже приятно, как от свидания со старин­ными друзьями, — он встретился со своим детством.

И вдруг вся его радость рухнула. Это произошло, когда иллюзиониста на манеже завязали в мешок, мешок поло­жили в сундук, а сундук заперли на огромный висячий замок. Теперь (Женя знал этот секрет) артист в несколько се­кунд незаметно выберется из мешка, из сундука и появится к изумленным зрителям откуда-нибудь сверху или из бо­кового прохода. Так должно было быть, но в этот самый момент из первого ряда через барьер шагнул на опилки наш солдат и вполне дружелюбно, но твердо представился.

— Представитель от публики! Сейчас проверим... — и сол­дат встал как раз с той стороны, откуда был виден секрет.

Тогда Женя Юферев, а за ним Леша Курочкин, не сгова­риваясь, двинулись в центр манежа на помощь венгерскому артисту. Для начала Юферев встал между «представителем от публики» и сундуком, но «представитель» чуть-чуть подви­нулся, так что снова мог помешать фокусу.

— Отойди, — тихо сказал ему Женя Юферев так, чтобы никто не слышал. — Мешаешь...

Но «представитель от публики» твердо считал своей обя­занностью всюду защищать справедливость:

—  А пусть людей не обманывает! — он был непреклонен. Неизвестно, как поступил бы Женя Юферев, но вмешался

Леша Курочкин. Он исправил дело просто: у справедливого солдата развязалась обмотка, и Леша спокойно наступил на ее конец. Солдат было шагнул еще ближе к сундуку, но растянулся во весь рост. Огромный Леша Курочкин сам помог ему встать, и пока он нежно стряхивал с «представителя» опилки и заботливо поправлял гимнастерку, иллюзионист успел благополучно исчезнуть из сундука. Потом и Юферев, и Курочкин, и тот «представитель от публики» вместе рассматривали опустевший сундук и ахали. Женя и Леша добросовестно делали вид, что ничего не могут понять, а «представитель от публики» действительно так ничего и не понял. Венгерский иллюзионист тоже ничего не понял: просто ему показалось, что счастливая случайность спасла его от неминуемого провала. Но самое прекрасное заключалось в том, что в воздухе пахло Жениным детством! С тех пор прошло ровно двадцать три года... Мне бы очень хотелось верить, что Женя Юферев вол­шебник. Тогда бы я попросил его:

—  Слушай, серьезно, достань из своей чудесной кастрю­ли нашу юность!

Но с волшебниками сейчас, к сожалению, туго... Жене самому уже сорок с хвостиком. Живет он, кажется, в Казани.


 Журнал Советский цирк. Июль 1968 г.

оставить комментарий