Клуб друзей цирка
У нас в гостях Корней-Чуковский
В марте исполнилось восемьдесят лет нашему известнейшему детскому поэту, критику и историку литературы, лауреату Ленинской премии Корнею Ивановичу Чуковскому. Еще за несколько месяцев до юбилея почта, всегда в изобилии поступающая к Корнею Ивановичу, разбухла и разрослась необыкновенно. Пишут своему любимому поэту и сказочнику дети. Пишут, как правило, очень занятно и интересно. Конечно, Корнею Ивановичу хочется, и прочитать все письма и ответить на них. Увы, говорит он, это оказалось невозможным. Сел писать, ответил на четыре письма, потребовался час времени. Потом прикинул и пришел к выводу: для того чтобы ответить на все скопившиеся письма, не считая тех, которые поступят в будущем, писателю надо прожить до девяноста девяти лет! Был же любимый дедушка Крылов, говорит Корней Иванович, но разве можно себе представить у него такую аудиторию детей-читателей, детей-грамотеев! Во времена Крылова об этом можно было только мечтать. Действительно, общий тираж вышедших книг Чуковского для детей достигает теперь шестидесяти миллионов.
Любовь к детям у Корнея Ивановича совершенно исключительная. И это деятельная любовь. В поселке Переделкино, где писатель живет, он построил на свои средства специальную детскую библиотеку, куда ходят ребята со всей округи. Каждый год в августе, перед началом школьных занятий, Корней Иванович зажигает, а саду у своего дома пионерский костер, на который собирается множество детей. Плата за вход — сосновая или еловая шишка, идущая в костер. Зато чего только не увидят и не услышат ребята на этом костре: ведь Корней Иванович пригласил на него и артистов, и писателей, и музыкантов, советских и иностранных!
Несколько лет назад, в бытность мою редактором в одном из издательств, мне приходилось подолгу общаться и работать с Корнеем Ивановичем. Как-то раз, летним днем, после обеда, мы вышли прогуляться и забрели в уже неведомые ни Корнею Ивановичу, ни мне глухие окраинные кварталы поселка. Вдруг на маленьком, ничем не примечательном дворике, где-то в глубине, за грядками с картофелем, Корней Иванович заметил ребятишек. Играли несколько девочек лет шести-семи, был там, помнится, совсем несмышленый карапуз и мальчик постарше. Опираясь на палку, Корней Иванович круто сворачивает с дороги и ведет меня на этот дворик. Вы думаете, он шел к знакомым детям? Отнюдь нет: он, как и я, впервые попал и на этот огород, и впервые столкнулся с этими ребятами. Вышла недоумевающая хозяйка, но увидев, как высокий седовласый человек с лукавыми серыми глазами что-то рассказывает детям и те с интересом слушают его, не проявляя ни смущения, ни страха, тут же удалилась. Разумеется, Корнея Ивановича в лицо она не знала. Часа полтора рассказывал Чуковский детям сказки, выпытывал у них, что они знают сами. Он поистине вдохновенно рассказал им, опуская лишние, обременяющие детали и кое-что переиначивая, древнегреческий миф о Персее, о его битве с Горгоной. Дети слушали как зачарованные. Но зачарован был и Корней Иванович — по-видимому, ему несказанно радостно было смотреть в чистые детские глаза, слушать милый ребячий лепет...
— Когда я устраиваю костер для детей, я непременно приглашаю фокусника и жонглера. Ведь здешние дети видят их редко, — говорит Корней Иванович. — Сам из всех зрелищ больше всего люблю цирк.
А в цирке предпочитаю тоже фокусников и жонглеров. Это мой любимый жанр. На одно и то же представление, если оно понравится мне, могу ходить три-четыре раза подряд. Дома надо мной даже смеются: дети и внуки считают цирк недостаточно «интеллектуальным». Сейчас, конечно, смотрю цирк больше по телевизору; как только на экране цирковая передача, так мне кричат; «Иди, смотри!» Хорошо помню цирк дореволюционный, Петроградский. Цирковое искусство в наше время, по-моему, выше, чем раньше: вероятно, сказывается общественная дисциплина в цирке — нет стольких срывов, осечек, как бывало. Знал я лично многих старых артистов цирка — например, Владимира Леонидовича Дурова. Нас познакомил А. И. Куприн. Такого любителя и знатока цирка, как Куприн, среди писателей не бывало: он и сам ведь являлся арбитром по французской борьбе. Любил, как ребенок, цирк и Леонид Андреев.
Не раз я делал попытки проникнуть в тайны циркового мастерства.
Однажды мы с покойным писателем Юрием Тыняновым были во внутренних рабочих помещениях у Кио — мне все хотелось понять, куда деваются ноги у показываемых им красавиц. Я постоянно читаю книги о цирке,
у меня их на полке целая стопа.
— Кто же Вам, Корней Иванович, нравится из мастеров цирка?
— Как только объявляют о выходе Карандаша и Олега Попова, меня
уже разбирает смех. Смешного в цирке надо давать гораздо больше.
Может быть, чуть-чуть ущемив акробатов, которые, мне кажется,
занимают слишком большое место в программах. Очень страдает в нашем
цирке разговорный, «словесный» материал — надо добиваться, чтобы он
был добротнее, ярче. Ну а то, что делает в настоящее время в цирке
восхитивший меня Исаакян — это равносильно чуду. Поистине замечательно!
.jpg)
Рис. И. Игина
Я прошу рассказать Корнея Ивановича, как он стал ходить в цирк в детстве, которое протекало у него в Одессе.
— О старом цирке, цирке дней моей молодости, говорить можно много, — отвечает он. — Быт у артистов цирка был тогда нищенский, неустроенный. Даже у знаменитостей. Артисты очень быстро выходили из строя. Мы, одесские ребятишки, в том числе и я, приобщались к цирку лет в десять-двенадцать. Огромную роль тут играл человек по фамилии Силингляди — мускулистый, мощный мужчина с татуированным драконом на груди, — видимо, сам бывший цирковой артист. Он торговал цирковыми афишами. Была у него страсть — любил ловить бычков на море. Мы, мальчишки, усердно помогали ему: Силингляди обещал пропускать нас в цирк зайцем. И вот к началу представления желающие пройти зайцем оравой являлись к Силингляди. Часть он отсылал прочь, но кое-кого пропускал. Так я и оказывался в цирке, на самой верхотуре, конечно. Сидеть внизу казалось мне тогда мечтой совершенно несбыточной.
Вы ведь знаете, что еще совсем молодым я жил в Лондоне. Ездил я туда корреспондентом газеты «Одесские новости». Так вот, лондонский цирк мне очень нравился. Два номера, которые я видел там, волнуют меня до сих пор, и я все не могу разгадать, как они делались. Артист Гуди ни садился в клетку, и эту клетку любой зритель мог запереть на любой замок — Гудини неизменно открывал все замки. Говорят, он выходил даже из тюремной камеры, куда специально его посадили. Другой номер заключался в следующем: женщина, во внешности которой было нечто йоговское, сидела у фортепьяно. В толпе зрителей любой человек мог поднять листок с музыкальными нотами, крикнуть: «Сыграйте» — и артистка играла именно ту музыку, которая была записана на листке. Допускаю, что лондонцы могли как-то сговориться. Но вот я, никого в Лондоне не знавший, слабо еще владея английским языком и, конечно, ни с кем не сговариваясь, тоже поднял листок, крикнул: «Играйте!» — и артистка заиграла Чайковского. На моем листке была записана музыка Чайковского. Это тоже подобно чуду!
Корней Иванович спрашивает меня, читал ли я его последнюю книгу о языке, любопытствует, есть ли она еще в магазинах и как раскупается читателями. Я, в свою очередь, осведомляюсь, над чем он работает в настоящее время: мне хорошо известно, какой изумительный труженик Корней Иванович — время впустую у него никогда не пропадает. Каждый день в ранний-ранний утренний час уже сидит за письменным столом. Рабочий режим соблюдается у него с железной неукоснительностью. Его бодрость, его трудоспособность с годами не падает: такой вдохновенной жадности к труду может позавидовать молодой человек. И когда разговор вновь заходит о Куприне, о Бунине — Корней Иванович теперь расширяет книгу своих воспоминаний, дополняя ее новыми очерками, — мне уже хочется читать эту новую книгу. Я знаю, что в ней будет играть и переливаться всеми своими чудесными красками великолепный русский язык. Будет в ней уйма ума и наблюдательности, масса редчайших сведений, которые сохранила изумительная память Чуковского.
Н. БАННИКОВ
Журнал ”Советский цирк” май 1962г
|