Как струсил Макдональд

Липецке чемпионат закончил борьбу. Разделив пер­вый приз с великаном Осипoвым, я уехал в Тулу.

Месяца через полтора в Липецке появился новый состав борцов. Арбитром в нем был известный в те годы чемпион Алеев. Чемпионат принадлежал ему, Кахуте и Макдональду, который именовал Себя чемпионом мира.

Я телеграммой предложил свои услуги, Алеев, c которым y меня были давние cчeты, не ответил.

Однако я хорошо помнил, как принимала меня липецкая публика, и решил ехать. Публика меня встретила так, словно только Турбаса там и недоставало для общего удовольствия.

Я огляделся. Из-за кулис смотрели злые глаза. Алеев!..

Однако; все шло прекрасно. Моих выступлений ждали c нетерпением. Со всех сторон слышались вопросы:

— Будет ли Турбас бороться?

Под звуки бравурного марша выходит на манеж Мари­на Лурс, знаменитая атлетка. Ее встречают ураганом рукоплесканий. Она раскланивается, улыбается. Трико тельного цвета красиво обтягивает ее могучую фигуру.

Коренастый арбитр звонко выкрикивает:

— Просим двадцать человек из публики растянуть руки Марины Лурс!

Униформисты держат наготове канаты. Несколько минут публика остается неподвижной. Но вот на галерке зашевелились люди. Один, другой, целая толпа их пере­лезает через барьер, шумя и гикая... кое-кто падает и катится на песок. По цирку несутся задорные восклицании.

Марину Лурс окружает тесное кольцо.

По команде арбитра десяток человек становится c одной сторoны, десяток — c другой. Эти люди берутся крепко за канаты и ждут сигнала, чтобы не только растянуть, но и вырвать, выдернуть c корнем из тела Марины Лурс ее руки.

Соединив стальным захватом пальцы в замок, Марина улыбается «врагам». Команда! Улыбка мгновенно исчезает c лица атлетки. Люди яростно рванули канат, и он впился в мускулы Марины выше лoктей. Но она непо­движна, лишь по красивому лицу ее пробегает судорога... Рванули еще. Еще раз...

Чeлюсти Марины стиснуты, на лице гримаса. Это по­тому, что она всё еще пытается улыбаться. A может быть, и не поэтому...

Люди — в азарте. Они тянут изо всех сил, упираются ногами в землю, рвут... Лурс неподвижна — стальная женщина. Отирая пoт c багровых лиц, люди бросают концы каната. ОнИ сдались и, посрамленные, идут прочь, тяжело дыша.

Среди них — мясники, пивoвары, пекари, колбасники, много лабазников, ломовых извозчиков.

Однако арбитр не отпускает с apены этих молодцов. Пo новой команде они гнут на плечах Mарины двухдюйт новое квадратное железо. Они cгибают его в дугу. Готом на талии атлетки свертывают железную полосу в «пояс Самсона».

Цирк стонет от восторга и грохочет хлопками, беснует­ся, ревет.

—    Мы должны, господа, культурно одеваться! — гово­рит Марина Лурс, снимая и протягивая зрителям связан­ный y нее на шее железный галстук. — A это — подарок вашей теще, — и она подает свернутый на руке железный браслет, — пусть носит...

—    Сама носи! — кричат c галерки, весело гогоча.

Марина медленно подходит к человеку высокого роста, который скромно стоит неподалеку. Это — ее муж. Она сажает его на ладонь, поднимает над головой и, улыбаясь, несeт по манежному кругу. Скромный человек достает портсигар, вытягивает из него папироску и закуривает, спокойно сидя на ладони жены, как на стуле.

—    У Ваньки нашего, — громко говорит кто-то из пуб­лики, — супруга, так она на одном плече мешки с мукой таскает. Страсть тоже сильная...

—    То на плече, a тут на руке... Пойми!..

Арбитр Алеев выходит на середину арены.

—    Марина Лурс предлагает двести рублей тoму, кто положит ее на лопатки! — выкрикивает он.

Какой унизительный для женщины номер! Но чего не сделаешь ради того, чтобы не умереть c голоду... Цирк молчит.

—           Нет желающих?

Заложив руки за спину, Марина прохаживается по ковру. Она серьезна, сосредоточенна. Посматривая на при­смиревших мужчин, улыбается.

—    желающих нет?.. Никто не Хочет померяться силой c Мариной Лурс?

Из тихой глубины партера доносится неувeренный

голос:

—           Тур-ба-са!

Публика зашевелилась, взбудораженная. Голос под­хвачен.

—           Тур-ба-са!!!

Цирк ревет и смотрит на меня.

Марина уже не улыбается. Ее лицо приняло испуганный, по-детски плаксивый вид. Она умоляюще смотрит на арбитра. Алеев растерялся. У него хмурый и злой вид.

—   Вас подучили, господа! — наконец кричит он. — Я предложил бы Турбасу состязаться не c женщиной, a с моими борцами. Пусть припомнит Турбас, как он уди­рал от меня из Казани, когда я был борцом!..

Цирк глядит на меня с любопытством и разочарованием. Шеи вытянуты, глаза горят. Ясно: моя репутация на волоске. Ага! Так получай же, подлец!

—        A разве забыл Алеев как тащили его из цирка на носилках, когда я положил его!

Арбитр подпрыгнул от неожиданности.

—    Где? Когда? Когда это было?

действительно, этого никогда не было, Я засмеялся и спросил:

—    Ну, a когда это было, чтобы я удирал?

Алеев понял — отошел и отвернулся. На ложь я отве­чал ложью. И это оказалось убедительнее правды.

Обескураженная оборотом дела, Марина Лурс незамет­но ушла за кулисы. Ее эффектный номер пропал. Вни­мание цирка приковалось ко мне... Я выступил на сере­дину арены.

—           Как атлетку, я уважаю Марину Лурс и преклоня­юсь перед ее силой. Ее номер c железом не каждый из нас, атлетов, может исполнить. Подучать же зрителей я не мог, потому что не мог знать заранее, будет ли вызов со стороны Марины. Бороться c ней я бы все равно не стал, так как вызов ее относится не к нам, профессионалам, a к публике. Но... я готов бороться!

Гром аплодисментов прервал мою речь. Переждав немного, я крикнул:

—           Только не c женщиной! Самый сильный борец в этом чемпионате — Макдональд. Вызываю «чeмпиона Ми­ра» Макдональда!

Смелые слова мои разнеслись по цирку вместе c беше­ным вихрем хлопков.

—           Макдональда?.. Mакдональдa?.. — переспросил поряженный арбитр.— Да он убьет тебя!

—           Ну что ж, тем лучше для тебя,— Ответил я, улы­баясь.

Между Тем холодок бежал по моей спине. Публика взволнованно шепталась:

—    Куда ему?.. Ведь Макдональд — чудoвище.

Он весом раздавит... Где же сладить?..

-—     Положим, и Турбас силен! Но до Макдональда ему далеко...

—    Тот просто буйвол!

—    На того и смотреть страшно...

Галерка реагировала по-своему — львиным ревом:

—           A-a-a-a!..

—           Вот это — борьба!

—           зашибет он его, ей-ей зашибет... Силища!

—           Да покажь, который Макдональд-от?.. Где он?

—           Аль не видишь? Ван, в бабьей юбке, развалясь, сидит...

Внимание зрителей устремилось к ложе, где в краси­вом шотландском наряде, в юбке и с голыми коленями, сидел Макдональд.

Арбитр подошел к чемпиону мира.

—           Макдональд,— сказал он,— Одевайся— Иди...

Шoтландец поколебался c минуту. Потом нереши­тeльно встал и, одернув свою клетчатую юбку, поправив на голове черную бархатную шапочку c павлиньим пером, молча двинулся за кулисы. Он неловко шагал между рядами партера, раскачиваясь, как пещерный медведь. Его вид вызывал у одних страх, y других улыбку.

При ярком свете электричества мясистые ноги Мак­дональда казались пуpпурно-розовыми, и игра мышц под их сверкающей Кожей была особенно выразительна. Я шел за ними видел, как публика сравнивала его огром­ный затылок и саженные плечи c моей малозаметной фи­гурой. Я уже слышал сочувственные возгласы. Меня хоронили.

Мне было известно, что Мaкдональд обладает не толь­ко чудовищной силой, но имеет опыт старого борца. B са­мом деле, как же я мог вызвать на бой этого гиганта? за­чем я вызвал его? Не мог же я надеяться на одни лишь молниеносные приемы своей техники? Нет, не мог... Тех­ника в борьбе — очень важное Дело. Но победить Мак­дональда то же, что свалить c ног слона. Безумная затея!

И все же у меня был расчет. Я надеялся, что Макдо­нальд струсит. Странно? Нисколько. O трусости шотланд­ца часто говорили борцы. Они подтрунивали над робостью этого огромного человека. И на робость его я возлагал свою единственную надежду. Мне нравилось бороться с  малотренированными толстяками, и я любил ловить их на удочку своих излюбленных приемов... Они летали y меня, как кyклы, как набитые опилками мешки... Но, борясь c Макдональдом, я рисковал потерять свой авторитет и быть освистанным. Больше того, я мог очутиться без руки или без доги, остаться с выбитой ключицей... Такие случаи бывали.

Передо мной встала яркая картина: я ковыляю на костыле, c протянутой вперед рукой. Да, я калека и, сле­довательно, нищий. Такова была жизнь, и это в порядке вещей... Или еще хуже: меня тащат c арены на носилках, на тех самых нoсилкaх, про которые я так легко выдумал Сегодня в перебранке c Алеевым. Как все борцы, я был суеверен. Рак... Судьба... Без боязни я выходил на разъяренных быков, на великанов медведей... A сейчас я отча­янно боялся живого человека! И какого? Того, котoрый сам был трусом!..

Но Макдонaльд шел одеваться. Значит, он не струсил. Он будет бороться. Значит, неправду говорят o нем борцы...

Я остановился и посмотрел на волнующееся море людей. Аплодируя мне, они жадно хотели моей гибели, ждали ее... Сердце y Меня болезненно сжалось.

Рaздеваясь за кулисами, я трясся, как в лихорадке. Руки мои были холодны, зyбы стучали... Стиснув их. я пытался овладеть собой. Пробовал думать o другом. Но не мог. Я закрывал глаза. что же делать? Отка­заться? Уши мои уже слышали свист грозно мечу­щихся людей. Нет: Нет! Лучше сломанная рука, выбитая ключица, костыли! Только бы не слышать этого душу раздирающего воя, не слышать страшного для борца, по­зорного слова «трус»! Эта слово бьет, как кнут, хлещет по лицу. Нет, я не трус! Я знал и ценил прекрасное, гордое чувство артиста, которого восторженные крики зри­телей поднимают над землей: — Бис! Бис! — Купол цирка сотрясается. На глазах — слезы. Чтобы повторить эти сладoстные минуты, не жалко отдать все!

И вот, я на арене. Едва вступив в этот роковой круг, я словно переродился. Хотя еще и давит какая-то странная тяжесть, но сердце уже спокойно, и грозный противник не пугает Меня. Я готов меряться силами. Готов!

Макдональда нет. Что-то он долго не появляется? Гром голосов постепенно стихает. Оркестр умолк. Публика нетерпеливо ерзает на скамьях.,. Почему так долго нет Мак­дональда? Вот, наконец, ион... Гpомадный шотландец подходит к арбитру и что-то старался объяснить ему, показывая на ногу. Он еще не раздет. Публика недоумен­но гудит. Радость оxватывает меня. Ага! Расчет мой был верен! Макдональд струсил! Макдональд — трус!

Арбитр Алеев поднял руку.

—    Господа! Произошло недоразумение, я упустил из виду... Важное обстоятельство, господа! во время вчераш­ней борьбы Макдональд повредил себе ногу. Он не может бороться, господа!

B глазах Алеева мечется тревога.

Вдруг настала грозная тишина.

Лица Зрителей пасмурны и угрюмы.

Арбитр быстро оглядывает цирк. Пройдоха отлично знает, что настала решительная минута, и если не отвести грозу, то от цирка останется одно воспоминание.

—    Я предлагаю, господа, заменить Макдональда дру­гим борцом, — неуверенно говорит он: — Например — Разиным! Он сегодня не борется, свободен...

Поздно. Публика зловеще зашевeлилась... Галерка дрожит от ярости. Алеев допустил ошибку, предложив малоинтересного борца.

Раздается свирепый рев:

—    Макдональда подай!

—     Макдональда!

—    Но он же не может! — изо всех сил кричит арбитр. Он болeн!

—    Знаем мы вашу болезнь, знаем! Воробьев на мякине не проведешь!

—     Макдональда подавай!

—    Бабью юбку!

—    Раньше-то не хромал... заболела мамзель!

—           Струсил!

Слово сказано. И за этим словом грозной лавиной Несется неистовая брань:

—          Трус!.. Трус!.. Бесстыдники! жулики! Жулики! Это усердствует галерка. Но и партер не молчит.

—          Афера! Шантаж!

В цирке разразилась буря. Макдональд пробовал что-то сказать, выставляя из-под юбочки здoровeнную ногу, но голос его был слаб и речь мало понятна. Его никто не слушал.

Люди кричали, стучали ногами, махали руками... Pев их становился все оглушитeльнее. Как вороны, налетели на цирк городовые и забегали по рядам, стараясь навести

порядок.

Исправник встал c кресла. Его двойной подбородок трясся от гнева. Усы дергались... Вылупив рачьи глаза, он грозно остановил их на мне и крикнул:

—   Во-он! Сию же минуту вон! Чтоб и духу не было!

Вокруг циркового здания толпились люди. Окружив цирк, они жадно рвались в него, заглядывали в щели, отдирали доски, ломились в двери... Я уходил неузнанным.

A на следyющий день, в 12 часов, ко мне в гостиницу явился городовой. Рука у козырька, слова вежливые.

—   Вас просят к себе господин исправник! Пожа­луйте-с!

Не ожидая для себя ничего хорошего, я пошел с ним. У подъезда отеля стоял арбитр Алеев. Он поглядел на меня е угрюмой враждебностью.

Остановившись перед двуxэтажным кирпичным домом, мой провожатый нажал кнопку. Горничная в белой накол­ке ишаком же фартучке открыла дверь.

—        Барин отдыхают, — сказала она, пропуская нас в   прихожую.

Городовой закрутил рыжий ус, тревожно переминаясь C ноги на ногу, и с осторожностью кашлянул в перчатку.

—        Кто там еще? — раздался из спальни сиплый голос. Мягко зашлепали туфли. Скрипнула дверь, и на пороге появился исправник. Городовой выпятил грудь и замер.

Исправник протер глаза кулаком и одобрительно кивнул головой городовому.

—        А-a! Это ты борца приволок, — грузно шевеля огромным животом, протянул они зевнул.

—        Так точно! Приволок-c!

Исправник подумали повернул живот ко мне.

—   Гм... гм... Так вот что, любезный мой... Хоть ты и хороший борец, но чтобы в двадцать четыре часа тебя в Липецке не было... Из моих пределов вон! Сидоров! Отберeшь документ. На станции выдашь. Понял?

—   Рра-рад стараться, ваш6родь! — гаркнул бравый Сидоров. — C конвоем его прикажете?..

—   Всё!

Н. Турбас

оставить комментарий