Романтика цирка - в чем она
Прочитав заголовок этой статьи, можно подумать, что автор собирается ломиться в открытые двери. Кто не знает, что цирковая арена — полная чаша необычайного, фантастического, захватывающего и окрыляющего? И что, тем самым, искусство цирка насквозь романтично.
И все же тут есть о чем подумать, что обсудить. Романтика существует в искусстве, разумеется, потому, что она существует и в самой жизни. И как для всякого искусства, так и для цирка очень важен вопрос: как и чему в жизни художественно соответствует его романтика? Чтобы разобраться в этом — не обойтись без некоторых, хотя бы самых беглых, рассуждений общего свойства. Что мы, вообще, подразумеваем, когда говорим: «романтика»?
Есть немало людей, которые внутренне решают для себя этот вопрос с некоей наивностью. Они предполагают, что (если перефразировать пословицу) «романтично там, где нас нет». В подобных представлениях романтика — это нечто далекое от повседневных трудов и быта данного человека. При этом кажется, будто где-то существуют специально романтические места или профессии. По ним безнадежно вздыхают или стремятся к ним (в зависимости от возраста и обстоятельств).
Но тут, в сущности, лишь психологическая иллюзия. Это становится очевидным, когда судьба окружает человека теми самыми обстоятельствами, о которых ему мечталось, как о сугубой романтике. Допустим, мечталось о профессии геолога. И вот мечта достигнута. И, оказывается, жизнь геолога отнюдь не сплошная романтика, не сплошное — как поется в популярной песне — «Вперед, геолог, держись геолог — ты солнцу и ветру брат», а прежде всего повседневный и «прозаический» труд. Эту, быть может, «суровую» жизненную истину легко проиллюстрировать любым числом разнообразнейших примеров. И, пожалуй, можно утверждать: романтика не расположена в жизни по территориальному признаку — от таких-то до таких-то градусов широты и долготы; она не распределена и по ведомствам или профессиям — там-то, мол, романтично, а там-то нет...
Очевидно, романтика — это определенные качества человеческой души, определенное отношение к жизни. Не покушаясь дать строго научную характеристику, можно сказать: вкус к полноте жизни, ее насыщенности событиями, ее новизне, ее «удивительности» — все это, наверное, и составляет романтические устремления человека. И если эти устремления не находят отклика в окружающей человека повседневной жизни, то далеко не всегда потому, что, дескать, «не романтична» эта повседневность; а чаще потому, что в душе такого человека ослабели романтические порывы, превратившись в ленивое фантазирование о недостижимом и несбыточном.
В искусстве нередко возникает неправомерное, на наш взгляд, размежевание произведений на «романтические» и, как говорят, «трезво-реалистические». И чаще всего вещи, провозглашающие романтику, обращают нас к прошлому или к необычайным событиям, открытиям, приключениям. А повседневность остается преимущественным достоянием «трезвого реализма», подчеркнуто избегающего романтики... Между тем, тут проблема — важнейшая в плане воздействия искусства на умы и сердца людей. Ведь каждый отдельный человек большую часть своей жизни находится именно в сфере повседневности. И если возникают характеры, как говорится, «приземленные», «бескрылые» — нет ли здесь доли вины искусства, недостаточно раскрывающего романтику повседневной жизни?!
Читатель, возможно, спросит: к чему тут эти рассуждения о повседневности? Статья-то, как обещано в заголовке, о цирке, А уж цирк — нечто такое, что очевидно противостоит повседневности — не так ли? Чудеса иллюзионистов, полеты под куполом, укрощенные хищники... Какая же может быть связь романтики цирка и повседневности? Но попробуем взглянуть попристальнее...Перенесемся мысленно в цирк. Погасли прожекторы над манежем. Представление окончено. Мы покидаем цирк, полные впечатлений.
Конечно, они чрезвычайно разнообразны и индивидуальны. Кого-то более зсего поразило выступление воздушных гимнастов, и он долго будет рассказывать о нем, помнить его. Кто-то особенно восхищен искусством канатоходца. Как многолика публика цирка — этого поистине народного зрелища,— так многоразличны и впечатления зрителей. Но при всем разнообразии индивидуальных впечатлений каждый выходит из цирка, неся в себе еще и нечто общее, присущее всем зрителям.
Это какое-то особенное самочувствие. Чувствуешь себя вроде бы в чем-то другим — окрыленным и обогащенным. И как-то по-новому воспринимаешь обступающую тебя повседневность, с обостренным волнением ощущаешь и многокрасочность действительности, и ее динамизм, и бег времени, и самый воздух. Находишь нелепыми и вздорными какие-то там неприятности, казавшиеся прежде вроде бы существенными. Замечаешь в себе новые возможности, духовные и физические, новый вкус к жизни. Словом, чувствуешь себя так, будто некий «волшебный напиток» пробудил в тебе романтика. Не погрузил в фантастические грезы, не унес в нереальные дали, а заставил вдруг увидеть — до чего, собственно, говоря словами поэта, «жизнь прекрасна и удивительна». Я думаю, что нечто подобное ощущал каждый.
Каким же образом искусство цирка, предлагая нам зрелища сплошь необыкновенные, возбуждает в нас ощущение романтики повседневности? Это можно понять, вникнув: какова необычайность, исключительность происходящего на манеже и противостоит ли она повседневности? Любое искусство, как известно, сопереживается зрителем, слушателем, читателем. Но в цирке зрительское сопереживание обладает особыми свойствами, особой обостренностью. Попробую пояснить это на примере случая, очевидцем которого мне довелось быть.
Выступал жонглер с номером очень сложным. Не переставая жонглировать, он взбирался на шар. И, толкая шар ногами, перемещался на нем к тумбе высотой метров около полутора, на площадку которой вела наклонная плоскость с поперечными реечками, образующими еле выступающие ступеньки. Жонглируя, артист добрался до наклонной плоскости и стал подниматься по ней, рывками перемещая шар со ступеньки на ступеньку. Наконец достиг последней ступеньки — один рывок оставался до площадки. И вдруг что-то нарушилось, артист мгновенно спрыгнул вниз, номер остался незавершенным.
Какова же была реакция публики? Дружные восторженные аплодисменты. Конечно, тут проявилось товарищеское стремление поддержать исполнителя. Но чувствовалось и другое. Чувствовалось, что, пожалуй, каждый из зрителей глубоко сопереживал происходящее на манеже, мысленно словно сам осуществлял такое ювелирно-точное и необычайно сложное движение. И каждому — не только умом, но и всем телом — было ощутимо, что достичь последней ступеньки перед площадкой чрезвычайно трудно. Достижение площадки еще одним рывком представлялось каждому чем-то вроде бы формальным, не столь существенным по сравнению со всем предыдущим. И поэтому незавершенному номеру аплодировали, как завершенному.
Но артист — по благородной цирковой традиции — начал номер сызнова. Оказалось, что-то было неточным в соединении наклонной плоскости с площадкой. Исполнитель устранил неточность и вновь, жонглируя, начал свое передвижение на шаре к наклонной плоскости и вверх по ней. И когда он достиг, наконец, площадки — аплодисменты грянули с удвоенной силой. Аплодировали не только завершению номера и не тому, что он был, в сущности, исполнен дважды, а главное, пожалуй, — высокому упорству артиста, непреклонному в полном достижении цели. И едва ли не каждый сопереживал ему в этом волевом усилии, ощущал себя в таком же положении.
Почему же столь неповседн<=гное и даже, казалось бы, странное с обиходной точки зрения дело, как медленнейшее и напряженное передвижение жонглера на шаре, — почему оно смотрится прямо-таки с личной заинтересованностью множеством самых разных людей, пришедших в цирк из гущи повседневности, своей у каждого? Какой «мостик» соединяет необычайность циркового номера с этой повседневностью?
И вот тут самое время вспомнить об очень важной особенности циркового искусства по сравнению с другими искусствами. Везде, кроме цирка, разделены в восприятии зрителей труд над произведением и само произведение искусства. Мы смотрим на статую, видим изображение — результат труда ваятеля, но не видим, естественно, как вырубал он скульптуру из глыбы камня, как напрягались его мускулы, как сложна и трудна была его работа. Так и в живописи, и в литературе. И даже — в театре, где перед нами хоть и предстает актер, тут же творящий сценическое произведение искусства, но актер, «перевоплотившийся» и как бы заслоняющий этим себя работающего.
Совершенно иначе в цирке. Тут сама работа артиста как раз и составляет произведение искусства. Эта особенность цирка крепко-накрепко связывает его с повседневностью, ибо что может быть повседневнее для каждого из нас, чем человеческая работа. Поражаясь тому необыкновенному, что совершает артист, мы вместе с тем одновременно видим и как это делается; видим и точный расчет, и предельное напряжение артиста в труднейших моментах. В цирковом номере примечательно теснейшее единство исключительного и повседневного. Исключительно совершаемое, но совершающий это работающий человек — повседневная реальность.
Важна и другая особенность искусства цирка. Во всех других искусствах создается изображение, и предстающее в нем непременно относится так или иначе к прошлому времени или (как в вещах фантастических) — к будущему. Лишь в цирке произведение развертывается всецело в настоящем времени. И это тоже крепкая связь с повседневностью; ибо повседневность — это именно настоящее время, данный «текущий» момент. Итак, в цирковом номере перед нами всегда — реальный, доподлинный труд. Что же «вырабатывает» артист в процессе этого труда., и почему «вырабатываемое» им оказывается высоким, подлинно народным искусством?
Необычайность, исключительность — непременный признак циркового искусства. Но — не всякая исключительность и не всякая необычайность. Необычайным может быть и нелепое. Возможен в принципе цирковой номер, сделанный с большим техническим мастерством, но внутренне совершенно пустой, бессмысленный. Советское цирковое искусство не терпит этого, решительно отбрасывая даже намеки на необычайность ради необычайности, трюк ради трюка.
Если вникнуть в существо дела, нетрудно убедиться, что необычайность циркового номера непременно имеет определенный «прообраз» в 'повседневности. Проще всего, пожалуй, это можно обнаружить, обратясь к номерам конного цирка. Они появились на манеже в те времена, когда верховая езда была очень распространена и на арене цирка демонстрировалось повседневное, доведенное до виртуозности. «Высшая школа верховой езды», «джигитовка» — так писалось, да и сейчас пишется в афишах. Вместе с тем цирковые наездники делали и делают то, что, конечно, не встречалось в обиходной верховой езде и даже в конном спорте: сальто с коня, «обрывы», колонны из двух и трех человек на крупе одной лошади и т. д. Однако эти резчайшие необычности являются лишь крайним обострением обычного, предельным развитием реальных возможностей верховой езды, способностей наездника. Таким образом, на примере конного цирка особенно наглядно видно, как вырастает цирковая необычайность из житейской обычности, как происходит романтизация повседневности.
Да и в других жанрах цирка можно найти повседневные «прообразы» того исключительного и необычайного, что предстает в номере. В конечном итоге и «чудеса» баланса, и трюки велофигури-стов, и жонглирование — все это не что иное, как доведенная до необыкновенного романтического обострения повседневная житейская необходимость сохранять равновесие, владеть собой и предметами окружающего (в обстоятельствах, разумеется, не только физических, но и духовных). В «чуде», совершаемом цирковым артистом, каждый из нас безотчетно, но впечатляюще ощущает «повседневный прообраз», и под влиянием этого самые простые обстоятельства жизни раскрываются в своей удивительности; романтическое отношение к повседневности непроизвольно охватывает нас.
Вот почему мы вправе утверждать, что. мастера советского цирка волшебно раскрывают в своем творчестве романтику обычного, они показывают нам удивительную красоту и увлекательность, свойственные повседневной жизни. И мне кажется, что именно на путях высокой романтизации повседневного наше цирковое искусство может обрести безграничные возможности для обогащения своих традиционных и создания новых жанров.
Вадим Назаренко
Журнал Советский цирк. Июль 1966 г.
оставить комментарий