Советский цирк в Чехословакии

О поездке советских артистов цирка в Чехословакию рассказывает народный артист РСФСР Евгений Милаев.

Минувшим летом — с середины июля до конца августа — группа артистов советского цирка гастролировала в Чехосло­вакии. По просьбе редакции руководитель группы народный артист РСФСР Евгений Милаев рассказал об этой поездке:

Наш маленький коллектив, насчитывавший тринад­цать артистов и их помощников, выехал из Москвы 13 июля. В него входили три номера: дрессировщицы медведей Иза­белла и Ирина Адаскины, дрессировщица Елена Шкунова (попугаи и пудели) и участники руководимого мною номера «Эквилибристы на лестнице». Уже через сутки мы были в Кошице, откуда на двух небольших автобусах отправились в город Прешов — первый пункт нашего гастрольного турне по братской Чехословакии. Здесь мы включились в между­народную программу цирка Умберто. Были тут артисты из ГДР, Румынии, Франции, Болгарии, ФРГ и, конечно, Чехо­словакии. Коллеги рассказали нам, что успели уже пора­ботать в тринадцати чехословацких городах.

— И успешно? — поинтересовались мы.

Увы, ничего отрадного в ответ мы не услышали. Дела у цирка шли неважно — ни творческим, ни коммерческим успехом похвалиться нельзя было.

И вот 17 июля в Прешове мы начали работать в этой программе. Не знаю уж, как и почему так получилось, но в тот вечер почти все места огромного шапито были запол­нены зрителями, очень тепло принявшими артистов. Горячие аплодисменты заслужили наши болгарские друзья Мале-вольте, прекрасно выступающие на турнике и подкидных досках, талантливый румынский клоун Симинико, Гертруда Тронда из ГДР, демонстрировавшая своих забавных шим­панзе, чех Семеш — дрессировщик хищников и другие. Скажу без ложной скромности, что все три наших номера были отмечены публикой, пришедшей на представление.

Хочу подчеркнуть, несколько забегая вперед, что после Прешова мы посетили еще восемь городов — Кошице, Лученец, Банска-Бистрица, Нитра и другие. И везде, без всякого исключения, программа пользовалась большим успехом: сорок четыре представления — сорок четыре аншлага. Приезд советских артистов как бы создал перелом в гастро­лях. И это вопреки широко разлившимся мутным волнам лжи, вопреки тому накалу антисоветских настроений, кото­рый всячески тогда раздувался как враждебной пропагандой из-за границы, так и антисоциалистическими элементами внутри страны. Эти элементы из кожи вон лезли, чтобы всеми мыслимыми и немыслимыми способами творить свое черное, грязное дело — сеять рознь между народами стран социализма, в первую очередь СССР и Чехословакии. В то время они не особенно стеснялись в выборе средств: гнусней­шие измышления, подлая подтасовка, самая низкопробная ложь — все шло у них «в дело». Со страниц многих газет и журналов, таких как «Литерарни листы», «Млада фронта», «Праце». «Свободне слово», «Студент», «Репортер» и дру­гих; радио и телевидению на читателей и слушателей обрушивались мутные потоки ядовитой информации, кото­рую, конечно же, вернее было бы назвать дезинформацией. И вполне понятно, что многие честные люди были сбиты с толку, ошарашены «достоверными сведениями», которыми их старательно и — увы! — безнаказанно начиняли с утра до зечера свои и зарубежные «благодетели», денно и нощно пекущиеся о «демократизации», «либерализации» социали­стического строя.

Мы приехали в Чехословакию в самый разгар этого шабаша реакции и влияние его ощутили сразу же. Вместо привычного дружеского расположения, которое характери­зует взаимоотношения артистов и всех работников искус­ства социалистических стран, на этот раз мы были встре­чены и руководителями и многими другими сотрудниками цирка Умберто подчеркнуто холодно, если не сказать не­приязненно. Я и мои товарищи заметили это сразу же. Да и как было не заметить, если подобная атмосфера так разительно контрастировала с тем добросердечием, которое всегда было основой наших взаимоотношений. Мне, как и многим другим советским артистам, неоднократно дово­дилось общаться с чехословацкими коллегами. Менее чем за год до этого мы принимали у себя группу цирковых артистов Чехословакии, выступивших в Москве и в других советских городах. Другая группа и сейчас, в 1968 году, работает у нас. И зыпавший на их долю успех у советских зрителей, как обычно, доставил нам вполне понятное удовлетворение, искреннюю радость. А тут вдруг...

— Евгений Тимофеевич, в чем дело, почему к нам так изменилось отношение? — с такими вопросами ко мне, как к руководителю группы, один за другим стали обращаться нал:-.! товарищи. Как мог, я разъяснял им обстановку, сложившуюся в этой братской стране, остроту переживае­мого ею момента. Все наши с глубоким сочувствием отнес­лись к тяжелым испытаниям, выпавшим на долю трудя­щихся Чехословакии и ее Коммунистической партии.

Для нашей группы это была горькая, но чрезвычайно убедительная и ясная политическая школа. Каждый день мы своими глазами наблюдали такие факты, которые со всей очевидностью подтверждали: глубокая озабоченность братских коммунистических партий дальнейшей судьбой Чехословакии имеет под собой очень веские основания, базируется на трезвой, реальной оценке событий, происхо­дящих в этой стране. Своими глазами мы видели изо дня в день возрастающую подрывную деятельность антисоциа­листических сил.

Мы переезжали из города в город и повсюду наблюдали открытый разгул реакции, подстегиваемой боннскими и другими империалистическими пропагандистскими аппаратами. Тем не менее местные органы общества чехословацко-советской дружбы нам нередко оказывали весьма трогательное гостеприимство. Мы не забудем теплых встреч с активиста­ми этого общества в Кошице и Зволене. В Нитру к нам приехали активисты общества из Братиславы, чтобы забла­говременно запастись билетами для рабочих своего города. Публика нас, советских артистов, принимала повсеместно очень хорошо. Финансовые дела цирка Умберто явно пошли в гору. До того, как рассказывали нам другие участники программы, артистам нередко задерживали выдачу зарпла­ты— нечем было платить, сборов не было. А тут пошли сплошные аншлаги. Несмотря на это, мы, да и не только мы, не раз становились объектом недружелюбных актов со стороны администрации цирка, также подвергшейся, види­мо, антисоветской обработке. Разумеется, чинить нам препо­ны непосредственно в работе эти люди не могли, да им это и невыгодно было бы. Но кое-какие «неожиданные» слож­ности нам устраивали. То подолгу задерживали переброску нашего груза (клетки с животными, реквизит, костюмы, аппаратуру) с вокзала в цирк, доставляя их чуть ли не к началу представления. Униформистов во время репетиций нам не предоставляли, об освещении манежа в той мере, в какой это нам необходимо, не заботились. Недружелюбное внимание — я бы так назвал эту линию поведения админи­страции — выражалось и во многом другом. Руководитель болгарской группы артист Малевольте как-то пожаловался, что при очередной перевозке сломалась дверь его вагончика.

— Сломалась? — был ответ. — Чините сами, у нас такой возможности нет.

Примерно такой же ответ услыхали наши артисты, осме­лившиеся попросить посуду для кормления животных:

— Купите посуду, коль она вам нужна.

Все это — посуда, сломанная дверь, — конечно, мелочи. Но в условиях кочевой жизни, которую мы вели, каждая такая мелочь приобретала характер проблемы, усложнявшей без того не легкий быт артистов. Подобное отношение было еще тем более обидно, что у себя дома мы неизменно оказы­вали и оказываем чехословацким коллегам, как и другим зарубежным артистам, самый внимательный прием. Да и они прежде относились к нам совсем по-другому. Несмотря ни на что, наши товарищи держали себя с достоинством, ста­раясь ничем не омрачить взаимоотношений с людьми, чьими гостями мы были.

Во вторник 20 августа мы приехали в столицу Слова­кии — Братиславу и в тот же вечер дали первое представ­ление. Наш огромный, на 3 тысячи мест шапито, как и всю­ду, был заполнен до отказа. Встреча с братиславскими зрителями прошла весьма успешно, и мы отправились на отдых, вполне удовлетво­ренные этим первым знакомством. Неутихавший злобный вой правых реакционных сил, их экстремистское бешенство достигли своего апогея на следующий день, 21 августа, в тот день, когда войска пяти социалистических стран вступили в Чехословакию. И. конечно, мы в тот день наиболее остро ощутили окружавшую нас атмосферу неприязни. Многие работники цирка Умберто — директор пан Гофман, его за­местительница пани Здена, администратор пани Гелена, шапитмейстер (в прошлом, как нам говорили, хозяин цирка) пан Клуцкий, дирижер Иржи Скарда, инспектор манежа Кайа Смрж, музыканты и униформисты — все они в разной степени, но старались подчеркнуть свое недоброжелатель­ство к нам. Прежде всего, большинство перестало здоровать­ся с нами. Некоторые из них распространяли самые дикие небылицы о поведении советских воинов, которые якобы бесчинствуют на чехословацкой земле

Утром 22 августа мы обнаружили, что все наши вагончи­ки, что называется, с головы до ног. облеплены злобными антисоветскими прокламациями, в которых глупейшие измышления переплетались с оголтело-злобными утвержде­ниями, не имеющими под собой решительно никакой почвы.

— Ваши, ваши что наделали?! — истерично вопила, придя из города, пани Здена. — Ребенка, маленькую девочку убили... Ах, да как это можно?!..
— Успокойтесь, пани Здена, — держа ее за руку говорила И. Я. Адаскина, — этого быть не может, наши не могли этого сделать... Успокойтесь! Вы сами это видели?..
— Нет, нет, но мне говорили... Люди не могли выдумать!
— Могли, пани Здена, могли, вы успокойтесь...

Пани Здена постепенно утихла — она ведь действительно сама-то ничего не видела, а ей говорили... Да мало ли что и кто ей тогда говорил...

Кое-кто из униформистов и оркестрантов бушевал невесть как:  «Эти советские! Они такие-сякие!..» Злобные выкрики раздавались в адрес многих наших товарищей, но особым «вниманием», вероятно, в силу того, что я был руководите­лем группы, было окружено мое имя. То и дело среди воз­гласов слышалось: «Милаев! Милаев!» — И злобные руга­тельства. Число листовок на наших вагончиках увеличива­лось час от часу.

Мы внешне спокойно наблюдали все эти выходки. И вдруг появляется старый артист пан Виницкий — ему не менее семидесяти лет. Он подходит то к одному, то к дру­гому нашему артисту и виноватым, дрожащим голосом увещевает:

— Не обращайте на них внимания, не стоит! Мы сейчас приведем в порядок всю эту шантрапу!.. Не обращайте на нее внимания!..

Старик явно был огорчен. Он, не раз бывавший в Совет­ском Союзе, вероятно, острее других переживал этот дикий произвол. «Шантрапу» (нескольких униформистов и музыкантов) действительно на следующий день собирают на манеже. Мы там не были, о чем шла речь, не знаем, но все выходили из цирка будто успокоенные. Затем начали смывать с наших вагончиков позорные листовки. Все делалось молча — ни мы ничего не говорим этим людям, сосредоточенно соскаб­ливающим прокламации, ни нам ничего не говорят. Видимо, стыдятся. Ну что ж, лучше поздно, чем никогда...

Были бы свидетелями и такого факта. Один из унифор­мистов позволил себе подойти к экипажу нашего броне­транспортера и стал разговаривать с советскими солдатами. Едва он возвратился в расположение цирка, как был немед­ленно уволен. А вот как обошлись с двумя работницами цирка, все «преступление» которых заключилось в том, что они — неслыханная дерзость! — мирно беседовали с советскими солдатами. Когда девушки подошли затем к своим вагонам, им навстречу из окон полетели их пожитки...

И в Братиславе, где закончились наши выступления, и потом в Праге все мы много раз наблюдали подобного рода факты. Но мы сумели спокойно выдержать эти выпады. Все. кроме одного человека: работница Петухова, человек слабого здоровья, под влиянием всех описанных перипетий тяжело заболела. Нервы бедной женщины не выдержали напряжения этих дней. Пришлось в сопровождении одного из наших товарищей отправить ее домой на попечение советских врачей.

И все же мы часто, очень часто встречались с проявле­ниями верной, искренней дружбы к нашей стране, к социа­листическому лагерю со стороны тружеников Чехословакии. Это выражалось в том, как заботливо поддерживала нас дружеская рука в трудную минуту. Вот, к примеру. В Праге какой-то юноша подошел к одному из наших товарищей и, что-то вложив в его руку, быстро проговорил:

— От всего сердца!

Он ушел, а наш артист обнаружил, что в руке у него две плитки шоколада. Много, очень много друзей у нас в Чехословакии. Да ина­че и быть не могло — 144 тысячи жизней советских воинов были отданы в боях с фашистами за свободу братского народа Чехословакии. Можно ли забыть такое! И несмотря на то, что летом 1968 года друзья наши были зажаты контр­революционерами в очень сильные тиски, — люди эти знали, чувствовали ободряющую надежную руку, которую протя­гивали им из социалистического лагеря.

В Праге за несколько дней до отъезда на Родину я прочи­тал в «Правде» заметку нашего поэта Александра Жарова о его давней встрече со славным сыном Чехословакии Юлиу­сом Фучиком. Это небольшое, взволнованное выступление завершается стихотворными строками, которые, думается мне, очень точно выражают отношение советских людей к событиям в Чехословакии:

«Знаю, что на свете
силы нет,
Чтобы погасила
добрый свет
Нашей дружбы верной,
боевой —
Дружбы между Прагой и Москвой!»

По-моему, лучше не скажешь! Чехословакия переживает сейчас сложный, трудный час своей истории. И мы, совет­ские люди, не сомневаемся, что она с честью выйдет из этого испытания, ни на миллиметр не отступив с социалистиче­ского пути.


Журнал Советская эстрада и цирк. Ноябрь 1968 г.

оставить комментарий