В цирке и на эстраде
Было это более тридцати лет назад. На Невском проспекте в Аничковом дворце помещался тогда Ленинградский институт сценических искусств. По длиннейшему коридору этого здания стремительно носились или прогуливались многие впоследствии знаменитые деятели театра и кино: Н. Симонов, О. Казико, В. Полицеймако, В. Меркурьев, Ю. Толубеев, И. Савченко.
На фото. Борис Петрович Чирков
Постоянно толпились студенты и в комнате отдыха. В ней всегда было шумно и весело. Здесь находился творческий клуб будущих артистов. Одни демонстрировали свои актерские выдумки, другие были просто зрителями. Перекрывая шум, Кистов громко читал товарищам героический монолог. Его сменял А. Менакер, наигрывавший на пианино новую мелодию. Потом из дверей комнаты вылетали взрывы хохота и неслись по всему зданию. Это Н. Черкасов, П. Березов и Г. Гуревич танцевали немыслимый танец, пародируя всемирно известных в то время киноактеров Пата, Паташома и Чарли Чаплина. Вначале Черкасов просто показывал походку нескладного верзилы Пата, потом к его движениям прибавил свою собственную выдумку — выкидывал ноги выше головы, нежно обхватывал себя длинными руками так, что они сходились у него на спине. Казалось, что это обнимаются два человека. Как-то он взял за руку невысокого Гуревича, и тот сразу включился в игру. И вот уже Пат вместе с Паташоном ходили по комнате, заговорщически поглядывали друг на друга и раскланивались с друзьями-студентами. На другой день к этим прогуливающимся «иностранцам» семенящей походкой Чарли Чаплина подошел Березов. Оказалось, что эта троица прекрасно уживается вместе. Они один перед другим изощрялись в импровизированных плясках. Конечно, в таких танцах было больше собственной изобретательности, чем настоящих танцевальных движений, но это-то и делало состязания смешными и увлекательными.
Постепенно отбирались и отделывались трюки. Все удачное закреплялось, невыразительное отбрасывалось и заменялось новым. Так сложилась композиция сценки — совместные сольные выступления и заключительные общие па, после которых исполнители убегали в коридор. Я был приземистее и плотнее Гуревича и, вероятно, больше походил на Паташона, поэтому мне вскоре пришлось стать партнером «Пата» и «Чаплина». Однажды руководитель «Свободного театра» случайно увидел нашу шутку. Он пригласил нас выступать в эстрадных представлениях. Мне почему-то не запомнился момент выхода на сцену. Но зато перед глазами стоит отчетливо картина: потные и растерянные от выпавшего на нашу долю успеха, стоим мы за кулисами и пытаемся разобраться в том, что же случилось с нами в этот вечер. Мы выступали в настоящем театре и не перед своими друзьями — студентами, а перед неизвестными нам зрителями. И они, эти незнакомые нам люди, смеялись, глядя на наш танец, потом весело хлопали в ладоши. Значит, мы им понравились. Теперь мы стали уже артистами, а не студентами, и то, что мы делали на сцене, было уже не самодеятельностью, а профессиональной работой. Так и пошло с того вечера. Мы еще несколько раз отплясывали свою шутку в «Свободном театре». Нас стали приглашать в большие кинотеатры. В те годы перед показом фильмов устраивались короткие выступления артистов. Потом мы участвовали в больших концертных программах, в которых были заняты популярные артисты.
Это было давно. Можно поэтому уже говорить не смущаясь и не боясь, что тебя объявят хвастуном, — наш номер публике нравился. Нравился своим задором, необычностью, молодостью, своим стремительным темпом. Но зато нас не любили аккомпаниаторы. Они считали для себя тяжелой работой играть для нашего выступления. Мы находились на сцене три минуты, но они отнимали у пианистов больше сил и энергии, чем весь остальной концерт. Я помню, как огорчился Корин, видя, что ему придется играть для нас. Ну и мы, молодые, полные сил, хорошо тренированные люди, уходили за кулисы, обливаясь потом и тяжело дыша. В эти три минуты мы выкладывали весь свой запас воодушевления, увлечения и азарта. Стоило прозвучать первым аккордам немудреного нашего аккомпанемента, как у моих партнеров загорались глаза, и мы стремглав выбегали на сцену и самоотверженно предавались быстрому ритму кашей шутки. Но надо сказать, что и зрители, увлеченные темпом нашего представления, так же шумно и весело реагировали и на смешную имитацию Чаплина Березовым и особенно на удивительную подвижность Черкасова. Мы танцевали много и у себя в Ленинграде, и в Москве, и в Киеве. И все-таки это считалось нашей дополнительной работой, так как основное время и силы отдавались театру, где у каждого из нас были разнообразные и интересные роли.
Эстрада являлась для нас своеобразной разрядкой, озорной творческой переменой, во время которой мы и отдыхали и заряжались новым запалом на новый театральный труд. Это были встречи с самыми различными слоями зрителей. Путешествия по многочисленным, непривычным аудиториям как бы крепче связывали нас с теми, для которых мы трудились, кому предназначали свое творчество. Где только не доводилось нам выступать со своим номером — и на подмостках мюзик-холлов, и на аренах цирков, и на сцене оперного театра в Ленинграде, и на эстрадных площадках. Не могу припомнить, был ли это 1929 или какой-то рядом стоящий с ним год, — нас пригласили танцевать на поле только что открывшегося тогда, по тем временам колоссального стадиона «Динамо» в Москве. Три объединенных духовых оркестра играли какой-то быстрый марш, и мы тропою футболистов выбежали на площадку из деревянных щитов, которая была сооружена посредине футбольного поля. Во время нашего выступления над стадионом волнами перекатывался шум, словно гремел среди ясного летнего вечера гром, — это смеялись и хлопали нам переполненные трибуны. Пришлось нам плясать и в Нескучном саду. Зрители сидели прямо на траве, на лужайке, гармонист играл какие-то частушки, а мы, выскочив из-за ближайшего куста, исполняли свой номер прямо на посыпанной желтым песком дорожке сада. И право же, зрители хлопали нам с таким же жаром, как если бы смотрели нас где-нибудь в концертном зале.
На фото. Б. Чирков (Паташон), Н. Черкасов (Пат) и П. Березов (Чарли Чаплин)
Мы танцевали в Ленинградском саду отдыха, где на одном из концертов присутствовал Алексей Максимович Горький. Мы выступали в зале филармонии для нескольких сотен иностранных туристов, впервые приехавших в Советский Союз с такой массовой экскурсией на пароходе «Кап-Полонио». Концерт для них был составлен из самых удачных номеров московской и ленинградской эстрады. Вел его Н. Державин, искусствовед и филолог, и первые и одни из самых горячих аплодисментов были заслужены им, когда он объявил начало представления и приветствовал зарубежных гостей на тринадцати языках! Нам хлопали также много и громко. Под конец вызовов к эстраде подскочил какой-то толстый человек, вытащил из кармана пиджака бумажник, кинул его нам под ноги и, ожесточенно жестикулируя, настойчиво предлагал взять его как вознаграждение за полученное им удовольствие. Пришлось Державину выйти на сцену и на одном из тринадцати языков поблагодарить от нас не в меру горячего зрителя и убедить его забрать обратно свои деньги.
Три десятка лет прошло с тех пор, как прекратили мы плясать свой пародийный танец. Много ролей подготовлено и сыграно каждым из нас за эти годы. Были крупные удачи, случались и провалы, но, право же, в душе и у меня и у моих товарищей живы и дороги воспоминания о нашей шутке, которая и познакомила нас со множеством зрителей, и дала возможность поработать на самых разных сценических площадках рядом со многими чудесными мастерами театра, цирка, эстрады и кино.
БОРИС ЧИРКОВ, народный артист СССР
Журнал Советский цирк. Июль 1963 г.
оставить комментарий