Воспоминания дорогие сердцу

Цирк люблю с детства. Мои первые впечатления о нем необычайно ярки. В памяти, как в альбоме, хранятся воспоминания о железной дороге зверей Владимира Дурова, смелые для того времени сатирические выступ­ления Анатолия Дурова; запомнились отличные конюшни русских дрессировщиков А. Никитина, П. Манжелли, И. Лер­ри, красочные цирковые пантомимы.

На фото. «Жирофле-Жирофля» Алиса КООНЕН, народная   артистка   РСФСР

В те времена (на­чало XX века) цирковые представления обставлялись с подчеркнутой пышностью, даже помпезностью. Конкурирую­щие между собой директора и антрепренеры прилагали много усилий, чтобы перещеголять друг друга, поразить публику великолепным убранством лошадей, фальшивыми, но сияющими всеми цветами радуги, драгоценностями, дорогими страусовыми перьями на костюмах артистов, применением   всевозможных  световых   эффектов. Зачастую за всем этим «великолепием» терялась пре­красная работа актеров. Но общее впечатление от таких зрелищ было необычайно ярким, увлекательно-веселым и праздничным. Все это не могло не поражать моего дет­ского   воображения. И не удивительно, что каждое посещение цирка вы­зывало во мне страстное желание быть похожей на отваж­ных гимнастов, грациозных наездниц, изящных канатных плясуний, темпераментных танцовщиц, без которых тогда не  обходилось  ни  одно  цирковое  представление.

С цирком связано и мое первое выступление перед зрителями. Однажды, под свежим впечатлением недав­него посещения цирка, я решила попробовать ходить по канату. Приехав на летние каникулы в деревню, я силой своей фантазии превратила обыкновенную избу в арену цирка. Изобретательность помогла мне соорудить из двух табуреток и гладильной доски нечто напоминающее мо­стики, между которыми была протянута толстая веревка. Надеты ярко-красные шаровары, в руки взят раскрытый зонтик, и вот я уже, осторожно балансируя, легко пере­двигаюсь по канату. Потакавшая всем моим увлечениям искусством мама присела за пианино, стала наигрывать какой-то бравурный марш. (Отличная музыкантша, она не расставалась с инструментом даже летом, каждый год возила   его   в   деревню.) Звуки марша привлекли деревенских ребятишек. Окна избы были облеплены такими восторженными лицами, как будто они смотрели не на меня, а на всемирно известного канатоходца  Молодцова,  которого  я  видела  в  цирке.

Дальнейшие упражнения в хождении по канату, заня­тия гимнастикой, танцами развили мою пластичность, гиб­кость, и при первом же подвернувшемся случае я не пре­минула блеснуть ею. Осенью того же года я, пятнадцати­летняя девочка, держала приемные экзамены в школу-студию МХАТ. В фойе театра на помосте сидело целое судилище — члены экзаменационной комиссии, среди них и М. Горький, показавшийся мне тогда огромным и угрю­мым. Легкий прыжок, с которым я впорхнула на возвышение, оттолкнувшись сразу с места обеими ногами, чтобы про­честь стихотворение, мог быть оценен по достоинству только артистами цирка. Но Вл. И. Немировичу-Данченко он показался, наверное, детской выходкой, он тут же нравоучительна сказал мне: «Сидите пока дома, читайте книжки». Но в студию меня все же приняли вне конкурса, не­смотря  на то,  что все вакантные места были  заняты. Начались незабываемые годы учения в школе МХАТ, а затем и работы в театре под руководством К. С. Ста­ниславского. Сам он, как известно, очень любил цирк, не случайна же его полушутливая фраза — «самое лучшее место в мире — это цирк!». Не удивительно, что несколько позже, в одном из капустников в МХАТ, целое отделе­ние было посвящено пародийным цирковым номерам.

Театр превратился в тот вечер в большой карнавальный зал со столиками в партере, где за буфетной стойкой бойко продавала шампанское известная артистка Боль­шого театра Е. В. Гельцер. А на сцене шла «цирковая» программа, в которой участвовала вся труппа МХАТ во главе с К. С. Станиславским, В. И. Качаловым, И. М. Мо­сквиным, О. Л. Книппер-Чеховой. В этой программе был занят и Ф. И. Шаляпин, высту­павший в роли циркового борца. Нередко ответственные роли в этих капустниках отво­дились и молодежи. Так, мне пришлось выходить на сцену вместе с Константином Сергеевичем, Он изображал дрес­сировщика лошадей, а я испанскую наездницу, скачущую на лихом бутафорском коне. Огромная, в натуральную величину, деревянная лошадь ставилась на быстро вра­щающийся круг, а «наездница» должна была проделывать в ее седле с традиционной улыбкой трюки, двигаясь в сто­рону, обратную вращению круга. Вот тогда-то мне при­годилось мое увлечение цирком. Номер был очень труд­ный, и мы его долго репетировали. По утрам в фойе театра, отгородившись фанерными щитами «от всего мира», Константин Сергеевич под руководством дресси­ровщика лошадей, приглашенного из цирка, учился слож­ному владению шамберьером. Оттуда слышалось сухое пощелкивание бича и неприменное «гоп», произносимое с неподражаемой интонацией прилежным учеником «цир­кача».

На фото. А.  Коонен  в   роли   Куклы      («Ящик   с   игрушками»)

Никогда не забуду своего отчаяния, когда на генераль­ной репетиции моего номера вдруг обнаружилось, что взятый напрокат из цирка нарядный костюм наездницы оказался слишком тяжелым для меня и никак не совме­стимым с тем легким юмором и озорной пародийностью, на которой было построено все выступление. Многочис­ленные оборки путались между ног, плотный неподвиж­ный лиф, расшитый стеклянными бусами, стеснял дви­жения. Помогла мне жена Константина Сергеевича, тоже арти­стка МХАТ, М. П. Лилина. Из своего «волшебного» сун­дука, уже не раз выручавшего молодых актрис в тяжелые минуты, Мария Петровна извлекла широкую тюлевую пеле­рину, расшитую малиновыми блестками, заколола ее на мне наподобие юбки. Вместо лифа она обтянула мою фигуру ярким шарфом, а сбоку завязала большой бант и, воткнув в мои волосы огромный красный цветок мака, ра­достно захлопала в ладоши: «Вот то, что нужно, — легко и вместе с тем смешно». Почувствовав себя уверенно в новом костюме, я с азартом подбежала к «лошади». Импровизированная юбка запрыгала и затанцевала на мне. Получился нужный эф­фект. Номер был включен а программу и прошел с боль­шим успехом. «Лошадь» бежала по кругу, я проделывала на ней головокружительные трюки, изгибаясь так, что две длинные мои косы волочились по полу, С видимым на­слаждением щелкал саоим шамбарьером Константин Сер­геевич. С наклеенными огромными черными усами, загримированный под испанца, он и в самом деле был очень похож на настоящего импозантного дрессировщика лоша­дей,  которого  он  пародировал.

Несколько лет спустя жизнь свела меня еще с одним замечательным театральным режиссером и любителем цирка народным артистом республики А. Я. Таировым. В созданном им Камерном театре труппа состояла из артистов разных школ и направлений. Александр Яковлевич, мечтавший о синтетическом театре эмоционально насы­щенных форм, стремился воедино слить разрозненные начала арлекинады, трагедии, оперетты, пантомимы и   арены. Творцом такого театра, по его мнению, мог стать новый артист, с одинаковой легкостью владеющий всеми возможностями   своего   многогранного   искусства. Эмоциональный жест, эмоциональная форма — это и есть тот сценический синтез, без которого не может быть современного театра, в котором органически слились бы все разновидности сценического искусства, — говорил Александр Яковлевич, — так что в одном и том же спек­такле все искусственно разъединенные теперь элементы — слова, пения, пантомимы, танца, даже цирка — гармониче­ски сплетались бы между собой, являясь в результате единым  монолитным  театральным   произведением. Помимо Отличного владения голосом Таиров требовал от всех актеров безупречного владения своим телом. Учиться этому большому искусству он призывал нас у артистов цирка, у которых, по его словам, каждый пры­жок не только смел, но и оправдан.

На фото. Массовая  сцена  из  пьесы  Ш.  Лекока  «День  и  ночь»

Порой, наблюдая за не всегда удачными выступления­ми актеров театра, Александр Яковлевич повторял заме­чание Гёте о театре: «Я бы хотел, чтобы сцена была так же узка, как веревка канатного плясуна: это отбило бы охоту  у  многих  неискусных  поступать  на сцену». И это не были пустые декларации. На репетициях в Ка­мерном театре пантомимы Э. Донани «Покрывало Пьеретты», оперетт Ш. Лекока «Жирофле-Жирофля» и «День и ночь» его сцена была похожа на арену цирка. Акробаты и жонглеры передавали свое мастерство актерам театра. Позже, в дни подготовки спектакля «Ромео и Джульетта», мы видели, как терпеливо цирковой артист обучал юного Ромео виртуозно лазить по веревочной лестнице, веду­щей  в покои Джульетты. Изобретательно вводимые Таировым цирковые жанры расширяли   средства   сценической   выразительности. С годами росло мое восхищение цирком, Я никогда не упускала возможности побывать на цирковом представ­лении ни у нас, ни за границей. Во время зарубежных га­стролей мне удалось в свое время увидеть великолепного клоуна   Грока. Не раз мне доводилось от лица московской театраль­ной общественности приветствовать артистов цирка на их вечерах, быть членом президиума на юбилеях выдающих­ся мастерое арены. Помню юбилей замечательного клоуна-публициста Виталия Лазаренко. Было неожиданным и эффектным появление юбиляра на сцене на высоких ходулях!

С большим вниманием слежу я и сейчас за успехами артистов советского цирка, представителей самого муже­ственного   и   красивого   искусства.


Журнал Советский цирк. Сентябрь 1963 г.

оставить комментарий