Все будет хорошо, старик!

Я до сих пор не могу прийти в себя. Не могу забыть глаз Лады, таких страдающих, почти человечьих. Я лежу на своей чистой подстилке в теплой комнате, но меня трясет, как в мороз... И чтобы хоть немного успокоиться, я вспоминаю все с самого начала.

Я молод. Мне третий год. Конечно, я уже достаточно со­знателен, но все же часто чувствую, что мудрости мне еще ого-го как не хватает. Говорят, что моя мать была очень муд­рой особой, а ведь наследственность не последнее дело. Мать я совершенно не помню (помню только ее тепло, ее запах) меня купили (а если хотите, продали), когда мне было всего две недели и три дня. Мне повезло. Меня купила моя Хозяйка, и мы с ней сразу полюбили друг друга. А это не часто бывает. Это редкость, если хотите, чтобы собака не мучалась с хозяе­вами. Мы ведь совершенно разных пород — люди и собаки...

Детство мое можно назвать счастливым. Если хотите, очень счастливым. Меня баловали, ласкали, хотя Хозяйка и требо­вала от меня повиновения и порядка. Но я очень быстро усвоил, что можно и чего нельзя. А главное — что нужно! Больше всего я не люблю кошек (вот противность-то, одни когти чего стоят!) и людей, которые не любят собак. Больше всего люблю, когда меня понимают, а я понимаю, чего от меня хотят. Особенно это важно для меня с тех пор, как я начал работать. Работаю я в цирке. Как это славно — мы артисты цирка! Каждый вечер у нас праздник. А в воскресенье даже три. Музыка, яркий свет, смех публики, аплодисменты...

Работа у меня не трудная. Я -— танцую. То есть это только так называется. На самом деле  я просто ловлю свой  хвост. По-моему, самое интересное в жизни — это мой хвост. Гоняться за ним — одно удовольствие. Я гоняюсь за ним це­лыми днями (не считая выступлений) и ни разу не поймал.

Я верчусь, как белка в колесе (она выступает со мной в одном номере), у меня темнеет в глазах, я задыхаюсь, но... результата нет. Хвост все время буквально в сантиметре от моего носа. Кажется, вот-вот.., еще чуть-чуть... Ах, если бы я только мог добраться до своего хвоста, я не знаю, что бы я сделал! Наверное, откусил бы его! Особенно весело ловить хвост под музыку, когда моя Хозяйка, нарядная и красивая, щелкает кнутиком, который еще ни разу меня не коснулся, и громко говорит:

— Алле гоп! Вальс... Галоп...

Музыка медленная — и я не тороплюсь. Музыка становится быстрее, и я кружусь все быстрее. В публике смеются и взрос­лые и дети — все дружно аплодируют мне. Кто-то раз даже крикнул:

— Во дает животное!

И, если хотите, я сам от всего этого получаю удовольствие. Хозяйка обо мне говорит:

— У Мальчика врожденный талант. Он ритмичен и музыка­лен. И главное — терпелив...

Кому не будет приятно услышать о себе такое? Единствен­ное, что меня раздражает, это мое имя. Мальчик! Что за чушь! Не вечно же я буду мальчиком?! Впрочем, Мальчик — офи­циально. Это идиотское имя мхе дала хозяйка моей матери. Дело в том, что кроме меня родились еще три девчонки. Ну, и вы сами понимаете... А вообще-то моя Хозяйка зовет меня Малыш, это как-то симпатичнее и вполне меня устраивает.

Мы живем с Хозяйкой вдвоем. У нас хорошенькая, уютная однокомнатная квартирке. Правда далековато. От цирка, я имею в виду. Сначала мы жили втроем. Добрая белая лайка Люси умерла этой осенью. Она была уже очень старая и давно не работали на арене. Кстати, она знала мою мать... Без Люси у нас стало пусто, но Хозяйка решила не брать в дом других собак. Как говорит Хозяйка, они в коллективе организованней, — их ведь больше десяти. Даже белку с клеткой оставили в цирке. Возить ее каждый день на представление — хлопот не оберешься. А я — маленький, домашний, со мной удобно. Мы даже в трамвае ездим — и ничего. Хозяйка только поглубже запа­хивает шубку и шепчет:

— Малыш, тихо...

На улице я сразу высовываю нос — я люблю свежий воз­дух. Потом из шубы Хозяйки потихонечку показывается моя голова. Я смотрю на прохожих, на автомобили, на дома... Мне все очень интересно, все нравится — ведь я городской житель! По вечерам мы с Хозяйкой смотрим телевизор. Наш номер всегда в первом отделении, поэтому мы рано освобождаемся. Со всех сторон слышу, что по телевидению плохие переда­чи. Странно, но мне они нравятся, хотя животных, особенно собак, показывают очень редко. Как будто, кроме Мухтара, и собак на свете нет. А один раз я даже самого себя видел. Только очень уж мало показали. Кружусь — и все, даже лица не разобрать. Почти ничего не разглядел. Но, если хотите, так кружиться не многие умеют! И вот недавно я почувствовал, что в нашей жизни что-то меняется. Если хотите — даже ломается. Что-то в нашей уютной квартирке переменилось. Хозяйка стала какая-то нервная, чужая. И стал к нам часто приходить один человек. И этот человек не любил собак. Он сказал:

— Больших собак я люблю, а маленьких... — и он помор­щился.

Не верьте людям, которые так говорят. Они не любят ни больших собак, ни маленьких. Но перед Хозяйкой этот человек делал вид, что любит. Я это сразу понял, а она — нет. И цирк он не любит, хотя постоянно расхаживает, как свой, за кулисами. Если хотите, его все наши собаки невзлюбили. Даже Лада. Она у нас главная. Мы все ее побаиваемся. Она церемониться не любит, чуть что, может и куснуть до крови. Правда, исключительно за дело. Она строгая, но справедлива так же, как Хозяйка. Однажды дома Хозяйка вышла в кухню, а я лежал на полу у дверей в комнату. Днем я люблю лежать так, чтобы мне пря­мо в глаза било солнце. Закроешь глаза, дремлешь и меч­таешь: вроде ты — маленький, маме рядом, все спокойно... А вечером я люблю лежать в темном месте — электрический свет меня раздражает. Вообще-то я имею право лежать где угодно, лишь бы не на постели и не на кресле, но я и сам не люблю на мягком.

И вот этот человек пошел за Хозяйкой в кухню. И когда проходил мимо меня, взял и ударил меня ботинком. Огромным черным ботинком. Больно. Очень больно. Господи, и за что? И как можно? Такой большой — такого маленького, безобидно­го?! И потом, я же лежал! А люди ведь сами говорят: «Лежа­чего не бьют». А я даже не пискнул, чтобы не огорчать Хозяйку, — она сразу понимает, когда я жалуюсь. Потом мы все сидели в комнате, пили кофе (я не пил, конечно), и Хозяйка была такая грустная, что я решил разве­селить ее хоть немного. Начал ловить свой хвост, кручусь, под­прыгиваю, хохочу. А Хозяйка даже не улыбнулась.

— Господи... Не до танцев, малыш... Иди ко мне...

Взяла меня на руки, гладит. А я смотрю ей в глаза и про­шу: «Выгони ты его... Так хорошо было без него.,.» Ах, как трудно, когда не все понимаешь, И все-таки я понял главное — этот человек хотел увести Хозяйку из цирка. Он сказал:

— Выбирай, или цирк, или я...

Глупый, он не знал, что Хозяйка любила цирк даже больше, чем я, Ведь это она привела меня в цирк и научила его любить. Вы не подумайте, что я вообще что-то лично имел против этого человека, хотя я несколько дней еле танцевал после его удара. Нет, нет и еще раз нет! Ну мало ли кто мне лично нра­вится и кто не нравится... В цирке у нас есть прекрасный парень — Сережа (кстати, наш сосед по дому), работает иа воздушной ракете, никакого прямого отношения к животным, а какой веселый, какой внимательный: всегда нагнется, погла­дит, Так ласково, да еще прибавит:

—Ну, как жизнь, старик?... Так ты за меня лизни ей нежно руку, договорились?..

А я переворачиваюсь на спину и, лизнув руку ему, радостно повизгиваю. Сережа мне нравится. Да мало ли на свете хоро­ших людей! А поэтому и надо во всем этом разобраться. «Кто ударил раз, обязательно ударит еще». Так говорила старая Люси. А уж ей-то можно верить, она знала все и всех, даже мою мать. Так и случилось. После выступления мы все кланялись. Нас всегда вызывают несколько; раз. Лада выходит степенно, за ней появляются все собаки, а я вылетаю как сумасшедший, мотаю головой и даже кувыркаюсь. Публике это нравится Лада так же степенно уходит за кулисы, все собаки за ней, а я все кувыркаюсь, не хочу уходить, и меня насильно уносят на руках. Это такая игра, так мы всегда играем с Хозяйкой.

На этот раз меня унес за кулисы один парень из униформы, Вася, страшный собачник. За занавесом он спустил меня на пол. После ослепительно яркой арены всегда кажется темно, Я ме­чусь из стороны в сторону, никак не найду Хозяйку, сами знаете, сколько запахов в цирке. Но я ведь, повторяю, без­обидный, мне разрешают ходить всюду, я со всеми в дружбе, меня в цирке все знают. И тут я вижу золотые туфельки Хозяйки и рядом — знакомые черные ботинки. И вдруг один ботинок размахнулся, я пискнул, и... И тут я уж больше ничего не помню... Очнулся я весь перевязанный в нашем зверином медпункте. Противно пахнет больницей и уколами, И кто-то рядом стонет. Я повернул голову на стоны — Лада смотрит на меня, она вся в крови, и в глазах ее слезы. И я все понимаю. Она, если хотите, спасла меня. Она услышала мой писк, и черный ботинок меня только задел. Вся сила удара досталась Ладе... Домой вез меня Сережа (Хозяйка осталась с Ладой) и шептал мне всю дорогу:

— Не унывай, старик, все будет хорошо... Этот проходимец долго будет меня помнить...

И мне кажется, я все понимаю, о чем он говорит. Я бы все это рассказал Хозяйке, да думаю, что она и без меня тоже все понимает. Человек этот больше у нас не бывает. Хозяйка вечерами ле­жит на тахте и курит (терпеть не могу табачный дым!), а я, все еще весь перевязанный, одиноко смотрю телевизор. Или перс-дачи стали хуже, или одному их смотреть скучнее, а может — без работы тоскую. Пока я и Лада на бюллетене, наш номер выпал из программы, потому что, если хотите, а общем-то на нас с ней все и держится. Только бы поправилась Лада. Вот покручусь тогда от радости! Сегодня со мной уже второй раз смотрел телевизор Сережа. Он сказал мне:

— Терпение, старик! Я же сказал, все будет хорошо!

Я и сам замечаю, что становлюсь терпеливым. Нам терпение необходимо, мы ведь из цирка. И мне, если хотите, уже третий год...

Журнал Советский цирк. Январь 1968 г.

оставить комментарий