Я становлюсь борцом
Я знал, что в Москве есть две атлетические школы: школа физического развития B. A. Пытлясинского и арена художника любителя-борца Моро-Дмитриева на Садовой.
Меня тянула к себе школа Пытлясинского. я уже cлышал к тому времени, что он был воспитателем целого ряда известных борцов-профессионалов. Но -- главное — он сам был выдающимся борцом. Из уст в уста передавалась легенда o том, как Пытлясинский четыре года назад, в 1900 году, сделал дерзкий вызов официальным чемпионам мира — французу Полю Понсу и «страшному турку» Kара-Ахмету. Рассказывали, будто этот самый русский борец заявил на страницах парижского спортивного журнала, что ни один из них не имеет права называть себя чемпионом мира, не положив его, Пытлясинского, и что он к их услугам и готов ради этого преодолеть тысячи верст, отделяющие Париж от Саратова. Велико, говорили, было удивление парижан, когда они увидели, что дерзкий русский, рискнувший вызвать знаменитого Кара-Ахмета, был внешне куда слабее «страшного турка». Дело, конечно,
Не только во внешнем виде: Кара-Ахмет тогда считался непобедимыми самым сильным в мире борцом, — недаром он только что победил прославленного Поля Пока.
Вот что писал o «страшном турке» «русский лев» Георг Гаккеншмидт — первый русский чемпион мира — в одном из английских журналов:
«B течение долголетней моей карьеpы борца мне пришлось иметь столько тяжелых и трудных сxваток, сначала как любителю, потом как профессионалу, что затрудняешься сказать, которой из моих побед я мог бы гордиться больше, нежели прочими?
Как бы то ни было, вспоминая все свои схватки, я считаю самым серьезным, наиболее успешным, мое выступление в Будапеште. Счастье мне улыбалось, и я положил Альберта де гари в 4 минуты, Эмабля де Кальмет в 25 минут, a Вальден6ерга, Которого многие считали опасным Соперником для меня,— в 24 минуты.
Таким образом, все шло для меня как нельзя лучше.
Но нот подошла моя схватка со знаменитым турком Kаpа-Ахметоу. Во вСю жизнь я не забуду нашей с ним схватки.
Этот турок был одним из сильнейших людей, каких когда-либо я знал. Громадная сила, ловкость и удивительная выдержкa делали Каpа-Ахмета страшнейшим из борцов.
Три часа шла наша борьба, и казалось, что она затянется до глубокой ночи. Первое время турок имел надо мной большой перевес. Но затем я почувствовал перeвес на своей стороне. K концу третьего часа схватки мы оба были совершенно свежи. Воспользовавшись оплошностью Кара-Ахмета, я бросился на своего противника, и широкие плечи турка коснулись ковра.
Это была самая лучшая моя победа...»
Гаккеншмидт так и озаглавил свою статью: «Самая тяжелая моя борьба».
И вот этого «страшного турка», которого Георг Гаккеншмидт смог положить только за три часа, Пытлясинский победил за семь минут!
Заманчиво учиться y такого борца!..
Приятное впечатление произвел на меня Владислав Алексеевич с первой же встречи. Он был высок, прекрасно Сложен, мускулы его были отчетливо видны. Приветливая улыбка не сходила c его лица; он носил изящные подкрученные кверху усы, был лысоват.
Он тепло встретил меня, расспросил o моей жизни, похвалил мои мускулы.
И началась моя учеба.
Школа Пытлясинского была расположена на углу Маросейки и Армянского переулка. Меценаты — купцы Рогозины дали ему для этой цели вeсь верх большого дома. Но вторникам, четвергами субботам c семи часов вечера собирались в школе ученики. Основными предметами были гимнастика, легкая и тяжелая атлетика и — моя Любимая—борьба. конечно, не только один я любил борьбу. Рядом со мной тренировались Пасхалиус, Гинсбург, Якобсoн, Бетрам и другие. Многие из них впоследствии, как и я, стали борцами-профессионалами.
Велика была моя любовь к Владиславу Алексеевичу.
За все два года учебы (1904-1905) я не пропустил y него ни одного занятия.
Единственный случай, когда я опоздал на угол Марасейки и Армянского, был в грозoвые декабрьские дни 1905 года.
В Москве строились баррикады. На Прeсне закипал бой. Улицы заполняли рабочие.
Жил я тогда в девятиэтажном доме купца Афремова, близ Красных ворот.
По дороге на занятия я увидел, как шестеро рабочих пытаются поднять огромное железное полотно от ворот.
Дело поддается плохо — полотно тяжелое. A c соседней баррикады их уже торопят.
— Ну, что? Тяжело? — спрашиваю я.
Молчат, смотрят хмуро на мое хорошее пальто.
— А ну, наваливайте на меня одного!
Они переглядываются. Раздается смех.
— Ишь, силач нашелся!
— Наваливайте!
C шутками и смехом они взгромоздили полотно на меня.
Чувствую, пудов двадцать будет. Шагаю. Ноги подкашиваются.
И вдруг крик:
— Казаки!
Все в сторoны.
Я делаю несколько шагов И падаю. И только это спасает меня.
Лежу под полотном.
Казаки проносятся мимо. Снег комьями летит Из-под копыт. Вижу — спешились, разбирают баррикаду... Потом затрусили по направлению к Курскому вокзалу.
Прибежали мои шестеро рабочих, c трудом вытащили меня.
Баррикада снова растет. Я помогаю. Кто-то кричит:
— На Сретенке, в магазине Биткова оружие! Все побежали туда.
Метет пурга. Темно. Звенят разбитые окна. Мыв темном магазине.
Снова казаки. Все выбежали. Я остался один, хватаю какой-то длинный предмет в чехле, думаю — оружие. Бегу следом. Недалеко церковь. Рабочие скрываются в сторожке, я вваливaюсь тудa. Дьякон запирает дверь, шепчет в страхе:
— Помяни, господи, царя Давида и всю кроткость его... Рассматриваю свой трофей. Конфуз! Это охотничий рог.
Потихоньку расходимся. Я пробираюсь к баням на Театральной площади. Вхожу в баню. Служитель испуганно смотрит на меня. Оказывается, я не только обо- рван,— y меня в крови лицо.
Почистившись, благодарю его, выскакиваю в дверь. Спешу в школу. Уже больше семи часов. Идет снег. Где-то полыхает зарево.
Тихо на углу Маросейки и Армянского. Бледный швейцар говорит:
— Занятий сегодня не будет.
Но вскоре всё входит в свою колею. Мы упорно тренируемся.
Hет предела моей радости, когда Владислав Алексеевич в день моего рождения преподносит мне книгу o французской борьбе. Как греет его душевный автограф!
Летом в московском саду Омона «Аквариум», на Садовой, открывается чемпионат борьбы. B нем выступают знаменитые борцы: великан — серб Антонович, АлеКС Аберг, Георг Лурих, Петр Крылов, студент Соловьев, Моор, не стареющий Глинкин, Шпехт, Хаджи Мурат. Будет бороться и мой учитель.
Перед oткрытием чемпионата он спросил меня:
— Может быть, ивы примете участие?
Я готов был прыгать от восторга: исполнялась МОЯ мечта. Как гордо я поднимал голову, как по-мальчишески выпячивал грудь!
Но скоро наступило разочарование: меня клали на ковер, и я уходил с досады в aртистическую уборную И плакал.
Ко мне подходил милый Пытлясинский, гладил меня по голове, улыбался, говорил:
— И меня клали, всех клали. A ведь вот --- стали борцами... И ты, если будешь упорно тренироваться, когда‑нибудь можешь стать борцом. Других будешь класть.
— A почему меня всё ставят c крупными? — спрашивал я.
— A с кем бы ты хотел? — говорил, улыбаясь, Пытлясинский.
- С Моором, c Крыловым, со ШпехТом... Они моего роста.
— Ну, — вздыхал Пытлясинский. — Крылов — знаменитость большая... И Моор тoже... Разве тебя можно c ними ставить!..
Но я был уверен, что выстою против любого, равного мне по весу.
И вскоре после нашего разговора меня вьшустили в паре со Шпехтом. И какова была моя радость — двадцатиминутная борьба окончилась вничью.
Московская газета «Русское слово» писала на другой день в своем отчете:
«Вторая пара—Шпехт и Тулум6асов. (Я тогда еще не взял псевдонима.) Оба противника не уступают друг другу — ни в силе, нив ловкости. Состязание их представляло довольно красивое зрелище...
Противниками была показана разносторонняя техника. «Мосты» и другие приемы были прямо великолепны. Состязание продолжалось c пeрерывом 20 минут и кончилось вничью».
Поcле этой победы я сразу вырос в своих глазах. Стал настойчивее просить, чтобы меня поставили c Петром Крыловыми Моором. Но мне опять отказывали в этом, и я смирился, ограничившись двумя-тремя победами в чемпионате.
Однажды, когда я сидел в ложе, ко мне подошел грузный Матюшенко, известный борец c большим стажем, Тот самый Матюшенко, борьбу которого мне удалось наблюдать еще в Казани. Он предложил мне поехать в Тамбов в цирк Сур — принять участие в чемпионате.
Предложение мне понравилось, но я сказал, что должен посоветоваться c Пытлясинским.
— Сколько ты здесь получаешь? — настаивал он.
— Четыре рубля.
— Ну вот, а там будешь получать пятерку.
— Нет, пока не посоветуюсь c учителем, ехать не могу, — говорил я.
Пытлясинский благословил меня на эту первую поездку, и c этого времени началась моя жизнь борца-пpофессионала...
И вот мы c Матюшенко в Тамбове. Взяли извозчика. Подъезжаем к первой гостинице. Я моложе, почти мальчишка по сравнению со знаменитым Матюшенко, поэтому бегу заказывать номер. Уже в дверях меня останавливает швейцар:
— Номеров нет.
— Едем дальше. Опять отказывают:
— Комнат свободных нет.
Едем еще дальше — опять нет.
— Что это? — удивлялся я.— Все заняты?
A Матюшенко, тяжело повернувшись ко мне, спрашивает:
— A ты, наверное, говоришь, что мы борцы?
— Да, — с гордостью ответил я.
— Ну, тогда нигде не пустят...
— Почему?
— B прошлом году здесь выступал Моор-3наменский.
Побил посуду, поколотил людей, поломал мебель, когда спрашивали c него деньги, и, не расплатившись, уехал. Было горько это слышать. Я так гордился профессией борца и не хотелось думать, что это правда.
У следующей гостиницы на подозрительный вопрос швейцара o нашей профессии, я уже ответил, что мы коммивояжеры из Москвы.
Номера сразу оказались. И когда я попросил принести вещи в номер, швейцар со всех ног бросился c лестницы. Смешно было наблюдать, как оторопело он остановился перед крупным, c широкими плечами Матюшенко.
— А вы не борцы, господа?
Мы рассмеялись. Пошли в номера, а он семенил рядом и все приговаривал:
— А ведь вы борцы, господа... Не велено пускать, господа... Мне от хозяина попадет...
Но мы ему объяснили, что борцы бывают разные, и он успокоился.
C первых же дней жизни в Тамбове я начал ощущать неудобства от дружбы c Матюшенко. Огромный, тренированный Человек, он был прожорлив. Он, например, за обедом съедал целую ножку барана, запивая ее пивом. Расходы же за обед мы делили поровну. A если учесть, что я был почти без денег, станет понятно мое Настроение. Сказать же ему об этом я стеснялся. К счастью, случай избавил меня от непомeрных расходов. Однажды утром я прочитал афишу. Оказалась, что я борюсь c Матюшенко. И каково было его удивление, когда на девятнадцатой минуте я положил его на лопатки. Радости моей не было предела! это уже не Ц!пехт, a семИпудовый опытнейший борец. Я долго и искренне раскланивался перед аплодирующей публИкой. Все-таки, что это за чувство — заслуженная победа!
Радостный, я бегу, чтобы принять поздравления товарище? и дирекции.
A старик Сур встречает меня, держась за голову руками, с отчаянием на лице:
— Что ви наделяль! (Он плохо говорил по-русски). Мaтюшенкo — украинский богатырь. Игра на нем, ни всё мне портиль.
Я в недоумении смотрю на директора.
A публика беснуется, аплодирует, Вызывает меня. Снова выбегаю на арену, раскланиваюсь.
Арбитр объявляет реванш: Турбас—Матюшенко.
Но Матюшенко на другой день отказался от схватки, и его заменили Михельсоном. Случайный разговор c Михельсоном раскрыл мне тайну, o существовании которой я не подозревал и которая тщательно от меня, как от молодого борца, всеми скрывалась.
Михeльсон — борец небольшого роста, широкий, c полным животом. Я знал, что он очень силен, но, как говорили товарищи, не имеет «куража». Надо сказать, что впоследствии я убедился в том, что все грyзныe борцы не имеют «куража»; не имеют они и техники.
Так вот, вошел Михельсон в мой номер и говорит:
— Ну, Турбач (так он называл меня), как будем бороться?
— То есть как? — не понял я.
— Как нужно, таки будем. Он вспылил:
— Ты не думай, что я плохой борец, меня и Збышко не положит.
— Господин Михельсон, я вас не считаю плохим борцом...
— Ладно, - сказал он, остыв,— давай двадцать минут вничью, a? Ты иди мне на приемы, я тоже пойду, сделаем красивую борьбу. Сегодня придет моя дама в цирк.
Я c радостью дал свое согласие. «C таким сильным борцом ничья — это почетно», —думал я. Нов душе все время копошилась мысль, чго не об этом я мечтал, любуясь Поддубным.
Я написал радостное письмо своему милому учителю Нытлясинскому, сообщив ему, что не имею поражений:
Матюшенко Положил «в бур» в 19 минут, на реванш он не явился, a c Михельсоном одна ничья и одна победа... Иду на приз... Строчки o Михельсоне я подчеркнул, желая показать, что уже знаю закулисные секреты борьбы и понимаю, почему меня не выпускали c Петром Кpыловым и прославленным Моором.
Н. Турбас
оставить комментарий