Я становлюсь борцом

Я знал, что в Москве есть две атлетические школы: школа физического развития B. A. Пытлясинского и арена художника любителя-борца Моро-Дмитриева на Садовой.

Меня тянула к себе школа Пытлясинского. я уже cлышал к тому времени, что он был воспитателем целого ряда известных борцов-профессионалов. Но -- главное — он сам был выдающимся борцом. Из уст в уста передава­лась легенда o том, как Пытлясинский четыре года назад, в 1900 году, сделал дерзкий вызов официальным чемпио­нам мира — французу Полю Понсу и «страшному турку» Kара-Ахмету. Рассказывали, будто этот самый русский бо­рец заявил на страницах парижского спортивного  журна­ла, что ни один из них не имеет права называть себя чем­пионом мира, не положив его, Пытлясинского, и что он к их услугам и готов ради этого преодолеть тысячи верст, отделяющие Париж от Саратова. Велико, говорили, было удивление парижан, когда они увидели, что дерзкий рус­ский, рискнувший вызвать знаменитого Кара-Ахмета, был внешне куда слабее «страшного турка». Дело, конечно,

Не только во внешнем виде: Кара-Ахмет тогда считался непобедимыми самым сильным в мире борцом, — неда­ром он только что победил прославленного Поля Пока.

Вот что писал o «страшном турке» «русский лев» Ге­орг Гаккеншмидт — первый русский чемпион мира — в одном из английских журналов:

«B течение долголетней моей карьеpы борца мне при­шлось иметь столько тяжелых и трудных сxваток, снача­ла как любителю, потом как профессионалу, что затрудня­ешься сказать, которой из моих побед я мог бы гордиться больше, нежели прочими?

Как бы то ни было, вспоминая все свои схватки, я счи­таю самым серьезным, наиболее успешным, мое выступ­ление в Будапеште. Счастье мне улыбалось, и я положил Альберта де гари в 4 минуты, Эмабля де Кальмет в 25 минут, a Вальден6ерга, Которого многие считали опасным Соперником для меня,— в 24 минуты.

Таким образом, все шло для меня как нельзя лучше.

Но нот подошла моя схватка со знаменитым турком Kаpа-Ахметоу. Во вСю жизнь я не забуду нашей с ним схватки.

Этот турок был одним из сильнейших людей, каких когда-либо я знал. Громадная сила, ловкость и удиви­тельная выдержкa делали Каpа-Ахмета страшнейшим из борцов.

Три часа шла наша борьба, и казалось, что она затя­нется до глубокой ночи. Первое время турок имел надо мной большой перевес. Но затем я почувствовал перeвес на своей стороне. K концу третьего часа схватки мы оба были совершенно свежи. Воспользовавшись оплошностью Кара-Ахмета, я бросился на своего противника, и широ­кие плечи турка коснулись ковра.

Это была самая лучшая моя победа...»

Гаккеншмидт так и озаглавил свою статью: «Самая тяжелая моя борьба».

И вот этого «страшного турка», которого Георг Гаккен­шмидт смог положить только за три часа, Пытлясинский победил за семь минут!

Заманчиво учиться y такого борца!..

Приятное впечатление произвел на меня Владислав Алексеевич с первой же встречи. Он был высок, прекрасно Сложен, мускулы его были отчетливо видны. Приветливая улыбка не сходила c его лица; он носил изящные подкру­ченные кверху усы, был лысоват.

Он тепло встретил меня, расспросил o моей жизни, по­хвалил мои мускулы.

И началась моя учеба.

Школа Пытлясинского была расположена на углу Маросейки и Армянского переулка. Меценаты — купцы Рогозины дали ему для этой цели вeсь верх большого до­ма. Но вторникам, четвергами субботам c семи часов ве­чера собирались в школе ученики. Основными предметами были гимнастика, легкая и тяжелая атлетика и — моя Лю­бимая—борьба. конечно, не только один я любил борьбу. Рядом со мной тренировались Пасхалиус, Гинсбург, Якоб­сoн, Бетрам и другие. Многие из них впоследствии, как и я, стали борцами-профессионалами.

Велика была моя любовь к Владиславу Алексеевичу.

За все два года учебы (1904-1905) я не пропустил y него ни одного занятия.

Единственный случай, когда я опоздал на угол Мара­сейки и Армянского, был в грозoвые декабрьские дни 1905 года.

В Москве строились баррикады. На Прeсне закипал бой. Улицы заполняли рабочие.

Жил я тогда в девятиэтажном доме купца Афремова, близ Красных ворот.

По дороге на занятия я увидел, как шестеро рабочих пытаются поднять огромное железное полотно от ворот.

Дело поддается плохо — полотно тяжелое. A c соседней баррикады их уже торопят.

—    Ну, что? Тяжело? — спрашиваю я.

Молчат, смотрят хмуро на мое хорошее пальто.

—    А ну, наваливайте на меня одного!

Они переглядываются. Раздается смех.

—    Ишь, силач нашелся!

—    Наваливайте!

C шутками и смехом они взгромоздили полотно на меня.

Чувствую, пудов двадцать будет. Шагаю. Ноги подка­шиваются.

И     вдруг крик:

—    Казаки!

Все в сторoны.

Я   делаю несколько шагов И падаю. И только это спа­сает меня.

Лежу под полотном.

Казаки проносятся мимо. Снег комьями летит Из-под копыт. Вижу — спешились, разбирают баррикаду... Потом затрусили по направлению к Курскому вокзалу.

Прибежали мои шестеро рабочих, c трудом вытащили меня.

Баррикада снова растет. Я помогаю. Кто-то кричит:

—   На Сретенке, в магазине Биткова оружие! Все побежали туда.

Метет пурга. Темно. Звенят разбитые окна. Мыв тем­ном магазине.

Снова казаки. Все выбежали. Я остался один, хватаю какой-то длинный предмет в чехле, думаю — оружие. Бе­гу следом. Недалеко церковь. Рабочие скрываются в сторожке, я вваливaюсь тудa. Дьякон запирает дверь, шепчет в страхе:

—    Помяни, господи, царя Давида и всю кроткость его... Рассматриваю свой трофей. Конфуз! Это охотничий рог.

Потихоньку расходимся. Я пробираюсь к баням на Театральной площади. Вхожу в баню. Служитель испу­ганно смотрит на меня. Оказывается, я не только обо- рван,— y меня в крови лицо.

Почистившись, благодарю его, выскакиваю в дверь. Спешу в школу. Уже больше семи часов. Идет снег. Где-то полыхает зарево.

Тихо на углу Маросейки и Армянского. Бледный швей­цар говорит:

—    Занятий сегодня не будет.

Но вскоре всё входит в свою колею. Мы упорно трени­руемся.

Hет предела моей радости, когда Владислав Алексее­вич в день моего рождения преподносит мне книгу o фран­цузской борьбе. Как греет его душевный автограф!

Летом в московском саду Омона «Аквариум», на Садовой, открывается чемпионат борьбы. B нем выступают знаменитые борцы: великан — серб Антонович, АлеКС Аберг, Георг Лурих, Петр Крылов, студент Соловьев, Моор, не стареющий Глинкин, Шпехт, Хаджи Мурат. Будет бороться и мой учитель.

Перед oткрытием чемпионата он спросил меня:

— Может быть, ивы примете участие?

Я готов был прыгать от восторга: исполнялась МОЯ мечта. Как гордо я поднимал голову, как по-мальчишески выпячивал грудь!

Но скоро наступило разочарование: меня клали на ковер, и я уходил с досады в aртистическую уборную И плакал.

Ко мне подходил милый Пытлясинский, гладил меня по голове, улыбался, говорил:

—           И меня клали, всех клали. A ведь вот --- стали бор­цами... И ты, если будешь упорно тренироваться, когда‑нибудь можешь стать борцом. Других будешь класть.

—    A почему меня всё ставят c крупными? — спраши­вал я.

—    A с кем бы ты хотел? — говорил, улыбаясь, Пытлясинский.

-         С Моором, c Крыловым, со ШпехТом... Они моего роста.

—   Ну, — вздыхал Пытлясинский. — Крылов — знаме­нитость большая... И Моор тoже... Разве тебя можно c ними ставить!..

Но я был уверен, что выстою против любого, равного мне по весу.

И вскоре после нашего разговора меня вьшустили в паре со Шпехтом. И какова была моя радость — двадца­тиминутная борьба окончилась вничью.

Московская газета «Русское слово» писала на другой день в своем отчете:

«Вторая пара—Шпехт и Тулум6асов. (Я тогда еще не взял псевдонима.) Оба противника не уступают друг дру­гу — ни в силе, нив ловкости. Состязание их представля­ло довольно красивое зрелище...

Противниками была показана разносторонняя техника. «Мосты» и другие приемы были прямо великолепны. Со­стязание продолжалось c пeрерывом 20 минут и кончилось вничью».

Поcле этой победы я сразу вырос в своих глазах. Стал настойчивее просить, чтобы меня поставили c Петром Крыловыми Моором. Но мне опять отказывали в этом, и я смирился, ограничившись двумя-тремя победами в чем­пионате.

Однажды, когда я сидел в ложе, ко мне подошел груз­ный Матюшенко, известный борец c большим стажем, Тот самый Матюшенко, борьбу которого мне удалось на­блюдать еще в Казани. Он предложил мне поехать в Тамбов в цирк Сур — принять участие в чемпионате.

Предложение мне понравилось, но я сказал, что дол­жен посоветоваться c Пытлясинским.

—  Сколько ты здесь получаешь? — настаивал он.

—  Четыре рубля.

—  Ну вот, а там будешь получать пятерку.

—   Нет, пока не посоветуюсь c учителем, ехать не мо­гу, — говорил я.

Пытлясинский благословил меня на эту первую поезд­ку, и c этого времени началась моя жизнь борца-пpофес­сионала...

И вот мы c Матюшенко в Тамбове. Взяли извозчика. Подъезжаем к первой гостинице. Я моложе, почти маль­чишка по сравнению со знаменитым Матюшенко, поэтому бегу заказывать номер. Уже в дверях меня останавливает швейцар:

—   Номеров нет.

—    Едем дальше. Опять отказывают:

—   Комнат свободных нет.

Едем еще дальше — опять нет.

—   Что это? — удивлялся я.— Все заняты?

A Матюшенко, тяжело повернувшись ко мне, спра­шивает:

—   A ты, наверное, говоришь, что мы борцы?

—   Да, — с гордостью ответил я.

—   Ну, тогда нигде не пустят...

—   Почему?

—   B прошлом году здесь выступал Моор-3наменский.

Побил посуду, поколотил людей, поломал мебель, когда спрашивали c него деньги, и, не расплатившись, уехал. Было горько это слышать. Я так гордился профессией борца и не хотелось думать, что это правда.

У следующей гостиницы на подозрительный вопрос швейцара o нашей профессии, я уже ответил, что мы ком­мивояжеры из Москвы.

Номера сразу оказались. И когда я попросил принести вещи в номер, швейцар со всех ног бросился c лестницы. Смешно было наблюдать, как оторопело он остановился перед крупным, c широкими плечами Матюшенко.

—   А вы не борцы, господа?

Мы рассмеялись. Пошли в номера, а он семенил рядом и все приговаривал:

—    А ведь вы борцы, господа... Не велено пускать, гос­пода... Мне от хозяина попадет...

Но мы ему объяснили, что борцы бывают разные, и он успокоился.

C первых же дней жизни в Тамбове я начал ощущать неудобства от дружбы c Матюшенко. Огромный, трени­рованный Человек, он был прожорлив. Он, например, за обедом съедал целую ножку барана, запивая ее пивом. Расходы же за обед мы делили поровну. A если учесть, что я был почти без денег, станет понятно мое Настроение. Сказать же ему об этом я стеснялся. К счастью, случай избавил меня от непомeрных расходов. Однажды утром я прочитал афишу. Оказалась, что я борюсь c Матюшенко. И каково было его удивление, когда на девятнадцатой минуте я положил его на лопатки. Радости моей не было предела! это уже не Ц!пехт, a семИпудовый опытнейший борец. Я долго и искренне раскланивался перед аплоди­рующей публИкой. Все-таки, что это за чувство — заслу­женная победа!

Радостный, я бегу, чтобы принять поздравления това­рище? и дирекции.

A старик Сур встречает меня, держась за голову рука­ми, с отчаянием на лице:

—    Что ви наделяль! (Он плохо говорил по-русски). Мaтюшенкo — украинский богатырь. Игра на нем, ни всё мне портиль.

Я в недоумении смотрю на директора.

A публика беснуется, аплодирует, Вызывает меня. Сно­ва выбегаю на арену, раскланиваюсь.

Арбитр объявляет реванш:  Турбас—Матюшенко.

Но Матюшенко на другой день отказался от схватки, и его заменили Михельсоном. Случайный разговор c Ми­хельсоном раскрыл мне тайну, o существовании которой я не подозревал и которая тщательно от меня, как от мо­лодого борца, всеми скрывалась.

Михeльсон — борец небольшого роста, широкий, c пол­ным животом. Я знал, что он очень силен, но, как говори­ли товарищи, не имеет «куража». Надо сказать, что впоследствии я убедился в том, что все грyзныe борцы не имеют «куража»; не имеют они и  техники.

Так вот, вошел Михельсон в мой номер и говорит:

—   Ну, Турбач (так он называл меня), как будем бо­роться?

—   То есть как? — не понял я.

—    Как нужно, таки будем. Он вспылил:

—   Ты не думай, что я плохой борец, меня и Збышко не положит.

—   Господин Михельсон, я вас не считаю плохим бор­цом...

—   Ладно, - сказал он, остыв,— давай двадцать минут вничью, a? Ты иди мне на приемы, я тоже пойду, сде­лаем красивую борьбу. Сегодня придет моя дама в цирк.

Я c радостью дал свое согласие. «C таким сильным борцом ничья — это почетно», —думал я. Нов душе все время копошилась мысль, чго не об этом я мечтал, лю­буясь Поддубным.

Я написал радостное письмо своему милому учителю Нытлясинскому, сообщив ему, что не имею поражений:

Матюшенко Положил «в  бур» в 19 минут, на реванш он не явился, a c Михельсоном одна ничья и одна победа... Иду на приз... Строчки o Михельсоне я подчеркнул, желая по­казать, что уже знаю закулисные секреты борьбы и пони­маю, почему меня не выпускали c Петром Кpыловым  и прославленным Моором.

Н. Турбас

оставить комментарий