По пятам за Поддубным

Мне было пятнадцать лет, когда я сбежал из pодного Нижнего Новгорода в Казань. Татарская столица произвела на меня впечатление сказочного города. Начитав­шись книг, я поднимался на башню цаpицы Сумбеки и, глядя вниз, думал: «Вот отсюда она бросилась... Вот стены, под котоpые вел подкоп Ивaн Гpозный... Здесь сра­жался наездник Епанча...»

Дoлго стоял я на башне, задумавшись и любyясь Ка­занью. Под яркими лучами заходившего солнца она былa величественно красива. И вдруг крик:

—    Иван Поддубный борется c четырьмя!

Я вздрогнул. забилось, заволновалось сердце: «Как?

Один против четырех?»

Сломя голову я сбежал c лeстницы.

—    Мальчик, дай афишу!

Босоногий разносчик, презрительно взглянув на меня,

помчался дальше, выкрикивaя слона рекламы. Я за ним. Догнав, схватил за шиворот.

—    Дай афишу! Слышишь, дай!

Разносчик упорствовал.

Мы были одного роста.

Я его схватил и начал трясти.

—      Дашь?!

Несколько человек, остановившись, c любопытством наблюдали за нами.

Убедившись, что я сильнее, мальчишка заныл:

—    Пусти...

—    Дай! — повторил я.

—    На, на, бери!

И вот маленькая афиша в моих руках.

A мальчишка, убегая, кричит так же звонко:

—    Иван Подду6ный! Поддубный борется c че­тырьмя!

Возле цирка Федосеевского бушует толпа. Каждому хочется получить билет. Огромная афиша сообщает: «Поддубный борется против четырех борцов: Матюшенко, Горца, Семипапия и Петрова».

Вот и я обладатель билета. Вместе c толпой попадаю в ярко освещенный цирк.

Началось обычное представление. Kрасивых дрессировaнных лошaдей выводил итальянец Нони Бедини. затем вы шли клоуны братья Костанди, размалеванные, c боль­шими носами. запомнился еще замечательный трюк под куполом цирка: Павел Федосеевский, стоя вниз головой на трапеции, играл на мандолине веселые Песни.

Разинув pот от удивления, я смотрел c галерки на это­го смельчака. Вот-вот упадет. Ведь это игра c жизнью! Одно неверное движение — и человека нет... Номер шел без всяких предохранительных сеток. Для меня это было непостижимо.

«Зачем же ему рисковать?» — замирая от страха и дро­жа за жизнь смельчака, думал я.

Наконец — борьба!

На арену вышел гигант с огромными рыжими усами. Весь цирк огласился радостным криком. Многие вско­чили. Отбивая ладони, кричали:

—    Бра-во-o Подду6ному! Бра-a-во-o!

На меня Поддубный произвел огромное впечатление. Рядом с ним стоял его противник Горец. У него могучая широкая грудь и грозные бицепсы, a все же возле Поддубного он оказался жалким подростком.

Борьба шла поясная, она называлась «русско-швейцaрской».

Ловкий и сильный Борец продержался против Поддуб­ного всего три минуты.

Борьба c Матюшенко развернулась во второй схват­ке. Потребовалось четыре минуты для того, чтобы неуклюжий Матюшенко был придавлен к ковру. Лежа, он еще старался вывернуться из железныx рук победителя. Тщетные старания...

B третьей паре был молниеносно брошен на ковер итальянец Семипапий.

В четвертой схватке противник оказался сильный болгарин Петров. Но и эта борьба была недолгой.

Публика устроила овацию усатому Максимычу, под­хватила его На руки и с криком «ура!» стала качать. Цирк содрогался от аплодисментов.

Толпа вынeсла меня на улицу. Но я не уходил — ждал Поддуобиого. Он появился в сопровождении огромного Янковского и только что начинавшего тогда выступать казанского борца Банникова.

Плечи Поддубного и Янковскогo поражали шириной и какой-то почти нечеловеческой мощью.

Банников был уже в плечах и ниже.

Все они казались мне былинными богатырями со зна­менитой картины Васнецова.

Завороженный, я шел за ними по пятам. Недалеко от цирка, подле городского сада, называемого в Казани «Черным озером», борцы остановились. Поддубный по­вернулся ко мне лицом. Я затаил дыхание. Огpомными глазами он пробежал по моей фигуре.

Домой идти не хотелось. Я долго бродил по улицам ночного города. Мне не давала покоя слышанная в цирке фраза: «Максимыч-то нашенский, из мужиков». Я тогда ничего не знал o нем и; пытаясь вообpaзить его биографию, рисовал ее похожей на свою. Вспоминалась родная деревушка Кокшарово Нижегородского уезда, покpытые соломой избы, робко выглядывающие из-за ветел и че­ремух, речка Дупленка, зеленые горы.

Я вспомнил, как десятилетним мальчишкой сгибался под тяжестью ведер. Деревянное коромысло терло шею, рвало кожу, врезалось в тело. Нужно было поливать огур­цы, капусту, морковь... A гряд больше двадцати. Сколько раз бывало сходишь на Дупленку! A она далеко, с версту будет. Отдохнешь и снова сгибаешься под тяжестью

ведер. А к вечеру мачеха заставляет стирать детские пеленки. Итак до ночи. Бабы вздыхали:

-- Была бы мать! Не дала бы мучить! Умильной мой... Как тяжело-то, поди...

Эти слова вышибали из моих глаз слезы. А сверстники гуляют, трещат как воробьи, бегают, играют.

—   Поди-ка, доля какая выпала! — глядя на меня, вздыхали люди.

Вспомнилась и другая картина, еще более жестокая. Петруха Сапогов гнался за мной с кнутом и приговаривал:

—   Я тебе дам, сопливый черт, будешь знать, как па­лить деревню, костер разводить, картошку печь! На-a-a!

Я бежал, как затравленный.

A наутро мальчишки дразнили язвительно:

—    3ажигатель молодой, ведет козу за собой...

Вблизи никого... Я набрасывался на обидчиков со сжа­тыми кулаками. злость придавала силы. Я избивал и бо­лее старших и более сильных. A за эта опять пороли. Ко­режась от боли, я забирался на печь, отлеживался. Дотро­нуться до тела было нельзя. Незаметно выскальзывал в дверь, бежал к милой бабушке, поднимал СВОЮ рубаш­ку, показывал исполосованную спину. Бабушка качала головой, вздыхала и успокаивающе гладила мою голову. Становилась легче.

А    мачеха уже искала меня. Кричал отец:

—   Опять, негодный, лодыpя гоняешь!

В    двенадцать лет он выстaвил меня за дверь:

—   Вот бог, вот порог. Иди в люди, пробивай дорогу, барином приходи... A кормить больше не стану.

Я   подался в Нижний. Попал в него под вечер. Кое-где зажигали фонари. Я ходил из магазина в магазин и спрашивал: «Не нужно ли мальчика?»

Толстопузые купцы улыбались, иногда спрашивали, Сколько мне лет, что ,умею делать.

На Большой Покровке под вывеской одного из мага­зинов висел золотой калач. Я остановился. Пахло сдобны­ми булками, что заставляло сжиматься мой голодный желудок.

«Пойду, -- решил я, — будь что будет» .

3а прилавком y кассы стоял человек в поддевке. Переминаясь c ноги на ногу, я нерешительно подошел к нему и несмело проговорил:

—    Мальчик вам не нужен?

Он посмотрел на меня большими воловьими глазами.

—    А что умеешь делать?

—    Я-то? Всё!

Его ЧУТЬ заметная улыбка приободрила мeня.

—    Полы мыть, подметать, посуду чистить—всё... Воду Таскать..

—    A пряники умеешь есть?

Приказчики засмеялись.

—    Пряники? Что же, мудреного тут нет...

—   Ну ладно, приходи утречком, — раскланиваясь C покупателем, сказал купец. —Мне как раз малец нужен.

Я    пришел. Так началась моя самостоятельная жизнь.

И кем я в то время только не работал! И переплетчиком, и колбасником, и электриком...

Но вскоре все надоело, и я сбежал в Казань. Устроился помощником приказчика в колбасном магазине Когурова на Большой Проломной. Тут увлекся гирями и после yсиленных занятий в течение продолжительного времени стал, в конце концов, немного приподнимать от земли че­тыре связанные двухпудовки.

Одновременно я увлекся борьбой. B свободное время старался бороться c приказчиками и постепенно обрел не­которую сноровку и ловкость. B борьбе я обычно оказывался победителем. Был у нас лишь один, с которым я боялся схватываться,— мужик плечистый, c атлетической фигурой, по имени Семен. Он приподнимал от пола пять связанных двухпудовок одной рукой, тогда как я больше восьми пудов не мог оторвать от земли.

—    Почему бы тебе не пойти в цирк? — иногда задавал я  eмy вопрос. — Сделаться борцом?

Он c улыбкой отвечал:

—    Убьют еще, костей не соберешь.

—   А вон Банников, приказчик от Мочалова, в борцы ушел.

Мне Семен казался таким же силачом, как и Ванни­ков. Но теперь, увидев Поддубного, я уже не мог восхи­щаться ими по-прежнему. Мечта стать таким, как Под­дубный, овладела мной. Я еще упорнее стал тренировать­ся c гирями.

Иногда На празднике сабантуй боролся я c татарами. за каждого положенного борца получал приз — чаплаж­ку или платок; иногда за победу давали сеpебряный гривенник. Однако эти победы давались нелегко: татары были опытными борцами.

Когда мне исполнилось семнадцать лет, я попал на ро­дину, в Нижний Новгород, на знаменитую Макарьевскую ярмарку. Там снова увидел Поддубного.

Никогда цирк братьев Никитиных не видел еще тако­го скопления публики, задолго до представления все би­леты были расхвачены.

В этот незабываемый для меня день, при огромном сте­чении народа, на арену вышли два соперника: рыжеватый Максимыч и, c закрученными черными усами, сверкаю­щим пробором, иностранный чемпион Поль Абс.

Бoрцы схватились в русской борьбе — на поясах.

Толпа замерла, И вдруг, подняв гиганта C закрученными усами в воздух, Поддубный бросил его на ковер.

Крепко помятый Авс отказался продолжать борьбу и, прихрамывая, поплелся за кулисы.

Вспыхнули овации.

Галерка двинулась вниз, на манеж и, окружив Под­ду6ного тесным кольцом, ревела:

— Браво! Би-ис!

— Подду6ный — молодчина!

И, глядя на этого величaйшего борца, я понял: чтобы стать настоящим борцом, надо учиться! Без учебы ничего не выйдет.

И я решил ехать в Москву, но, вместо этого, попал в город Елабугу, на местную ярмарку. Хозяин балагана — Великанистов — предложил мне выступать у него. 3а мои выступления с гирями он платил мне по 40 копеек в день.

Однако мысль об учебе y настоящего знатока борьбы по-прежнему не оставляла меня.

Н. Турбас

Оставить комментарий