B родном Нижнем Новгороде

Начав жизнь борца-профессионала, связанный кон­трактами, я долгое время не мог Попасть на родину. И вот, наконец, в 1909 году получаю теплое письмо из Нижнего Новгорода. президент Нижегородского союза «Русских соколов» Иванов приглашает меня выступать в городе со своими номерами.

Многие города я видел за эти годы. Видел древние хра­мы Москвы, величественный Невский проспект, шумную центральную улицу Мадрида — Пуэрто дель Соль. Но ни­где не. испытывал такого волнения, как на этот раз здесь, y себя на родине. Старинный кремль на высоком откосе, широкие просторы Волги, Большая Пог.ровка — от всего этого я не мог отвести глаз.

A идя в Коммерческий клуб на выступления, и волно­вался больше, чем перед борьбой c быком. Шутка ли — буду впервые выступать перед земляками! Тем более, что они уже наслышаны обо мне.

Я выступал со своей программой.

В цирке Сур проходил в это время чемпионат борьбы. Чемпионат был сильный. B нем принимали участие «чем­пион мира» Петр Крылов, Микул, Постак и другие.

Я выступил вне конкурса. Уже на другой день после демонстрации Номеров c тяжестями в Коммерческом клу­бе, я боролся сразу c двумя противниками: Хер6иком и Постаком — и положил первого  и второго — в 18 минут.

Тепло встретили мои победы нижегородцы.

A «Нижегородский листок» писал:

«Третьего дня впервые участвовал в парадном выходе борцов премированный борец-нижегородец Никита Тур6ас, который примет участие в цирковых представлениях и в борьбе вне чемпионата, причем схватка будет обуслов­ливаться денежными призами с обеих сторон.

Турбас считается в спортивных сферах как специалист по борьбе c быками. Быть может, и в цирке Сур состоится номер борьбы Турбаса с разъяренным быком, которого бо­рец обязан опрокинуть на арену за рога. Номер этот тре­бует громадной силы и ловкости».

Как я уже сказал, тепло меня принимали мои земляки. Но совсем по-другому меня встретил арбитр чемпионата в цирке Сур. Обязанности арбитра здесь выполнял старый профессиональный борец и атлет Ромо. B прошлом году я боролся с ним в саратовском цирке Фаруха. Ромо, не надеявшийся на победу, уговаривал меня закончить борьбу вничью.

— Я пойду на все приемы, — говорил он, — сделаем красивую борьбу... Видишь ли, я ухаживаю за одной да­мой... Она богатая, интересная... Сегодня будет сидеть в первом ряду... Сам понимаешь, неудобно, если я буду про­тирать лопатками ковер...

Я дал согласие, хотя он никогда и не был моим другом. Однако во время борьбы получилось так, что Ромо вскрикнул от боли. Я решил, что он, не надеясь на мое слово, решил симулировать повреждение, чтобы отказать­ся от дальнейшей борьбы. Как и всякий борец, я не верил в искренность его слов. Однако вызванный врач констати­ровал перелом ребра. Схватку, конечно, пришлось отло­жить. Ромо решил, что я сделал это умышленно, и возненавидел меня.

Увидев, что уже в первый день я положил двух сильных борцов — Хербика и Постака, он предложил мне бороться c сильным борцом сразу же после моих тяжелых номеров; он даже не котел и слышать о том, чтобы выпустить меня хотя 6ы не в первой паре.

Но он, оказывается, пошел не только на это!..

Как я узнал позже, он еще до моего приезда начал тре­нировать местного борца — любителя Баранова, с тем, чтобы сорвать маи выстyпления.

Я тогда, конечно, ничего этого не знал.

Выйдя на арену, я объявил, что сломаю цепь, a чтобы уважаемая публика могла убедиться в ее прочности, по­кажу ее, — и пошел по рядам, протягивая любому из же­лающих посмотреть свою цепь.

Смотрю, из первого ряда к ней тянется Баранов. Но он же родственная душа, спортсмен! Неужели он хочет под­ложить мне свинью? Ведь это же подло!

A он берет цепь и, умело заложив кольцо за кольцо, напрягая изо всех сил мускулы рук, силится порвать. Вижу, пальцы у него тренированы.

Какие это были для меня ужасные минуты! Вот-вот цель порвется, и тогда я буду освистан, осрамлен... И это в родном городе!..

Но — счастье! Он не может этого сделать. Я облегченно вздыхаю.

Вздох облегчения раздается и в публике.

Ну, теперь-то мне это на руку! И действительно, когда я разрываю цепь, - бешеные аплодисменты обрушивают­ся на мою голову. И чем сильнее они, тем больше Бара­нов понимает, что он тому способствовал.

Цепь порвана, остается подкова.

Я берусь за нее, но неожиданно из верхних рядов мне предлагают другую. Теперь я уже понимаю, что всё это дело рук Ромо.

Огромная подкова летит на манежный круг к моим ногам. Публика улыбается. Ромо сидит c невозмутимым спокойствием.

— Раз силач — ломайте! — кричат насмешливо с галерки.

Отказаться? значит вызвать шиканье и свист. Но я устал, взволнован. Уверенности нет.

Но нет и выхода. Я беру подкову, напрягаю мускулы. Подкова не поддается. Напрягаю мышцы рук до послед­ней возможности, чувствую, как кровь приливает к голове, как хрустят суставы.

Все ждут. Тишина. Ромо уже торжествует. Но еще одно отчаянное усилие, и я c двумя половинками подковы в ру­ках падаю на арену.

Артисты подхватывают меня под руки и уводят под шумные аплодиcменты и крики «ура!».

Впереди еще борьба c сильнейшим борцом. Как я уже сказал, арбитр нарочно поставил меня в первой паре. Мно­гие протестуют. Мрачно настроенный арбитр отмалчивает­ся. Но жаловаться на свою усталость, протестовать — зна­чит подорвать свой авторитет, потерять любовь у зем­ляков.

Для меня это необычная борьба. Я должен сорвать и эту последнюю ставку Ромо.

Пользуясь моей усталостью, противник уверенно и дерзко бросается на меня. Он вместе с Ромо уверен, что победит меня. Он кидает торжествующие взгляды на пуб­лику, многозначительно смотрит на Ромо. Всё это я вижу... Нет, не дам себя положить! Отчаянно сопротивляюсь. Борьба оканчивается вничью.

Я не буду описывать аплодисментов, выпавших на мою долю. Старожилы-земляки их помнят.

Через год я снова в родном Нижнем.

Снова тепло встречает меня « Нижегородский листок».

«B Нижний прибыл из Митавы новый борец Никита Турбас, который будет выступать в цирке Сур, — сообща­лось в газете. — Этот борец родом нижегородец и уже зна­ком нижегородской публике по своему недавнему дебюту, y «Русских соколов» в зале Коммерческого клуба».

Выступления мои проходили в саду имени Гоголя, ко­торый был абонирован для этой цели правлением Сормов­ского общества трезвости, пригласившим меня на га­строли.

Программа y меня была большая, все номера я выпол­нял c успехом, и земляки меня тепло принимали.

Я лежа держал на своем коpпусе оркестр из пятнад­цати человек в течение всего времени, пoка он исполнял марш. На мою грудь ставили пианино, около которого си­дело шесть человек; тапер играл различные пьесы. На од­ном мизинце вытянутой руки я держал трех взрослых че­ловек, связанных полотенцем. На моих плечах двадцать Человек сгибали железные стрoительные балки, я гнул из железа «браслеты», свивал на своей шее «галстуки», опо­ясывался «поясом Самсона». Свою программу заканчивал номером с цепью и подковой.

Рабочие-сормовици, заполнявшие до отказа зал, при­носили железо c собой, часто приносили подковы.

Для того чтобы показать, что в исполнении моих номе­ров нет никакого жульничества, согнутые мной в «пояса», «браслеты» и «галстуки» железные полосы выставляли после представления в саду. Около них всегда толпился народ; их брали в руки, разглядывали, недоверчиво качали головами.

Больше всех не верил в мою силу мой отец, приехав­ший повидатьcя со мной из новинок.

Рабочие, узнав, что он «отец силача», окружили его, забросали вопросами.

A он все продолжал удивляться и сам опрашивал их:

—    Неужто это он всё железо согнул?

Брал меня под руку, отводил от людей, спрашивал таинственно:

—    Да неужто это твоих рук дело?

—    Оставайся — посмотришь, — отвечал я.

Он отказывался и снова спрашивал:

—    И подковы ломаешь?

—  Ломаю.

—    Да это ты тогда кто будешь? - строго смотрел он на меня.— Ведь только Петр Великий ломал... C царем, выходит, сравнялся?..

—    Он железо не гнул, — поддразнивал я отца.

—    Знаю, что не гнул, — сердился он. — A подковы ломал...

Сокрушенно кивал головой:

—      Я вот двадцать лет проработал молотобойцем-кузнецом, и подковы у нас ломали некоторые, а такого не видывал... И в деревне все o тебе говорят, видеть хотят... Быка, рассказывают, одним ударом укладываешь? Неужто правда?

—      Да нет, не укладываю, — оправдывался я. — За ро­га его кладу на арену.

—      A как, говорят, c одного удара?

Меня всегда удивляла страсть людей преyвеличивать физическую мощь виденных ими силачей и борцов.

В этом же саду Гоголя один рабочий-сормович в заса­ленной кепке, c пеной y рта доказывал собравшейся толпе, что я остановил на пристани за канат «финляндчик» , a другой уверял, что я остановил паровоз: уперся плечом только и всего.

—   Сам видeл, -- уверял он людей, ударяя себя в грудь, —очевидец. У нас в Дарьине это было.

Заметив меня, он обрадовался:

—   Господин Турбас! Помните, y нас в Дарьине вы остановили паровоз, упершись плечом?..

—   Не помню, — сказал Я.

—   Да помните, вы еще в рабочей блузе были, — ста­раясь уверить меня, говорил он просительно.

Не желая его сконфузить, я ответил шуткой:

—   Любой машинист паровоз остановит.

Все засмеялись.

Народ любит создавать легенды o силачах. Только этим я и объясняю, что оркестр из пятнадцати человек, который  я держал на груди, на другой день в его рассказах выра­cтал до тридцати, a толщина железных балок и полос каждый раз удваивалась, и выдумывались номера, кото­рых я никогда не исполнял.

Одна старушка намного позже уверяла свою знакомую, что сама была очевидицей, как я на самолетской пристани порвал якорную цепь, и тоже обратилась ко мне за поддержкой:

—   Помните?..

Видя, что у  нее даже слезы на глазах выступили, я по боялся подвести ее и сказал, что не помню, давно было... Не таков был отец.

Он не верил даже тому, что я действительно сделал. Но сколько я ни уговаривал его остаться на представление и посмотреть, ОН не согласился.

Я    внимательно вглядывался в него. Все такой же  в семьдесят лет ни одного седого волоска.

Проводив отца, я направился к деревянному зданию Театра.

Ну вот, вновь цирк залит огнями. Снова на арене. Пос­ле моего выступления ко мне в артистическую уборную робко постучались. Вошли трое парней, в нерешительно­сти потоптались у порога. Стали подталкивать переднего. Он был большого роста, даже рабочая блуза не скрывала его здоровенной груди.

Преодолев застенчивость, парень спросил меня:

—      Можно попробовать вашу пружину?

—   A почему перед пу6ликой'Не выходили? — задал и вопрос. — Двести карбованцев могли бы заработать,— я похлопал рукой по своему аппарату «Геркулес», который

только что демонстрировал на сцене. Он состоял из Трех стальных пружин, каждая из которых равнялась одной Человеческой силе.

Парень замялся.

Я подал ему аппарат, попросил встать в солдатскую стойку и не отклонять корпуса.

Он напряг все силы, но пружина не поддавалась.

—    Эх, Вася! — воскликнул один из его друзей. — Здо­ров, а толку нет.

—    У него длинные руки,— желая приободрить парня, сказал я.— C короткими легче. И мне не сразу это уда­лось сделать. Надо начинать с одной пружины, перейти на две, a потом уже и на три.

Тогда из-за широкой спины парня вышел его кривоно­гий товарищ. Он был коренаст, c энергичным лицом, c широкой грудью и короткими руками. Попросил дать пружину.

—    Не растянешь, Колька! — уверенно заговорили его друзья. Действительно, не помогли и короткие руки. Он сконфуженно положил аппарат. Брался за пружину и тре­тий, но — тщетно.

Однако первый парень, которого друзья называли Ва­сей, произвел на меня большое впечатление.

—    Вы занимаетесь тяжелой атлетикой? — рассматри­вая его могучий корпус, с грудью колесом, спросил я.

—    Немного c гирьками вожусь,— ответил стеснитель­но он и, подойдя к лежащим на полу гирям, взял легко двойники выжал несколько раз. Выжал так, как будто это был пустой шар.

Вероятно, чтобы показать себя, проделал то же самое несколько рази кривоногий. Я потрогал их бицепсы: они были, как железные, но сравнительно небольшого раз­мера.

—    А вы не знаете борьбы? — задал я вопрос.

—    Только так, в обхват, по-русски,— Ответил Василий, и, подойдя ко мне вплотную, он обхватил меня своими длинными руками, крепко сжал, как тисками, поднял кверху. И я почувствовал в его обхвате что-то медвежье... Не без труда освободившись, я показал ему несколько приемов.

Парень был настоящим самородком.

—    Как вас зовут? — спросил я.

—    Мазенков... Василий...

—    Так вот что, Мазенков, вы можете стать незауряд­ным борцом, для этого есть все дaнные.

—    A как вы ломаете подковы? — Спросил один из присутствующих.— Мы пробовали и цепь и подкову... Да не получается. Хотели свою и вам принести...

—    Многие приносят, принесите... Подкова мягкого же­леза не сломается, ее можно только разогнуть. Ее нужно накаливать, опустить в воду, тогда только сломаешь... Цепь нужно выгибать восьмеркой, умело заложить коль­цо за кольцо, и если есть сила в пальцах, можно сломить. Но для этого надо развивать пальцы...

—    А карты?

—    То же самое — нужна тренировка. Конечно, сразу 52 листа не порвешь... Нарежьте из картона листочков такой же толщины, как карты, и рвите, сколько можете. Прибавляйте по одному. Сразу ничего не дается... Вы курите? И водочку, наверное, попиваете? Чтобы стать хорошим борцом, нужно всё это бросить. Нужен нормальный сон, нужно в одно и то же время принимать пищу. Нужна постоянная тренировка, зарядка утренняя. Это дает силу и здоровье. Водка, курево — ослабляют организм.

—    А как c гантелями заниматься? — спросил Мазенков.

—    Гантели должны быть не более восьми фунтов... Я поговорил c ними, показал еще несколько, упражне­ний, и мы расстались.

Как я и предполагал, из Василия Мазенкова вышел прекрасный борец.

Спустя несколько лет он боролся в Нижегородском цирке.

Рабочий-самородок вызвал на борьбу всех участников чемпионата и раскладывал всех приехавших чемпионов, как мешки c картофелем.

Он так и не освоил техники французской (классиче­ской) борьбы, но своими могучими «ошейниками» дово­дил противников до такого состояния, что они совсем не в силах были сопротивляться. Его «передний пояс» был неповтoрим.

Имя сормовского рабочего Василия Мазенкова загре­мело далеко за пределами Нижнего.

Когда много позже, перед Великой Отечественной войной, в город Горький приехал знаменитый Иван Под­дубный, уже заканчивавший своно карьеру, зeмляки держали пари, что Мазенков выстoит даже против него пол женные двадцать минут.

И он оправдал их надежды. Отчаянно защищаясь, Мазенков сумел устоять против Подду6ного. Первая схватка закончилась вничью.

— Вот леший, — говорил мне после боpьбы Макси­мыч. — И где ты только такого выкопал? У него, y чертя­ми, руки железные...

Мне также не раз приходилось бороться c этим самородком.

Большой любовью пользовался Мазенков у своих зeмляков. И следует подчеркнуть, что он не был борцом профессионалом, он до последних дней своей жизни не оставлял работы.

Стали борцами и два других его товарища, пришедшие ко мне в раздевалку в памятный 1910 год — Николай Га­гаpин и Михаил Христофоров.

Особенно памятно Мне мое выстyпление перед земля­ками в 1912 году. я приехал тогда в Нижний по совету Николая Вaхтурoва, прямо из петербургского цирка «Модерн».

К моему приезду чемпионат, проходивший в нижего­родском цирке Сур, на Новобазарной площади, подходил к кoнцу. Правление знакомого уже мне Сормовского общества трезвости пригласило весь состав, за исключе­нием, выбывших, принять участие в борьбе за Большую золотую медаль, которая громко именовалась «Медалью Всероссийского чемпиона». Конечно, получил приглаше­ние и я.

Борьба предстояла интересная, ибо организовывалась не цирковыми дельцами, — чисто спортивная, без сделок и договоренности.

Усиленно тренировались борцы. Каждому хотелось получить ценный приз.

Между нами особенна выделялся своей фигурой и силой киргизский атлет Бурхан. Он имел широчайшие плечи, длинные (при среднем росте) руки, что имеет боль­шое значение в борьбе. Он нелюдим, угрюм, всегда мра­чен. Из-под огромного нависшего лба смотрят злые маленькие глаза, лицо изрыто оспой.

Техники классической боpьбы он не знал, — боролся, исключительно надеясь на свою колоссальную силу.

Публика его не любила. Недолюбливали его и борцы.

Многие боялись его и неохотно вступали c ним в борьбу.

B чемпионате лишь мы двое шли без поражений. Судьбу Большой золотой медали должна была решить наша схватка.

Я надеялся на свою технику, он — на силу.

И вот долгожданный вечер.

Арбитр Ромо дает свисток.

Я хочу пожать Бурхану руку, но получаю такой удар, что отлетаю в сторону.

Тогда, не дожидаясь его знаменитых «макарон», я иду в атаку и сразу применяю свои излюбленные приемы, которые, однако, разбиваются о него, как o неприступную скалу.

A Бурхан, после каждой моей неудачи, оскаливает свой большой рот и награждает меня такими затрещина­ми по шее, что я только поеживаюсь. Эта вызывает смех y зрителей.

Становится понятна его тактика. Он хочет ошеломить  меня, чтобы поймать на свой знаменитый «передний пояс» .

Судьи дают звонок, хотят сделать ему замечание. Но Ромо поднимает руку.

—   «Макароны» в борьбе разрешаются, господа!.. говорит он.

Но сильный шум и свист не дают ему окончить фразу.

—   Это драка, а не борьба! — кричат сормовичи.

Я снова и снова иду в атаку. И вдруг, очутившись подле рампы, получаю такой сильный толчок обеих его рук, что лечу в оркестр.

Трещат инструменты и пюпитры, раздается вопль ушибленных людей.

Из оркестра меня выводят под руки; я прихрамываю, испытываю сильную боль в боку и ноге.

Бурхан торжествует. На его рябом лице появляется злорадная улыбка. Он уже уверен, что большая золотая медаль останется за ним.

Но мои земляки думали иначе. B зале раздается неимоверный шум. Все освистывают Бурхана.

Арбитр Ромо старается перекричать зрителей:

—    Успокойтесь, господа! Произошел непредвиденный случай!.. Бyрхан увлекся, пришел в

азарт. B борьбе бывают и не такие случаи!.. Ноги и руки ломают... ребра... Пройдет, господа, пройдет... Борец, господа, — мне бале­рина...

Но его голос тонет в страшном реве и свисте тысячном толпы.

—   Долой! Долой живодера! Вон! Убрать толстопузо­го черта! У-y-убрать!..

Волнение зрителей нарастает. Их рев потрясает стены театра. Кажется, толпа не выдержит, бросится на сцену и произведет свой суд над Бурханом.

Забегали перепyганные блюстители порядка — полицейские.

Упершись в бока руками, Бурхан вызывающе смотрит на зрителей.

A они продолжают гнать его со сцены:

—      Вон! Долой! Убрать его!..

Ромо, поняв, что против воли тысячной толпы не пой­дешь, наклоняется к нему и начинает что-то шептать. Бурхан уходит со сцены.

Опущен занавес.

Я одеваюсь. Ко мне входит арбитр. Фальшиво показы­вая свое участие, спрашивает:

—      Ну как, Колюша? Сильно он тебя вдарил?

—      Легкое растяжение, пройдет, — отвечаю я нарочито беспечно.

Он смотрит на меня подозрительно.

—    Бороться-то не можешь?.. Я ему, черту, говорил, чтобы он не выкидывал «фортеля», корректно бы боролся...

—    A почему не дал свисток, когда я очутился близ оркестра? — спрашиваю я.

—    Не успел, родной, не успел, Колюша. Он, как тигр, набросился на тебя. Хорошо, что ты еще цел остался... Ты уж не борись, чтобы хуже не было, — приговаривал он c притворной улыбкой.

Только он ушел, как в дверях показалась голова мо­лодого борца Орлика. Оглядев комнату, он вошел ко мне и возбужденно заговорил:

—      Ну и негодяй! Ты ведь ничего не знаешь? Всё сде­лано по плану, арбитр  не любит тебя... за что-то зуб на тебя имеет. Ребро ты, что ли, ему когда-то сломал?..

—      Да, было такое дело. И он уж мне три года назад пытался подложить свинью... Но никак не думал, что он и c Бурханом сговорится.

—      А вот сговорились, ты это учти...

Дверь снова приоткрылась. Увидев возбужденных сормовских парней, Орлик торопливо ушел.

—      Мы к вам, господин Тур6ас, — сказал взволнован­но один из вошедших. — Мы решили за вас отомстить Бурхану. Ничего, что он здоров,— нас много, да и Вась­ка Мазенков c нами... Целым он от нас не уйдет,— и па­рень показал кулаки.

Невольна y меня мелькнула радостная мысль: Бурхан будет отомщен той же монетой и первый приз останется за мной.

Но тут же я устыдился своей радости.

—    Нет, друзья мои, не делайте этого. Я не хочу такой победы... Я привык получать ее в честном бою. Да и что бы подумали мои земляки об этом? Ведь мнoгие могут подумать, что я подговорил вас... Нет, нет, не делайте этого, прошу вас.

—    A если вы дело имеете с подлецом?— сказал па­рень с энергичным лицом. — Если бы он сделал вас Ин­валидом?

—    Ну вот, я и не хочу быть подлецом, — улыбаясь сказал я.

Они переглянулись.

—      Идемте, ребята, — направляясь к двери, сказал парень е энергичным лицом. И, повернув голову, хитря улыбнулся.

Закрылась дверь. «Медвежья услуга, — подумал я. —Надо предупредить Бурхана». И я предупредил его.

Перепугавшийся за свою жизнь Бурхан забрал в охап­ку одежду, черным ходом вы6рался в сад и перелез через забор.

Я занялся усиленным массажем больной ноги.

Ко мне в гостиницу часто приходили сормовские рабо­чие, справлялись о моем здоровье. Мысль, что я не оправ­даю их доверия и не положу Бурхана, заставляла меня волноваться. Я тщательно готовился к новой схватке.

И вот я снова на сцене.

Буйным восторгам встречает меня весь зал. Я оканчи­ваю все оставшиеся матчи победой. Приближается день раздачи призов. Настроение у собравшиxся приподнятое. Нет шуток, острот, y всех одна мысль: кому достанется золотая медаль?

Перед борьбой я заглянул в уборную арбитра, y него находился Бурхан. Они o чем-то шептались. Внезапное мое появление их смутило. Я вышел.

Торжественно занимали за столом места судьи из ра­бочих и администрации Сормовского завода. На них y меня вся надежда. Но Ромо — человек опытный. Не про­ведет ли он всех их и меня вместе с ними?

Театр переполнен. Публика стоит в проходах. По свистку Ромо мы выходим на сцену.

—      Последний день чемпионата! — громогласно объявляет арбитр.— Борьба за Всероссийское первенство! Приз — Большую золотую медаль — оспаривают не имеющие ни одного поражения два чемпиона: сильнейший борец киргиз Бурхан и Турбас (Нижний Новгород) . Борь­ба бессрочная, до поражения!

Он свистнул. Сидящие за столом судьи дали звонок.

Подав друг другу торопливо руки, мы начали борьбу. Желая блеснуть перед земляками своими излюбленными приемами, я перехожу в атаку, но противник, уверенный В своей силе, легко отбивается и награждает меня такими ударами сильных тяжeлых рук, что, несмотря на трени­ровку шеи, я чувствую их силу.

Стараясь не думать o боли, я продолжаю нападать. Вот Бурхан размахнулся, чтобы нанести мне новую «ма­карону», но я уклонился, и удар пронесся над моей голо­вой. B зале раздался дружный cмех.

Я зорко слежу за движениями противника, расста­новкой его ног, применяю свой коренный «тур де анш».

И Бурхан летит на ковер. Однако огромная сила позволяет ему освободиться от моей хватки, и он быстро вска­кивает на ноги. Рыча точно зверь, он опять бросается на меня. Я снова иду на прием, но мои руки срываются c его потного, здоровенного загривка.

Он злится все больше и больше. Но это мне на руку. A публика своим смехом помогает мне.

Рябое широкое лицо его, c толстыми, как у негра, губами кривится. Я вижу, что он хочет поймать меня на «передний пояс».

Что ж, без риска нет победы!

Вот его руки железным Кольцом обхватили мой кoрпус, сжимают, как клещи.

Я упираюсь в его костистый подбородок. Решающая минута. Зал замер. B мертвой тишине слышен хруст на­ших костей и львиное рычание Бурхана.  Мелькает мысль: упасть на «мост», перебросить через голову! Опасно, он тяжел... Но сколько лет я тренировал «мост»! И, отняв ладони от его подбородка, выгнувшись, я обхватываю выше локтей его руки, падаю. O мой «мoст»! Не раз спа­сал он меня от поражения.

Бросок через голову не удался. Бурхан яростно, со всей силой ломает мой «мост», налегает всем корпусoм, грудью, зажимает мне лицо, нечем дышать.

Арбитр наклонился, что-то шепнул моему противнику на ухо.

Я напряг все свои силы и выскользнул из железного кольца. Гром пронесся по залу. Взбешенный Бурхан неуклюже поднимается на ноги.

Не дав ему опомниться, я применяю молниеносный «тур де анш» и бросаю его на ковер. Наваливаюсь на него, дожимаю его лопатки.

Публика вскакивает c мест... Трудно описать мою бла­годарность землякам за их приветствия... На моих глазах выступают слезы. Все аплодируют, кричат, бросают на сцену кeпки.

Но арбитр медлит, не дает свисток, дожидается, не вывернется ли Бурхан.

Резкий, повелительный звонок судей заставляет его поднести свисток к губам.

Бледный, c иcкаженным лицом, поднимается Бурхан. Скрепя сердце, Ромо вручает мне Большую золотую медаль.

Публика неистовствует. Забыв o том, что предстоят еще другие матчи, все лезут на сцену, поздравляют меня, пожимают мне руки. Потом подхватывают меня и начина­ют качать.

Незабываемые, счастливые минуты...

Много раз еще я после этого выступал y себя на роди­не, но не было ничего для меня дороже этой, так трудно доставшейся мне  медали...

B 1916 году я дважды боролся c Мазенковым (обе встречи окончились вничью). B 1923 году участвовал в чемпионатах, организованных нижегородским энтузиа­стом-спортсменом Россо-Ермоловым, и везде занимал первое место. B 1923 годy в нижегородском Доме офицеров, я боролся c известным профессиональным борцам Паулем Шмидтом и из последней схватки с ним вышел победителем.

B эти годы начинаются мои поездки по стране с лекциями «Как стать сильным и демонстрацией номеров тяжелой атлетики. Я был и во Владимире, и в Ессентуках, и в Каврове, и во многих других городах.

Много времени я уделял своим молодым землякам выступал на Горьковском автозаводе, на «Двигателе рево­люции», в «Красном Сормове», выезжал в колхозы.

Идут годы, и я все реже и реже встречаюсь со своими товарищами по профессиональной борьбе. Радостно, когда в афише увижу имя Орлика или остановит меня на улице не узнанный мною мой ташкeнтcкий ученик Таджи.

С восхищением я слежу за блестящими выступлениями советских спортсменов на мировой арене. Мазyр, Кобе­ридзе, Белов, Парфенов, Николаев -- молодая смена, на­дежда советского спорта.

Это уже новый тип борцов, таких борцов, o которых мы еще мечтали полвека назад.

Я по-прежнему люблю цирк и не пропускаю ни одного представления силачей. Сколько радостных минут мне до­ставляют схватки наших преемников — борцов-профессио­валов! Это настоящие чемпионы, пришедшие в цирк из любительского спорта. Великолепны среди них Владимир Плясуля, Петров, Ярков, Бопун. Недаром многие из них имеют звание мастеров спорта СССР.

Трогательная была для меня встреча в 1954 году c ма­стером советского цирка — Николаем Жеребцовым. C любопытством я следил за его номером.

На орехе — ярмарка. Раздается задорный говор, слы­шится веселая музыка, идет лихая пляска. И вдруг в тол­пе появляется могучая фигyра богатыря. На нем русская вышитая рубашка до колен, сапоги. Ради шутки он берет встречного парня одной рукой и легко поднимает выше своей головы. Люди, как бы защищая пострадавшего, со свою фамилию, хочу объ­яснить, что я сам когда-то выступал в цирке.

Он перебивает меня:

—     Я вас знаю.

Мне это приятно слышать, но я смотрю на него недоверчиво.

Тогда он объясняет:

—   Когда-то вы выступали в Казани в саду «Эрми­таж». Я, будучи мальчишкой, слышал о вас. И вообще борцы-атлеты с детства вызывали y меня большой интерес.

Как это радостно слышать мне, борцу, отдавшему поч­ти пятьдесят лет своему любимому делу!

И я вспоминаю свое детство, вспоминаю, как когда-то ходил по пятам за великим Поддубным.

Н. Турбас

оставить комментарий