Картинки с ярмарки. Приходите, поглядите!
ПЕРВЫЕ ШАГИ
Мальчик еще не ходил. Он умел пока только сидеть. Увидел лежащий перед ним на земле прутик. Взялся за него обеими руками. Поднялся, держась за прутик, и... пошел, неся его перед собой, точно канатоходец баланс.
— Быть ему в цирке, — сказали взрослые.
«МОЛНИЯ»
Работаем в маленьком цирке на ярмарке в Серпухове. Случайно купили серенькую, застенчивую лошадку. Продавая ее, мужичок в кепочке подмигнул нам и пояснил: «В колхоз зачисляют, а там без надобности».
Назвали лошадку Молнией. Уже на следующий день Георгий Васильевич, наш директор, стал выводить «Лошадь на свободе». Зрители удивляются: совсем ведь простая коняга, ждут от нее чего-то необыкновенного и аплодируют. Громче всех хлопает в ладони знакомый нам мужичок.
Он уже третий день покупает билеты в цирк. Когда Молния, ускользая от шамбарьера, покидает манеж, мужичок встает и глядит вслед лошадке. Глядит и, не надевая кепки, идет к выходу из цирка, наступая на ноги зрителям.
Идут дни. Решаем обновить программу. Псевдоним «4 Вихрь 4» уже есть. Номера пока нет. Пять часов утра. Репетируют жокеи. Пробуем курс в «седам» — четыре человека на ходу должны прыгнуть на лошадь и сесть верхом. Молния в галопа-де. Видя наши лица, она кладет уши на затылок и зажмуривает левый глаз. Готовы. Пошли. Вальсет, разбег — Виктор в седаме, Сергей на лошади, третьим иду я. Ждем Юрия. В нем пять пудов. Толчок. Молния натруженно чихает, переваливается через барьер и, кокетливо взбрыкивая ногами, лежит несколько секунд. Мы выползаем из-под скамеек, куда в своем падении сбросила нас Молния. Она все еще лежит, видимо, соображая, что же делать дальше. Затем, решив уйти от нас и от греха, лошадка поднимается, отряхивается и суетливо, бочком семенит по главному проходу на выход из цирка.
Мы не идем за ней. В нас зреет мысль, что жена директора в четыре раза легче нас. В открытую дверь цирка на встающее солнце и дремлющую ярмарку смотрит Молния. На ней мы ясно представляем себе грациозный силуэт гротеск-наездницы. А рядом с лошадью стоит продавший ее «за ненадобностью» хозяин и кепкой стряхивает с Молнии приставшие к ней опилки.
ЗДРАВСТВУЙТЕ!
Близится день, когда в программу мы включим «шари-вари». Репетируем дручек. Один за другим крутим переднее сальто. Каждый старается выйти повыше, потянуть и резкой группировкой обеспечить прыжок запасом высоты. Прыгает Миша, крутит полтора передних сальто и... втыкается головой в опилки. Продолжив «комбинацию» кульбитом вперед, Михаил встает и... начинает с нами здороваться. Три дня Миша здоровается со всеми по нескольку раз в день.
Мы не остаемся в долгу и неделю номер Михаила ставим дежурным.
На днях я встретил Мишу. Поговорили. Вспомнили былое. На прощание Михаил поздоровался со мной.
КТО ИКНУЛ?
Закончив вечернее, одиннадцатое за этот день представление, мы подготовили манеж к утру. Поставили столик с китайскими бочонками для фокусника, который шел в программе первым.
Под утро сторож, он же шапитмейстер, он же расклейщик афиш, конюх при Молнии и контролер на галерке, Ваня Курчавый обнаружил, что под стенку цирка подкапывается единоличная курочка. Бдительный страж, подождав, пока нарушитель проникнет на территорию охраняемого объекта, свернул курочке шею и скрыл трофей в укромном местечке. Рано утром, поработав на раусе и набрав почти полный цирк народу, мы начали первое представление. Заиграл оркестр из шести человек, запела скрипка Стефана, и на арену вышел не совсем еще проснувшийся «магический человек». Зябко поеживаясь от утренней прохлады, он обратился к зрителям:
— В наш век, век прогресса, физики, астрономии, странно было бы говорить, а тем более думать о каких-то чудесах. Все, что я покажу здесь, есть не более и не менее как ловкость моих необыкновенных действий и усиленное магнетическое состояние сложной интеллекты...
Взглянув со значением вокруг, дядя Петя, он же иллюзионист Факкини, подходит к столу. Привычно показав сначала один пустой бочонок, а затем другой, фокусник вызывает у публики желание увидеть оба бочонка снятыми со стола одновременно. Заученным движением приподняв оба бочонка, дядя Петя, не глядя на стол, убежденно говорит:
— Там ничего нет!
А там, на столе, лежит курочка.
Кто-то громко икает на галерке, и все начинают смеяться.
«КОРОЛЬ ВОЗДУХА»
Ярмарка шумела. Начинало припекать солнце. В цирке становилось душно. Сквозь старую парусиновую крышу свободно опирались на манеж солнечные столбики. Навстречу им по веревочной лестнице, привычно находя ногами ступени, поднимался «король воздуха».
Он был уже не молод, и не совсем чистое трико на нем морщилось складками. Сделав прямой полет с одной трапеции на другую и пройдя ногами в петлях, вися вниз головой, полетчик приближается вновь к трапеции и начинает готовиться к своему коронному трюку — обрыву в носки на закаче из положения сидя.
«Апфель смерти» приближался. Раскачиваясь все сильней и сильней, артист почти касался головой парусины. Зрители перестали грызть семечки. Еще кач. Барабанная дробь. Резкий швунг, руки опущены. Но вместо привычного обрыва полетчик попадает головой в дыру старого шатра, прорывает его, забывает раскрыть носки и, вырвавшись на закаче, стремительной тенью мелькает по крыше, скрываясь за обводным настилом из досок. Мы бежим на улицу, готовые ко всему.
Ярмарка шумит своим неугомонным гулом. Там, где по нашим расчетам дол. жен был упасть артист, на возу сидит старичок с удивительно чистыми глазами (вероятно, нюхает табак) и, загибая пальцы на левой руке, сводит дебет с кредитом. Увидя нас, мужичок произносит: «Понесли» — и указывает на дверь чайной. Там за столом сидит наш полетчик в окружении восхищенно смотрящих на него людей. Сидит и пьет чай. Окружающие его поклонники поправляют голубой бант на трико, а к столу уже несут выпивку и закуску.
Понимая, что «король воздуха» сегодня уже не полетит, мы просим Ваню Курчавого отнести в чайную мирскую одежду «короля».
ЖИВОЙ ТРУП
Муром. Сборы падают. Не спасает положения даже Макс. Он неотразим в своем розовом трико. Когда гимнаст, закончив номер, отрывается от трапеции и смело прыгает на арену, женщины восторженно ахают. Но их так мало. Мы все чаще окружаем Макса и молча глядим на него. Доброе сердце артиста не выдерживает. «Зарывайте», — говорит Макс.
Ночью в городе появляются плакаты: «Только один день. Живой труп. Невероятно, но факт. Макс в могиле».
Все билеты раскуплены. Перед началом представления к глубокой яме, вырытой на манеже, подходит Макс. Он в черном трико. На плечи артиста наброшен халат цвета крови.
Печально обведя прощальным взором притихших зрителей, Макс опускается в могилу. Его засыпают землей, и на арене начинается выступление артистов.
Гротеск-наездница Дузе на чистокровном арабском скакуне невесомо порхает над необычным сегодня манежем. Я в белом халате дежурю у столика с пузырьками. Тонкая сигнальная веревочка, опущенная к «живому трупу», связывает меня с ним. Идет программа. Аплодируют осторожно, точно стесняясь. Антракт. Приглашаем желающих на арену и начинаем раскапывать яму. Зрители нетерпеливо помогают нам. Откапываем Макса. Он лежит прикрытый халатом.
— Макс, поднимайтесь, — кричим мы, но артист недвижим. Публика взволнована. Испуганный директор цирка и один из артистов спрыгивают в яму, а я, забыв, что вместо лекарств в пузырьки налита подкрашенная вода, начинаю отсчитывать двадцать капель. Макс поднят на арену. Его ведут, нет, не ведут, а несут, обняв, директор, публика. Я пячусь перед ними со стаканом. Глаза Макса закрыты.
— Какое несчастье, — слышится кругом. — Какой артист был!
И вдруг траурный кортеж разлетается в стороны. Макс, оттолкнув всех, поворачивается к публике и, сбросив с плеч халат, стоит красивый и любимый в этот момент всеми. Стоит и улыбается. Публика долго и охотно аплодирует и кричит «ура». А когда во втором отделении Макс работает трапе, то ахают уже не только женщины. Наши дела поправляются.
СТЕФАН
У него были такие потухшие глаза, что становилось почему-то неудобно, если он смотрел на вас.
Я любил тихонько затаиться в манеже рано утром, когда Стефан брал в руки скрипку. Это было в Выксе, маленьком городке над Черным озером.
Тихо кругом, только бьется и трепещет под нашим стареньким, рваным куполом что-то такое нежное, чего нельзя увидеть, тронуть и, пожалуй, понять. Можно только слышать и чувствовать.
Стефан играет, высоко подняв голову. Не покорно склонившись к скрипке, а гордо подняв голову. Он гордый, Стефан. Гордый и не совсем такой, как мы. Откуда он? Вот уже два месяца, как Стефан пришел к нам со своей скрипкой. Перед началом вечернего представления Стефан зажигает калильные керосиновые лампы. Их у нас две. И на каждой лампе имеется вместо стекла сетка. Она накаляется пламенем и дает ослепительно-белый свет. Они очень хрупкие, эти сетки, а их у нас всего две. Чуть встряхнешь — и рассыплется сетка. И будет темно в цирке, и хозяин убавит жалованье Стефану, который играет на скрипке в оркестре и следит за лампами.
...Я поздно увидел, что на турник через рваный купол попадают капли дождя. Мокрый гриф не мог удержать меня и, сорвавшись на предмахе, я, точно бабочка на огонь, стремительно полетел прямо к мачте. Прямо в лампу. Оркестр еще играл, но я услышал, как скрипка Стефана, вскрикнув, умолкла.
Наклонив голову и подкрутив четверть пируэта, я стараюсь изменить направление и ударяюсь в столб немного ниже лампы. Чувствуя ее жар, я падаю на манеж.,. Прихожу в себя от боли в плече. Я на конюшне, среди своих товарищей.
Вот и Стефан. Я вижу его глаза. Они сияют.
ТРАНС
Сумерки все раньше и раньше опускаются на землю. Сквозь щели на конюшне залетают желтые листья, и Молния осторожно обнюхивает их. Цирк пустеет с каждым днем.
Приглашаем гастролера. Он приехал утром на извозчике, и через полчаса весь город знал, что вечером в цирке выступит «Спурри — загадка века».
Уже к обеду все билеты были проданы, и мы, несколько восстановив свою кредитоспособность, направляемся в столовую № 7, Которая вечером становится рестораном «Экватор». Там сидел Спурри, а на столе перед ним стоял графин. Пообедав, мы зашли в цирк и поручили Ване Курчавому «сохранить» до вечера «Загадку века».
...Шипели лампы. Занимали свои места зрители. В цирке становилось теплее. Первое отделение было совсем коротким. После увертюры на манеже появилась Молния и пронесла на себе улыбающуюся директоршу. Семь минут постоял на голове Пьер, а после него на двух побольше, а на одной руке поменьше постоял Миша. Потом ногами и руками на голове Пьера постояла его дочь, а Юрий посидел на стуле: сначала на двух ножках — побольше, затем на одной — поменьше. Это называлось «мертвой точкой».
Публика смотрела программу, засунув руки в карманы пальто. По старому парусиновому куполу шуршал дождь-. Надувая щеки, играл в оркестре на баритоне наш директор;.. Через открытую дверь рауса вместе с осенней сыростью влетел воробей, сел на трапецию Макса и громко зачирикал.
Объявили антракт. Публика не выходила на улицу. Подкачал лампы Стефан. На манеж вынесли стол, покрытый черным бархатом. Дождь прекратился. Воробей, чирикнув на прощание, улетел в дыру, прорванную «королем воздуха». Мы вышли в униформе, и второе отделение началось. Сам Георгий Васильевич объявил:
— Первая гастроль. Загадка века — Спурри.
В темном костюме, со сбитым на сторону галстуком, опираясь на толстую трость и волоча искривленную ногу, на манеж вышел, пошатываясь, Спурри. Когда он проходил мимо нас, стало ясным, что Ваня Курчавый «не сохранил».
Подойдя к столу, Спурри начал свое выступление так:
—Уважаемые дамы и граждане! Как заметил Евгений Онегин, «Я очень, очень рад». Попрошу сосре... — тут он запнулся и, стремясь поправиться, повторял:
—Сосря... сосрю... — окончательно запутался он и, понимая, что слово «сосредоточиться» ему не выговорить, вытащил из кармана радиолампу.
— Смотрите на этот предмет, — сказал он, — и вы получите удовольствие. Ваши взгляды я держу в руке. Гипноз начинает одолевать вас. Был у меня петух, — почему-то вдруг сказал Спурри, — на арену выносили железнодорожную рельсу, привязывали ее к ноге петуха, я говорил ему: «Иди, Петя», и он шел, волоча за собой рельсу. Вот это был гипноз. Будь, те уверены. Вы тоже уснете... Как миленькие...
Чуть-чуть пошатываясь, он отошел от стола, приподнял выше лба брови и, округлив глаза, протянул к публике руку, ладонью вниз. Пошевеливая пальцами и наклонив голову, он добрым взглядом обводил ряды зрителей и, сам не веря себе, твердил:
— Спите! Спите! Вы будете спать...
Однако спать никому не хотелось.
В цирке, как иногда говорил Юрий, «пахло горизонтом». Назревал скандал. Положение спас Ваня Курчавый. Он громко закричал :
— Спит. Смотрите, спит!
В третьем ряду, положив голову на плечо сидящей рядом женщины, спал, сладко всхрапывая, какой-то мужчина.
— Давайте его на арену, — обрадовано приказал Спурри.
Женщина начала защищать от нас спящего и будить его, взволнованно приговаривая :
— Сеня, господи, Сеня! Да что же это такое? Сеня, проснись!
Но мы уже несли на манеж обмякшего Сеню, понимая, что Спурри к его сну не имеет никакого отношения.
— Он в трансе, — заявил гипнотизер и, проделав со спящим несколько опытов, проткнул ему руку длинной иглой. На местах закричала женщина. Сеня проснулся, и представление окончилось.
Утро принесло нам много неожиданностей. Исчезла Молния. В ее станке на конюнгае нашли серую кепочку. Ваня Курчавый уверял нас, что это гипноз, что он всю ночь не сомкнул глаз. Пришел «загипнотизированный» Сеня с женой. Рука его была перевязана. Он хотел видеть Спурри. Дядя Костя, торговавший рядом с цирком горячими вафлями с кремом, сообщил последнюю новость — «Загадка века» рано утром уехал на извозчике.
Зная, что гастролер, получив аванс вперед за пять дней, увез все наши деньги, мы сидели молча. Мы были в глубоком трансе.
В дырку на куполе заглядывал воробей и помалкивал.
КАЗИМИР БОБОК
Журнал «Советский цирк» октябрь 1959
RSS 
