Ашик-Кериб и канатоходцы

15 октября 1964 года исполняется 150 лет со дня рождения  великого  русского  поэта  Михаила  Юрьевича Лермонтова.

Его творчество поистине всеобъемлюще. В произведе­ниях Лермонтова нашли свое отражение даже темы цирка и народного творчества. Ниже мы публикуем статью сара­товского журналиста и лермонтоведа Л. Прокопенко, в которой рассказывается об интересе поэта к искусства кав­казских канатоходцев. С юных лет читатели помнят «Ашик-Кериба» М. Ю. Лермонтова. За последнее двадцатилетие лермонтоведы, уделив немало внимания этой сказке, установили тесную связь текста поэта с фольклором народов Закавказья. Прежде всего с шемахинским   вариантом   «Ашик-Кериба». Но при всем этом дошедший до нас автограф «Ашик-Кериба» Лермонтова — убедительный документ, хотя и черновой, но подлинной записи народной сказки. Береж­но сохраняя характерные детали подлинника, поэт в то же время даже в первый набросок уже привнес свои соб­ственные   детали.

Запись Лермонтова по объему намного меньше шемахинского варианта. Однако она богаче его не только своими  психологическими  подробностями, но  и  фактами, взя­тыми поэтом  из окружавшей  его действительности. Один из фактов заслуживает особого внимания. Вспом­ните, как, рассказывая о намазах, Ашик-Кериб говорит: «Я стал жертвою белого коня, он скакал быстро, как пля­сун по канату, с горы в ущелья, из ущелья на гору». Ни­чего похожего или чем-либо близкого нет ни в шемахинском, ни в других вариантах этой же сказки. Усиление быстроты скачки белого коня с помощью сравнения — явно лермонтовское. Применяя его, поэт хотел показать образно тот путь белого коня, который представился ему, когда он услышал слова рассказчика: «Он скакал быстро через горы». При этом по извечному закону сравнения Лермон­тов малопонятное нли непривычное сравнил с более по­нятным,   хорошо   известным. Написав, «как плясун по канату», Лермонтов отразил то, что сам видел на Кавказе, и при том, надо полагать, не один раз, а настолько часто, что имел основание считать это явление достаточно распространенным, обычным для кавказской действительности того времени. Это подтверждается фактами, отмеченными этнографа­ми   и   мемуаристами.

Знаток Кавказа, смотритель Саровского училища Н. Григоров, составил в прошлом веке географическо-экономическое и историко-этнографическое описание армян­ского села Татев, Зангезурского уезда. В специальном раз­деле «Народные удовольствия» он отмечает: «В числе на­родных увеселений видное место занимают свадьбы, со­вершаемые здесь зимою, песни ашиков, представления, даваемые канатными плясунами, игры на маслянице и женские песни по случаю праздника».  О кавказских канатных плясунах говорится и в мемуарах офицера А. Л. Зисермана «Двадцать пять лет на Кав­казе», отразивших почти то же время, когда был на Кав­казе   М.   Ю.   Лермонтов. «На другой день (это было в конце января или начале февраля 1845 года) я уехал в Тионеты, где застал трех лезгин-дарцев, шляющихся по всем грузинским деревням, восхищая народ своим искусством плясать на канате».  Как видно, подобные представления акробатов* или ка­натоходцев были настолько частым и обычным явлением, что А. Зисерман еще дважды говорит о них, давая опи­сание большого осеннего праздника  в городке Телаве.

* В  XIX  веке акробатами называли и канатоходцев.

Вполне вероятно, что у акробатов, «шляющихся по всем грузинским деревням» и по армянским и азербайд­жанским селениям, городкам и городам, по Кавказу и За­кавказью, был определенный календарь и маршрут. Легко передвигаясь с места на место, так как «весь багаж такой кочующей труппы укладывался на две лошаденки», они давали в деревнях «свои представления весною и осенью, когда можно привлекать к себе больше зрителей», появля­лись на шумном годовом празднике у «известного всему Кавказу Алавердинского собора» точно 14 сентября, а кроме того, выступали в крупных селениях и маленьких городках на больших базарах-ярмарках. Охотно давали они свои представления там, где быстро собирался на­род, — на крупных почтовых станциях. Выступали и на станции Нукрияны. Именно здесь, скорее всего, и при том не раз мог видеть их М. Лермонтов, останавливающийся в Нукриянах по пути из Тифлиса в Старые колодцы или Царские колодцы, где стоял Нижегородский драгунский полк, в котором в 1837 году служил поэт. Для того чтобы получить более полное представление о том, что видел Лермонтов, сведем воедино те разрознен­ные и отрывочные сведения о кавказских акробатах, кото­рые имеются в записках Н. Григорова и офицера А. Зисер­мана.

Разумеется, не все канатоходцы работали одинаково. Одни для своих выступлений «натягивают на высоте по­лутора сажен над землею канат, концы которого глубоко зарываются в землю», а другие «взбираются на канат, на­тянутый   на   вышине   двух-трех   сажен». В одних случаях акробат «одевался очень пышно: в шелковый или атласный архалук, в шаровары из бархата или кашемировой шали», при этом «архалук для удобства заправляется в шаровары». Кроме того, «на спине и гру­ди у акробата на шнурках бывают навешаны разные та­лисманы; талисманы же в виде трехугольных кусков мате­рии бывают нашиты у него на костюме. Это рассчитано на то, чтобы заставить народ думать, что его лов­кость — дело сверхъестественное, а не приобретено прак­тикой».В других, наверное, более частых случаях горец-кана­тоходец выступал на канате «в своем обычном костюме, в кошах (туфли с высоким железным каблуком), в которых трудно по комнате пройти без особенной привычки».

В большинстве кавказские канатные плясуны, как и их русские и европейские коллеги, работали с балансом. Но были и такие мастера своего дела, которые давали пред­ставления «без всякого шеста, без натирания подошвы ме­лом». Однако и те и -другие показывали свое умение обяза­тельно под музыку — «под звуки зурны и бубна». Само представление строилось тоже по-разному. Кое-где еще доживала более древняя их форма, когда канатный пля­сун, поднявшись наверх на канат, сначала «раскланивает­ся на все стороны, прося помощи у Иоанна Предтечи», потом «пляшет, не переставая призывать на помощь бога и святых, больше всех Иоанна Крестителя, покровителя акробатов». При этом «первую пляску акробат посвящает богу, затем его святым», для своего «аги» (святого, нося­щего его имя) пляшет отдельно, а потом пляшет в честь зрителей   поименно.

Выступал такой канатный плясун не один, а в паре с клоуном, играя на контрасте трагического с комиче­ским — «акробат старается показывать на канате зрите­лям разные фокусы (трюки), которым на земле подражает шут,   стараясь   при   этом   смешить   народ». Вот этому непременному «шуту (клоуну) канатного плясуна» и называл старшина селения влиятельных в обществе лиц, в честь которых должен был плясать акробат на канате. Тут же на представлении оплачивался труд артистов. Старшина посылал шута к тому лицу, в честь которого будет пляска, и тот должен «или дать денег 20 копеек или 1 килу пшеницы». Таким образом существовала определенная такса и в какой-то мере обеспечи­вался заработок артистов. Так было в селах, в аулах, де­ревнях.

В городках, а тем более в городах канатоходцы не адре­совали пляску отдельным лицам из публики. Здесь им «да­вали что кто хотел — деньгами или провизией, и возна­граждение   выходило   жалкое». Два часа длилось представление плясунов на канате, если их было двое или трое. Один сменял другого, и устав­ший превращался в музыканта на то время, пока на кана­те работал второй, затем поднимался на канат и третий. Что же показывали зрителям канатоходцы в те годы, когда Лермонтов был на Кавказе? На этот вопрос можно дать ответ, хотя и далеко не полный. Когда кавказский акробат плясал на канате, то «у него на голове (стоял) кувшин с водой, на нем тарелка, на ней стакан, на стакане бутылка» — довольно сложный баланс эквилибриста.

Часто во время той или иной пляски, чтобы подчеркнуть свое умение, артист «завязывает себе глаза», а другой «бе­рет на спину мальчика и с ним пляшет» на канате. Иногда у канатного плясуна бывают «к ногам привяза­ны два обнаженных кинжала и не картонные, а настоя­щие, отточенные, острием вверх, глаза завязаны платком — и в таком виде под звуки зурны и барабана он слегка подпрыгивает и делает телодвижения в такт без всякого шеста». Вот акробат «вставляет ноги в котлы и с ними прыгает по канату» или, став обеими ногами на большое блюдо, толчками   передвигается   по   канату.

А то артист демонстрирует ловкость и меткость в необычайном положении: «подвесившись с каната вверх но­гами, он стреляет из ружья в яйцо», на палке с кольцом поднятое шутом или музыкантом, и ловко разбивает его пулей. Стрельба из ружья, трюки с кинжалами, темперамент­ная пляска на высоте трех-пяти, а то и семи метров, бур­ный темп всего номера кавказских канатоходцев дало осно­вание   называть   их   «джигитами   на   канате». Эти «джигиты на канате» отличались высоким профес­сиональным мастерством, в котором природное бесстрашие и отчаянная отвага переплетались с поразительной лов­костью и высокоразвитыми навыками эквилибристов, при­обретенными большой практикой, постоянным трудолю­бием,   упорным   совершенствованием. Уровень их искусства был настолько высоким, что офи­цер А. Зисерман, бывший до того в цирках Москвы и Пе­тербурга и видевший там лучших цирковых артистов, сме­ло сравнивает кавказских канатоходцев с ними. При этом он   отдает  предпочтение   горцам.

Кавказские акробаты и во времена Лермонтова были в своем большинстве выходцами из Дагестана. Отсюда же происходят и наши известные ныне не только в Советском Союзе, но и во многих странах мира цирковые канато­ходцы из дагестанского аула Цовкра — народные артисты РСФСР и Дагестанской АССР Р. Абакаров и Я. Гаджикурбанов. Они успешно продолжают дело своих предков, обогатив и развив древнее искусство «джигитов каната» и   добившись   блестящих   успехов. Заинтересовавшись кавказскими канатоходцами первой четверти прошлого века, нам удалось, между прочим, узнать, что «Шамиль тоже в юности занимался подобной пляской на канате» —любопытная и своеобразная деталь его  и без того богатой биографии. Мы уже знаем, каких примерно плясунов на канате, видел Лермонтов на Кавказе в 1837 году, когда, как уста­новлено исследователями, была записана им вчерне сказка об   Ашик-Керибе.

Великий поэт, необыкновенно внимательный и глубоко впечатлительный человек, записывая сказку, в частности то место, где говорится о волшебном белом коне, чудом преодолевающем кавказские горы, вспомнил не только лов­кость виденных акробатов, но и необыкновенную быстроту их движений на канате: «скакал быстро, как плясун по канату». Обращает на себя внимание вторая часть этого срав­нения: «как плясун по канату, с горы в ущелья, из ущелья на   гору». Судя по этому, Лермонтов видел не только обычных плясунов-канатоходцев, но и таких отличнейших эквилиб­ристов, которые работали не на горизонтальном и даже не на косо натянутом канате, а на канате, натянутом в виде римской цифры «V» или в виде буквы «М».

Смутные и отрывочные сведения о подобных натяж­ках канатов дошли до современных историков циркового искусства. В устных преданиях говорится о легендарных канатоходцах «спускавшихся по туго натянутому канату с очень высокого столба к низенькому, стоявшему в сере­дине, а затем снова подымавшихся ко второму очень вы­сокому столбу с площадкой на верхушке». Как видно, на Кавказе среди «джигитов каната» были такие непревзойденные мастера, которые спускались по ка­нату с горы в ущелье, а затем подымались из ущелья на другую гору. Лермонтов видел их. Сомневаться в этом почти не приходится, когда со всей определенностью вы­ясняется, что в записи сказки «Ашик-Кериб» Лермонтов был   верен  правде  жизни. Подобно тому, как в «Мцыри» и «Демоне» конкретный кавказский материал явился не экзотическим условным оформлением, а органическим претворением непосредствен­ных переживаний и личных наблюдений поэта, необычай­но верно воспроизведенных и художественно воплощен­ных, так и в записи сказки «Ашик-Кериб» отразились не­посредственные впечатления Лермонтова от виденных на Кавказе быстрых и ловких канатоходцев.

На этом примере мы еще раз убеждаемся, насколько тесно творчество великого позта было связано с окру­жавшей его действительностью, в данном случае — с цир­ковым   искусством.
 

Л.  ПРОКОПЕНКО

Журнал Советский цирк. Октябрь 1964 г.

оставить комментарий