Без риска – нет заработка

Итак, деньги скоро кончатся. C этой мыслью я сижу в кафе Филиппова на Тверской, в Москве, здесь часто со­вершаются Сделки, пописываются договоры, артисты и борцы получают ангажементы.

Я думаю o неоплаченном счете в гостинице. Где же до­стать хоть 6ы немного денег?

Из-за соседнего столика меня поманили пальцем. Я не обращаю внимания, продолжаю мешать ложечкой кофе.

—   Вас просят, — сказал, выгибаясь передо мной, лакей.

—   Если я нужен, То подойдут, — пожал я равнодуш­но плечами.

Спустя немного времени к моему столику подошел туч­ный, с одышкой, человек в цилиндре. В руках он держал палку c многочисленными монограммами.

—   Я — директор «Потешного сада», Александров, — садясь за мой столик, отрекомендовался он. На его лице большой шрам. — Мы устраиваем народные гулянья в манеже на Моховой на всю пасхальную неделю. Хотим вас пригласить c вашим номерам: «Бой c разъяренным бы ком». Вы ведь боретесь с быками?.. Ну вот, нам нужен ваш номер... Хотим дать такое зрелище, которое привлекло бы публику, закажем красочную афишу, сделаем клише из «Камо грядеши?»*, ваш портрет... Для вас не­плохая будет реклама в Москве. Быка мы вам достанем — бугая, имеется y нас на примете. Он вытащил из кар­мана большой клетчатый платок, снял цилиндр и стал вытирать блестевшую лысину.

* «Камo грядеши?» — популярный в девятисотые годы роман

Генриха Сенкевича, один из героев которого, Урс, обладает колоссальной силой и борется c быком.

—   A кaковы ваши условия? -- радуясь такому предло­жению, спросил я.

Двести пятьдесят рублей. Я считаю, сумма будет достаточна для вас? Покажете ваш номер заключим договор.

—   Но каждый раз понадобится новый бык. Дважды его не положишь. Нужно обладать чудовищной силой Урса, чтобы победить эта четвероногое животное дважды.

На крупном лице Директора мелькнула деловитая улыбка.

—   Ну, что же! Быка будем менять, приводить нового. Согласны? Ho вам придется участвовать и в дневных вы­ступлениях... Не c быком, конечно, a c вашими тяжелыми номерами атлета.

—    Придется добавить, господин директор.

—   Больше не Можем, — категорически произнес он, вставая.

—      А аванс?

—      Завтра посмотрим ваш номер на репетиции, тогда будем говорить об авансе. Приходите ровно в двенадцать, — и, колыхнув животом, ОН направился к выходу. «Делать нечего, — подумал Я. — Без риска не зарабо­таешь денег».

И вот пасхальная неделя. Московский манеж сверкает огнями. Около кассы огромная толпа. Я c трудом проби­раюсь через нее. Y входа висит большая яркая афиша, возвещающая o гулянье и «бое тореадора c быком» . На ней изображен огромный разъяренный бык. На его спине лежит связанная Лигия Бык упирается передними ногами в землю, мощная его шея прижата руками Урса. Урс — это я.

Плотной стеной народ окружил афишу. Особенно спо­рят и смакуют будущую схватку мясники из Охотного ря­да, — от этой публики ничего доброго не жди.

Вдруг толпа расступилась, заволновалась, загудела:

—   Ведут! Ведут!

Шестеро здоровенных служителей ведут на цепи огром­ного рыжего быка. Яростно упираясь всеми четырьмя но­гами, он тупо озирается, сильно бьет копытами. От его могучего удара сотрясается сцена. Очевидно, протестуя против этой пятитысячной массы зрителей, слепящих по­токов света, бык зарeвeл. Да ведь это же тот, c которым я боролся на репетиции!

Но делать нечего, в костюме тореадора я выхожу на сцену.

Публика встречает меня c большим любопытством, на­граждает сильными хлопками.

Оркестр играет «Марш тореадора». Я иду на быка, размахивая красным плащом. А он, пригнув сильную шею, выставив грозные рога, яростно бросается навстречу. Шерсть его встала дыбом, изо рта брызнула пена. увер­нувшись от страшного удара, я продолжаю дразнить быка: то отступаю, то наступаю, вновь размахивая перед его гла­зами плащом.

Обезумев от ярости, бык, как ураган, носится по сцене, бросаясь на меня. Я знал силу моего противника, так как только накануне на этом самом месте справился с ним. A второй раз одного и того же быка положить почти невоз­можно. Он возбужден, глаза его горят. Мороз пробежал по моей Коже. Вот бык, нагнув голову, яростно бросился на меня. Манеж вздрогнул, притих.

— A-a-ax! — пронеслось в зале.

Но я сделал шаг в сторону, и острые рога быка вонзились в декорацию. Сверху полетели доски, брусья, обрывки холста. Все это c гулом падало, трещало, подни­мая облака пыли. Стараясь отвлечь быка, я забежал впе­ред и снова начал размахивать перед его мордой своим пла­щам, но он, вонзая рога в обломки декорации, продолжал свою разрушительную работу до тех пор, пока все не пре­вратилось в кучу мусора. Вдруг он остановился, повернул к зрителям морду, и, дрожа, протяжно заревел. Испуган­ные лица заулыбались, по рядам прошел вздох облегче­ния. Умолкнувший было оркестр снова заиграл марш.

Я снова своим плащом привел быка в ярость и, уловив момент, схватил за могучие рога и пригнул его шею. Но он напружинил ее и так мотнул головой, так внезапно трях­нул его, что я отлетел в сторону. Восторженный гул и смех прокатились по рядам.

Чувствуя, что мой авторитет падает, я закусил c доса­ды губу и снова бросился на быка, но снова был сбит с ног. Смех зрителей привел меняв бешенство. Ухватив­шись еще раз за могучие рога быка, упираясь коленом в пол, я так напряг мускулы, что его шея хрустнула. Каза­лось, вот-вот бык не вы держит и рухнет на помост всей своей огромной тушей. Но могучее животное опять c такой силой рвануло головой, что я, проделав в воздухе сальто, полетел за барьер и упал в ложу. Раздался крики визг, a вслед за тем оглушительный хохот потряс стены манежа.

Извинившись перед испуганными в ложе зрителями, смущенный и обескураженный, я вышел на сцену. A бык добродушно уставился на меня. И вдруг Мне стало ясно, что моя борьба нелепа, что она никому не нужна, что си­лу и ловкость нужно показывать не на быке, который, несмотря на свой добродушный вид, одним ударом рогов может распороть мне живот, сломать ребра. И мне, утом­ленному борьбой, захотелось убежать из этого гудящего тысячами голосов, издевательски хохочущего манежа, Но, взглянув на партер, на море торчащих за барьером голов, ожидающих развязки боя, я понял: если я отступлю, анга­жементов больше не жди.

И я снова иду на быка, ломаю ему шею, выгибаю мор­ду и чувствую, как мышцы мои предательски устают, сла­беют, и от этого прихожу в ужас.

Но и бык тоже утомлен. Он тяжело дышит, от него под­нимается облако пара.

Еще крепче, насколько хватает сил, сжимаю его рога; бьется в судорогах его взмыленная шея.

Бык задрожал, все больше и больше высовывается его язык, из ноздрей падают капли крови... Наконец-то!

Победа близка, она в моих руках. Я уже готов торже­ствовать, но бык широко расставил ноги, и я еще раз ощу­тил свое бессилие.

A толпа бушует, ревет, ждет развязки. Мясники c Охот­ного ряда неистовствуют. В них проснулось что-то дикое.

Нет, я должен победить! Победить во что бы то ни ста­ло, хотя 6ы ценой своей жизни!

И я снова напрягаю мускулы и чувствую, как преда­тельски они отекают, как все слабее становятся Мои захва­ты, a вместе c тем исчезает и уверенность в победе... A она так нужна, так необходима... Где же выход? Проклятый выход?! Люди кричат, свистят, воют исступленно и бешено.

A за кулисами бегают, суетятся артисты, нервно ло­мает пальцы режиссер. Он кричит рабочим, чтобы увели меня со сцены. Уже дважды из-за кулис показывалась го­лова директора: он требует оставить сцену. А в ответ я рычу:

Не подходить!

Но зачем он разговаривает c приставом? И вот двое «фараонов» лезут на сцену, чтобы увести меня, но, как кyклы, отлетают обратно.

Выход y меня теперь один — смерть. Лучше смерть, чем позор! Но напрасно я лез к быку на рога - смерть не принимает моей жертвы.

Я смотрел на неистовствующую публику. И вдруг за­метил моих коллег — борцов Бесова и Вильсонa. Они вы­скочили из ложи и что-то кричали. Я не слышал — что. Но я увидел своих друзей. Они желали мне победы, a я никак не мог победить. И меня обуял такой гнев и вместе c тем я почувствовал такой прилив энергии, что силы мои вырос­ли. Бросившись к быку, я c таким азартом, c такой силой повернул ему шею, что он рухнули тяжело застонал.

Все смолкло. Манеж замер от Неожиданности. Я вско­чил на покорно лежащее у моих ног животное и победно подняЛ руку. Буйный восторг охватил меня. Победа!

Облако пара мне мешало видеть толпу, но что про­изошло с ней? Вначале тихо, потом точно гром ударил, и такой оглушительный поднялся шум, радостный вой и крик, которым, казалось, не будет конца. Меня не выпу­скали со сцены.

O друзья! О мои милые друзья — Бесов и Вильсон! Вам, и только вам, я обязан этой победой! Это вы удесяте­рили мои силы.

A люди, те люди, которые только что освистывали ме­ня, теперь восторженно гудели.

—   Бра-во-o! Би-ис! — тысячеголосым гулом неслось по огромному манежу, заглушая радостно заигравший ор­кестр. Люди точно сошли c ума. Лезли на сцену, толкали и опрокидывали друг друга.

Увлечённые общим потоком, ко мне приблизились Бесов и Вильсон. Они тоже отбивают ладоши.

—   Бра-во! Бии-с! — гудела пятитысячная толпа. Гул то утихал, то снова нарастал c могучей силой.

«Фараоны», которые только что хотели взять меня, вы­тянулись в шеренгу, держа под козырек. И даже сам при­став важно постукивал рукой об руку. Его рыжая борода развевалась на две стороны.

Застрявший в толпе режиссер молил людей разойтись. Его маленькая фигурка c качающейся головой и протяну­тыми вперед руками беспомощно билась в толпе. И, точно по команде, люди, схватив меня, c шумом и гиканьем ста­ли качать. Подбрасываемое тело изгибалось, взлетало кверху в сильных обхватах кидающих рук.

Освободившись от них, пошатываясь, я направился в артистическую уборную. Меня окружили товарищи. Они устроили шумную овацию, поздравляли, помогали сни­мать мокрое трико, вытирали полотенцем спину.

—    Господин тореадор, Вас просят в Кабинет, — подой­дя ко мне, сказал слуга.

—    Кто?

—    Купцы c Охотного ряда.

Меня приветствуют c поднятыми бокалами.

—   Поздравляем, поздравляем, тореадор!

B русской поддевке, в лакированных сапогах, c бол­тaющейся тяжелой золотой цепью на огромном пузе, пере­до мной стоит купец. В руках искрящееся шампанское.

—    У вашего директора манежа я на тебе, тореадор, выиграл пари — две «катеньки» *, ту сумму, которую, ри­скуя ребрами, ты получишь за всю неделю, — возбужден­но говорил купчина. — Садись, выльем... Александрову очень не хотелось, чтобы ты одолел своего противника. Он даже вызвал полицейских... A теперь рвет и мечет... здо­рово они от тебя отлетели, a? Молодчина!

* «Катенька» — ассигнация достоинством 100 руб. с изображе­нием Екатерины IL

Отказавшись от угощения, я вышел из кабинета.

Так вот почему Мне не дали другого быка! Так вот по­чему директор просил меня уйти со сцены!

На другой день, в дневном представлении, последним моим номерам была «растяжка рук». Двадцать молодчи­ков c Охотного ряда, нарочно подобранные c этой целью, под6оченясь, стояли с готовыми канатами. Здесь — мясни­ки, колбасники, ломовые извозчики, грузчики. Переминаясь с ноги на ногу, они ухмыляются, подмигивают друг другу, готовые не только растянуть взятые в замок мои руки, но и выдернуть их из плеч. Сигнал. Ухватившись за канаты по десять человек с каждой стороны, они яростно рва­нули. Я стиснул зубы, напружинил мускулы.

—    Тащи, ребята! — Рванули еще и еще. Пальцы мои разжимаются; c диким хохотом люди летят, падают друг на друга. По манежу тысячеголосый гул. C окровавлен­ными руками я ухожу со сцены. «Победители» довольны. Потные, звериные лица улыбаются, глаза горят.

Вечером я отказываюсь выступать, показывая на за­6интованны е руки, на ободранные свои муcкулы. Алексан­дров грозит неустойкой. Я протестую, мотивирую свой от­каз еще и тем, что быка не сменили.

-    Боритесь! — бросает рассерженный директор.

-    Никто не обязан вам искать новых быков. B договоре не указано.

Колебания мои недолги. Выход один.

—    Пари вы выиграете! — зло кричу я директору.

Надев костюм  тореадора, под бодрые звуки марша, я выхожу вновь на сцену. Взвился занавес. C налитыми кровью глазами мой противник встречает меня грозным ударом копыт. Вновь от его ударов сотрясается сцена

Завидя мой красный плащ, он дико ревет в мертвой напряженной тишине— и вдруг стремительно, бро­сается на меня. Одно движение, неверный шаг будет стоить мне жизни.

Накинyв на голову быка ненавистный ему плащ, со­брав все силы, я схватил его за рога, перегибаю шею и c облегчением чувствую, как она поддалась. Вот она хруст­нула. Подогнулись передние ноги быка. Он встал на коле­ни, голова касается пола. Изо рта брызнула белая пена, но он еще не рухнул на пол и упирается задними ногами. Точь-в-точь, как на афише.

Прижав к полу несокрушимые рога, несмотря на острую боль в руках, я все же крепко держу его морду. публика бешено аплодирует. Я раскланиваюсь. Бык вздрогнул, выпрямляется, отряхиваясь и ревя. Под общий коком его уводят.

Одевшись, я иду за гонораром. Меня сопровождают восторженные крики толпы.

—    Гонорар? — директор делает изумленное лицо.‑

3а что вам гонорар? Бык не положен. Говорите спаси­бо, что я не требую неустойки.

Он хочет продолжать что-то еще, но, взглянув в мои глаза, котoрые, очевидно, красноречиво выражают мои чувства, умолкает и примирительно произносит:

—      Ну, зачем нам ссориться? Ведь мы еще увидимся. Открываем Летний сад. Вы будете y нас работать. Заклю­чим новый договор. Так, тореадор?

—     Спасибо, господин директор, — сказал я емy. — Но меня вы в летнем саду не увидите...

Что же делать? Я рисковал своей жизнью и не зарабо­тал ни Копейки. Поистине, цирковой артист в капитали­стическом обществе — тот же рабочий. Оба они продают свою силу, и обоих их обманывают эксплуататоры. И отли­чают артиста от рабочего лишь минуты cлавы, приобретен­ные дорогой ценой риска.

Н. Турбас

оставить комментарий