Дайте компас менестрелям

Думаю, вы не раз замечали, как приятная или даже покоряющая песня, какой она казалась на киноэкране, при эстрадном ее повторении нежданно теряет значительную долю своей силы и впечатляемости.

До некоторой степени помогают, конечно, зрительские воспоминания о фильме. Но прежнее обаяние не возвращается. В чем причина? Не сродни ли она той истине, что снятый с родительской плети огурец быстро вянет и теряет вкус? Ведь в фильме песню питают соки всех экранных событий и персонажей, особая жизнь характеров, весь строй кинематографического мира. А при попытке сохранить то же самое в мире ином — сплошная обида.

Возьмем один из отстоявшихся примеров. Очень нрави­лась зрителям песня в фильме «Высота», однако при эстрад­ном повторении та же песня начала оставлять неловкое впечатление, казаться пустоватой. Развязной какой-то. Музыкально бедной. Однолинейной по настроению. И ничего в этом удивительного не было: в фильме песня звучала фрагментами, каждый возникал к месту, аккомпанировал персонажам, причем не всем сразу, а только избранным; эта же мелодия где-то возникала в оркестровых прочтениях, то есть песня развивалась и менялась с движением фильма. Когда же ее «сплющили» в трехминутную попевку, заменив к тому же кинематографический тон безликостью подмост­ков, драматургические и драматические достоинства музы­кального произведения, естественно, не уцелели.

Можно вспомнить и еще более интересные приключения песен, отправившихся из фильмов на поиски самостоятель­ной жизни. Вот ведь даже запели после «Свадьбы с прида­ным» куплеты, коими в оригинале доказывалась неразви­тость, малокультурность одного из персонажей. Ну, а в кон­цертном исполнении получалась вроде бы пропаганда этой самой неразвитости, поскольку чем выше была искренность певца, тем сильнее было для слушателя положительное восприятие отрицательного явления... Теперь пора сознаться, что разговор сегодня я хочу вести на иную тему. Тема, кстати, превращается в злободневней­шую. В наше время песни сочиняются туристами, геологами, спелеологами и чуть ли не аквалангистами. Рядом пухнет слой песен «комнатных», своеобразных романсов для мало­метражной квартиры, скорее огитаренных фельетонов, не­жели музыкальных пьес. И нельзя уже игнорировать эти фольклорные разливы, сочинительство скитальцев и домосе­дов.

Доморощенная песня воспринимается многими словно агрессивный конкурент достопочтенной эстрады, отрываю­щий будто бы от нее прежде безоглядных поклонников. И тут, разрешите надеяться, воспоминание о судьбах кине­матографических песен сможет подсказать, что конфликт надуман. Просто каждый занимается своим делом и живет в своем кругу по собственным правилам. И нас не удивляет, что в тамбуре электрички просыревшие и пропотевшие туристы выкрикивают полуосмысленные слова шумливого припева, а для тихой вечери у костра у тех же туристов найдутся шепотливые романтические песни. Их не надо повторять громогласно с эстрады: бутафорский костер не создаст здесь требуемого настроения, а костер взаправдашний не разрешит пожарная охрана...

Точно так же противоестественно будут чувствовать себя на подмостках комнатные, застольные песни-фельетоны. Должен сознаться, они меня порой раздражают — даже не сами они, а многоступенчатое их магнитофонное размножение, когда молодежная компания на час, если не больше, добровольно лишает себя удовольствий взаимного общения ради прослушивания пленок, старательно скопировавших сказания комнатных менестрелей. Но, значит, есть потреб­ность в них!

Нельзя не заметить, что лирический герой таких песен обычно интеллегентней и наблюдательней, нежели излюблен­ные лики многих эстрадных персонажей. Можно даже ска­зать, что изображение современного молодого человека в нашей эстрадной песне далеко не всегда соответствует жизненной истине. Нынешняя молодежь тоньше и серьезнее, чем это видится из популярных произведений. Прослушай их чередой и заметишь, что чаще всего перед нами личность весьма наивная, беспричинно восторженная или столь же беспричинно тоскующая, одержимая бесконтрольными эмо­циями. Ее чувствования элементарны, мысли куцы. Так что, если встревать в конфликт меж этим стилем и менестрельным направлением, то логичным будет принять сторону последнего. Поскольку мыслить нынешнего молодого чело­века и его сверстницу на уровне «у нас во дворе» до крайности неохота. Едва ли героизация слюнявого эмбриона — благородная и благодарная цель для эстрады. Но это, разумеется, конфликт с плохой эстрадой, а не с эстрадой настоящей, способной утверждать личность значи­тельную, с богатым духовным миром и отчетливой социаль­ной активностью.

Вот перед ее лицом геологическая и застольная музы сразу будут держать себя скромнее и уважительней. Будут вынуждены сознаться, что ткань их гитарных переборов не очень-то дотягивает до нормативов серьезной легкой му­зыки, а непритязательный речитатив робеет перед требова­ниями добротного вокала. Не смущайтесь, самостийные барды, запрет вам не грозит, но и не переоценивайте себя, не представляйте дело так, будто вы — главные поставщики современного песенного творчества. Что ни говори и ни пой — фольклор есть фольклор. Если оглянуться в историю, не­трудно заметить, что деревенские песнопевцы никогда не мыслили свои сочинения бесконкурентным откровением, венцом музыкальной культуры — они просто слагали песни, нужные собственной жизни, другу и соседу, просто душа пела. Композиторы приходили потом. В народном музыкальном творчестве они обретали исток вдохновения, стартовую пло­щадку всенародной музыкальной культуры. Но от фолькло­ристики до творческих вершин пролегал немалый и далеко не всем посильный путь. Надо было уметь в этот путь ото­брать самое лучшее, жизнеспособное и общезначимое.

Невредно сделать это и сейчас. Не раздражаться на само­деятельность, не подозревать ее в злостной конкуренции, а трезво глянуть, чем она приковывает к себе сердца и души. И перенять общезначимое. Многое отсеется, как налет ку­старщины. А нечто, пожалуй, сохранится и даже разовьется. Тогда, между прочим, профессиональная эстрада сослу­жит добрую службу и самой этой самодеятельности: даст свой совет, что подлинно, что серьезно в доморощенном пе­сенном потоке, где чистые его струи, а где муть от пошлости или незрелости. Конечно, для этого сам по себе совет обязан быть чистым и звонким.

Боюсь, однако, что нераскрытый призыв к звонкости мо­жет привести нынешний разговор к путанице. Потому что знаем мы в нашей эстрадно-музыкальной литературе звон­кость надуманную, звонкость — симуляцию. Она, верно, про­тивостоит сентиментальным похныкиваниям, но оба полюса находятся внутри ремесленничества. Потому, что эдакая «гражданственная» звонкость при внимательном разгляды­вании оказывается бездумной, легковесной, примитивно-однолинейной в сравнении с многозвучностью подлинной жизни. И борьбу с псевдозвонкостью вести надо не методом камерного отшельничества, но гражданственной деятельностью в музыке звонких красок и высоких чувств.

Итак, преувеличенное внимание молодежи к самодельной песне — явственное свидетельство недоработок и отставания деятелей профессиональной эстрады. Анафемные восклица­ния по адресу самодеятельности — от заблуждения, от поиска конкурента там, где его нет. Этому мнимому конкуренту очень помогли бы, как ориен­тир, поиски большой эстрады. Пока что взаимного уважения, не говоря уже о доверии, маловато. Пусть же каждый будет хорош на своем месте, да еще при искренней дружбе. Пора выбираться из путаницы крайностей.
 

С. КОТЕНКО

Журнал Советский цирк. Ноябрь 1967 г.

оставить комментарий