О времени и о себе

Не так давно в одной газете была опубликована статья, самим заглавием задававшая вопрос: «Поэзия или эстрада»? Очевидно, с точки зрения автора, существуют два взаимоисключающих понятия: или одно, или другое. Союз «и» здесь невозможен.

Интересно, что ответил Маяковский, если б ему была предложена эта дилем­ма? Маяковский, который утверждал по­эзию на эстраде, отдал столько сил и сердечного жара пропаганде звучащего стиха, требовал, чтоб товарищи потомки слушали «агитатора, горлана, главаря»? Да, плохо, если поэт выходит на под­мостки в погоне за дешевым успехом. Плохо, если артист выбирает себе репер­туар, ориентируясь не на поэзию, а на моду. А самое худшее, когда законода-. телем эстрады становится не художник, а ретивый делец-администратор: нали­чие сбора не реабилитирует отсутствия вкуса. Ни поэзия, ни эстрада сами по себе здесь не виноваты. Старая истина гласит: если при соприкосновении голо­вы и книги раздается звук, напоминаю­щий удар по пустой бочке, то виновата в этом не книга.

А на эстраде существуют традиции А. Закушняка, В. Яхонтова, В. Мая­ковского. Мои ровесники-поэты хорошо помнят переполненные залы первых послевоенных лет, да и недавний эстрад­ный успех молодых стихотворцев дале­ко не всегда отличался привкусом скан­дала. Нет, я позволю себе провозгласить здравицу союзу поэзии и эстрады, у ко­торых есть давние и стойкие традиции уважения и дружбы. Определяющим здесь должно быть только одно: пусть на суд зрителя выхо­дят Поэт и Артист, а не пустозвон и хал­турщик.
Все это я хотел сказать перед тем, как начать разговор о выступлении ар­тиста-чтеца Леонида Бородина с лири­ческой программой «41—66»; подзаголо­вок — «стихи этих лет».

Обратите особое внимание на первую дату. Как кровавый рубец лег на эпоху день 22 июня 1941 года. Не стану гово­рить об исторической и общественной значимости этой даты, скажу о том, что целое поколение «мальчиков великой революции» (Павел Коган), поколение ровесников Октября, ныне вступающее в свое пятидесятилетие, и сегодня опре­деляет свое отношение к времени, собы­тиям, людям высочайшей мерой солдатского счета, строевым чувством локтя, готовностью отдать всего себя ради гря­дущего счастья. Это не «высокие» слова, а самая что ни на есть правда.

В этом поколении были, есть, суще­ствуют свои поэты, занявшие место в первых рядах колонны под именем «Со­ветская поэзия». Никак не преуменьшая значения и таланта ровесников Светло­ва и Твардовского, признавая темпера­мент и гражданственность сегодняшних молодых, все-таки скажу о том, что вкус, запах и цвет двадцатипятилетия «41—66» в очень большой степени переданы в стихах товарищей и однополчан П. Ко­гана и Н. Майорова, А. Недогонова и С. Гудзенко.

Мне представляется, что Леонид Бо­родин, желая говорить языком поэзии в лирической программе, посвященной этому двадцатипятилетию, очень точно выбрал авторов. Он читает Александра Межирова и Давида Самойлова. Оба этих поэта не избалованы звон­кой и порой легкомысленной славой. Их имена не пишутся аршинными буквами на афишах, и критики не скрещивали копья в им посвященных турнирах. Они владеют другим — любовью и уважени­ем читателя.

А если просто и коротко — это очень хорошие поэты. Синявинские болота и Старая Русса, четыре треугольничка в петлицах зам-политрука Межирова и полевые погоны пулеметчика Самойлова дали право этим поэтам писать о времени и народе от первого лица. Лирический разговор они ведут с позиций, сформулированных еще Маяковским: «Это было с бойцами или страной, или в сердце было моем». Гражданственность в стихах Межирова и Самойлова не привнесена извне и не может сбиться на риторику, потому что является их человеческой и поэтической сутью.

Вместе с тем это очень разные поэты. Александр Межиров драматичен, даже в самом «классичном» стихотворении бьет­ся обнаженный нерв, сюжетные стихо­творения — в репертуаре Л. Бородина — «Медведь» и «Станислава» — у него не часты. Давид Самойлов, наоборот, тяго­теет к сюжету, его темперамент гораздо реже проявляется внешне — часто он облечен в форму сарказма. К чести ар­тиста, он сумел ощутить эту разность — «лица необщее выражение». Как в книге или на журнальной полосе вы сразу отличите одного поэта от другого, так и в исполнении Леонида Бородина они существуют каждый по-своему: дело не в антракте между двумя отделениями, а в различной исполнительской манере. Есть некая общность в биографиях поэтов, годящихся почти что в отцы мо­лодому артисту, и в биографии самого Леонида Бородина. Все трое начинали со службы в армии. Межиров и Самой­лов на фронте стали поэтами, Бородин впервые выступил с чтением стихов в армейском ансамбле. Бывалые солдаты как бы передали свой опыт молодому воину — он продолжатель того, что со­вершили они. Это не формальный при­знак — никто не подсказывал артисту обратиться к стихам своих армейских предшественников, он сам пришел к ним. Полагаю, что это досталось ему нелегко (я выше уже говорил о том, что поэты фронтового поколения вряд ли входят в круг кассовой эрудиции некоторых ад­министраторов).

Сейчас я скажу фразу, которая мо­жет показаться странной. Леонид Боро­дин понимает, что он читает. Дело в том, что я, как зритель, все чаще сталкива­юсь с тем, что и в театре, и в эстраде на подмостки выходят люди, хорошо по­ставленными голосами проговаривающие текст. Им все равно какой — лишь бы вибрировал звук и были элементарно со­блюдены логические ударения. Мозг и сердце в этой работе не участвуют.

Леонид Бородин не просто читает стихи — он сопереживает вместе с поэ­тами. Он умом и душой чувствует, ощу­щает слово, то есть тот материал, из ко­торого сделана поэзия. То, что я здесь пишу, не есть рецен­зия — не мое это дело. Специалисты были бы, должно быть, сдержаннее в похвалах и не поскупились на справед­ливые критические замечания. Но когда артист читает стихи, которые я годами знаю наизусть, и все же открывает мне в них что-то новое, мною еще не прочтенное, — я отношусь к нему с чувством глубокой благодарности.

Тут заслуга не одного Леонида Боро­дина. «Режиссер — заслуженный артист РСФСР Николай Александрович» — чи­таем мы в программе. И снова я воз­вращаюсь к биографии поколения. Ни­колай Александрович — ровесник Алек­сандра Межирова и Давида Самойлова, ему тоже приходилось падать от усталости и засыпать, не снимая ушанки со звездочкой посередке. Не знаю деталей его работы как мастера-художника, но очень хорошо чувствую его вмешатель­ство как солдата и гражданина.

Может показаться, что вся програм­ма «41—66» посвящена военной теме. Отнюдь нет! В стихах Межирова вы приходите из окопов под Колпином на современный Арбат — «одну из самых узких улиц» — и после грома боев не только видите, но и слышите отлично прочтенный Л. Бородиным «Тишайший снегопад»... А Давид Самойлов ведет вас от передовой «под деревней Лодвой» в Болдинскую осень, во времена Ивана Грозного, к Францу Шуберту, к сегод­няшним молодым поэтам в стихотворе­нии «Таланты». Как видите, сама тема­тика стихов достаточно разнообразна. Но фронтовая молодость поэтов и режиссе­ра, творческое восприятие эстафеты по­колений молодым артистом определяли общую направленность, гражданствен­ность программы, ее главенствующую интонацию.

А если говорить о частностях, то ме­ня, например, не всегда устраивает музыка, сопровождающая чтение,— иногда она мешает, не совпадает с настроением стиха. Мне кажется, что творческой ин­дивидуальности артиста Давид Самойлов как-то ближе, чем Александр Межиров... Но все это ничуть не умаляет главного. С эстрады звучат настоящие стихи, идет большой разговор «о времени и о себе». На эстраде... пусть не всегда ровно (мне довелось на одном из концертов вдруг услышать не свойственный арти­сту нажим, работу чуть «на публику») — на эстраде перед вами стоит артист, гражданин, товарищ. Почти два часа в зале царит внимательная и взволнован­ная тишина — на ваших глазах создает­ся искусство.

Разные вещи в разное время проис­ходят с поэзией и эстрадой. То утверждают, что они несовместимы, то инте­рес к произносимому слову значительно превышает интерес к слову печатному... За последнее время наметилось иное — эстрадные выступления поэтов и чтецов привлекают меньше народа, зато повы­сился спрос на книги. Но все это — яв­ления преходящие. Остается главное — дружба поэзии и эстрады, единая их направленность, в обоих случаях торже­ство таланта, мастерства, подлинной советской гражданственности.


Журнал Советский цирк. Май 1967 г.

оставить комментарий