Читая статьи дискуссии о слове, я невольно вспомнил свою сравнительно недавнюю поездку на гастроли в старинный волжский город Кострому, где впервые мне довелось выступать более двадцати пяти лет назад.

Обширный амфитеатр цирка был необычайно наряден. Он словно весь побелел от парадных передничков девушек, посветлел от улыбок юношей.

Понадобился самый большой в городе зал, чтобы вместить десяти­классников Костромы, которые встретились со знатными людьми области для беседы на тему; «В жизни всегда есть место подвигам».

К трудовому подвигу на родных полях призывала выпускников школ видная деятельница колхозного строительства, депутат Вер­ховного Совета РСФСР Прасковья Андреевна Малинина.

Перед молодежью, вступающей в жизнь, стояла на манеже цирка простая русская женщина крестьянка, поднятая на вер­шину всенародной славы. На ее груди сверкали пять орденов Ленина, сияла золотая звезда Героя рядом с другими знаками почести.

Вот она, сама наша жизнь — трепетная, созидательная, ворвав­шаяся к нам за кулисы!

В этот вечер цирковое представление было необычным. Звонче смеялись коверные, четче работали акробаты и жонглеры, каза­лось, быстрее неслись по кругу лошади наездников.

Но разве артисту достаточно одной лишь более приподнятой и добросовестной работы, чтобы чувствовать себя на равных началах, скажем, с тружениками колхозного производства? Ведь их жизнь каждый день приносит новое. Непрестанно бьется творческая мысль колхозников, строителей, рабочих над улучшением методов произ­водства, над поисками новых форм работы.

А вот мы в своем искусстве не умеем быть такими мобильными, инициативными. Мы спокойно миримся с приемами в работе, уста­новленными десятилетиями, каждодневно разыгрываем сценки, при­думанные еще нашими дедами.

В одном из городских клубов я встретился с молодежью. Пока я рассказывал о прошлом, о дуровской династии, о сатирических выступлениях ее основоположников, мне не удавалось полностью овладеть вниманием аудитории. Но стоило заговорить о временах близких, например о насыщенных патриотическим содержанием на­ших представлениях в дни Великой Отечественной войны, как в зале наступила тишина. Современность, жизнь сегодняшних дней — вот что больше всего волнует наших зрителей.

Всякий раз, как только мы касаемся с манежа местной темы, в цирке возникает оживление. Но мы не всегда умеем заговорить о том, что серьезно волнует публику. Мне кажется, что напрасно мы забываем о публицистическом, гражданском пафосе в наших ре­чах на арене.

Конечно, нам, речевикам, трудновато поднимать эти вопросы без помощи литературных работников. Но кто мешает нам сразу же устанавливать творческие контакты с областными писательскими организациями, с фельетонистами местных газет? Почему бы нам не использовать в своей работе каждодневные материалы этих газет?

Я просматриваю полосы «Северной правды». Читаю шутку поэта-костромича Вячеслава Смирнова, относящуюся к одному из изве­стных  в  Костроме  «деятелей»:

Порядка он не наведет. Причина — ряд симптомов: Самолюбив, как Дон-Кихот, Беспечен, как Обломов...

Почему бы не использовать эту эпиграмму на манеже? Я видел большую подборку острых материалов под рубрикой: «Волжский сквознячок». Вот «образ» бездельника-командировочного. Вот бес­печный расточитель — директор продбазы, не разгружающий во­время вагонов.

Это местный материал, но это государственное дело! К сожа­лению, использование его затруднено по вине не только артистов, но и репертуарных организаций.

Во многих и многих городах нашей страны я видел, с какой искренней заинтересованностью относятся простые советские люди к творчеству работников искусств, как они нуждаются в нем, как чутко реагируют рядовые зрители на малейшее проявление фаль­ши, как они живо приветствуют все яркое, смелое, новое.

Как земля щедро питает растения, благодаря чему они буйно разрастаются, наливаются соками, так и артист, если он искренне хочет помогать народу строить новое общество, должен черпать силы в гуще народной.

«Если борьба за идеалы коммунизма, за счастье своего народа является целью жизни художника, если он живет интересами на­рода, его думами и чаяниями, то какую бы тему он ни брал, ка­кие бы явления жизни ни отображал, его произведения будут от­вечать интересам народа, партии и государства».

Так сказано в партийном документе «За тесную связь литера­туры и искусства с жизнью народа», в документе, ведущем нас вперед!

Мы, деятели родного из самых популярнейших искусств, могли бы оказать более действенную помощь нашему великому народу, если бы глубже усвоили мысль, высказанную в статье Н. С. Хруще­вым: «Высшее общественное назначение литературы и искусства— поднимать народ на борьбу за новые успехи в строительстве ком­мунизма».

Проблема слова в цирке не нова. И это понятно, потому что слово обладает величайшей силой воздействия, и от того, что вложено в слово, как сказано слово, зависит сила его идейно-художественного воздействия на зрителя. Нет нужды гово­рить, какой огромный и благородный труд вложили в решение этой проблемы круп­нейшие деятели русского и советского те­атра. Их трудами счастливо пользуются сейчас представители всех жанров искус­ства.

Оружием слова пользовались велико­лепные мастера дореволюционного рус­ского цирка. Словом пользуются в совет­ском цирке, когда воспевают славные де­ла нашего народа, строящего коммунизм. Им пользовались и пользуются предста­вители всех поколений артистов советского цирка в сражениях с пошлостью, с пере­житками в сознании людей, со всем, что враждебно нашему социалистическому об­ществу.

Оратория, буффонада, куплеты и му­зыкальный фельетон, реприза и интерме­дия,— неиссякаемые краски на палитре со­ветского цирка.

Слово звучит в выступлениях артистов цирка не только на арене. Зрители Ста­линграда слыхали взволнованную речь на­родного артиста республики Владимира Ду­рова, обращенную к ним с трибуны на народном празднестве открытия Волго-Дон­ского канала. Так же было и в Минске, и в других городах Союза. А постановки тематических представлений, хотя бы та­ких, как «Здравствуй, Дон», показанных в Сталинграде и Ростове-на-Дону, основным компонентом которых являлось поэтичес­кое   слово,   слово-песня!

Однако все это не означает, что про­блема слова в цирке решена. Для арти­стов цирка и сегодня остается задачей глубокое освоение наследия Станиславско­го о мастерстве актера и в первую оче­редь — усвоение смысла сверхзадачи и сверх-сверхзадачи,

И если сверхзадача является как бы вершиной перспективы, к которой устрем­лено действие актера, то сверх-сверхзадача является конечной целью творчества ар­тиста-гражданина. Без сверх-сверхзадачи не может быть стройного, осмысленного произведения, и здесь мы уже имеем де­ло с мировоззрением художника.

Мы знаем случаи цирковой практики, когда неверное определение задач и сверх­задачи опрокидывало произведение с ног на голову. Вспоминается произведение од­ного известного клоуна, посвященное борь­бе за мир. Уклонившись от ранее верно найденной сверхзадачи, он в дальнейшем изменил образы врагов, перенасытив их действия буффонадными трюками, что, естественно, сделало эти образы откро­венно глупыми, а сложная и серьезная тема борьбы за мир была измельчена, ей был придан, помимо желания артиста, ха­рактер   непритязательной   шутки.

Когда же артист неуклонно следует точно определенной им сверхзадаче — идейный смысл, идея произведения будет донесена до зрителя. Примером яркого цветения, возникшего на арене советско­го цирка, служит новый образ циркового комика, каким является Олег Попов. Бла­годаря влиянию теории Станиславского образ этот обогатился реалистическими чертами.

В связи с постановкой вопроса о слове в цирке не могу пройти мимо противо­речивых высказываний народного артиста РСФСР Н. П. Смирнова-Сокольского по этому вопросу. И прежде всего мимо того нетерпимого отношения к специфике цир­ка, которую Н. П. Смирнов-Сокольский на­зывает «пресловутой». Мы боремся с дур­ной специфичностью, которая порой про­глядывает и в цирке и на эстраде. Иное дело специфика предмета, которую сле­дует изучать.

В   чем же специфика цирка?

Основываясь на методе социалистиче­ского реализма, советский цирк воздейст­вует на зрителя средствами выразитель­ности, присущими цирку,— средствами экс­центрики. Существом цирковой эксцент­рики является особое образное видение, воплощаемое в трюке, оно отличается от любого другого алогичностью и, будучи воплощенным в действие, впечатляет своей неожиданностью. Это видение органично характеру образа — маски эксцентрика. И потому, скажем, цирковой комик Каран­даш и цирковой комик Олег Попов, поль­зуясь выразительными средствами одного жанра, действуют по-разному. Оставаясь всегда в рамках своего жанра, они не ста­новятся похожими друг на друга.

В своеобразной архитектонике цирко­вого представления, близкого к искусству синтетическому,— рядом со словом дейст­вуют гимнастика, акробатика, дрессура и балет. Слово, заключенное в репризе, ин­термедии и клоунаде должно быть пре­дельно насыщено и лаконично. Это тре­бование определяется особенностью рег­ламента цирковой драматургии, действу­ющей  в  пределах минут.

Необходимо напомнить, что артист, на­ходящийся на арене, со всех сторон окру­жен зрителями. В этих условиях он должен обладать особым качеством сценического внимания и безупречным речевым аппара­том, так как слышать его должны все зри­тели. Характерно, что некоторые артисты театра и эстрады, некогда выступавшие на арене, стараясь приспособиться к новым условиям, как правило, форсировали звук. Рассчитывая таким образом обеспечить слышимость, они не достигали успеха, так как форсирование звука только обесцве­чивает речь, а, следовательно, обедняет мысль. Это отлично понимают старые ма­стера арены, из среды которых в качест­ве примера можно привести заслуженного артиста РСФСР и Грузинской ССР Л. К. Танти,  безупречно  владеющего   словом  на арене цирка. И если он решил говорить вполголоса и даже шепотом (что не очень свойственно цирку), то уж его-то услышат во всех  уголках цирка.

Можно ли утверждать, что многие арти­сты разговорного жанра (сознаюсь, не мо­гу привыкнуть к такому определению жан­ра) следуют примеру Л. К. Таити? Можно ли сказать, что культура речи в цирке до­стигла того уровня, который отвечал бы сверх-сверхзадаче артиста? Следует со всей решительностью заявить, что еще встречаются артисты цирка, небрежно пользующиеся словом, пробалтывающие его, не знающие законов орфоэпии и фо­нетики, без чего невозможно «глаголом жечь сердца людей». Где уж тут думать о подтексте... о речевом рисунке, о му­зыке речи!..

«Артист должен знать свой язык в со­вершенстве... Первоклассный артист не должен играть на расстроенном инстру­менте»,— писал К. С. Станиславский. Не­обходимо со всей категоричностью бороть­ся с проявлениями небрежности в речи, от чистоты и ясности которой зависит си­ла эмоционального воздействия на слу­шателя.

Такие качества обязательны для всех артистов разговорного жанра в цирке, но качества эти приобретаются годами упор­ного  труда   и   поисков.

Средства выразительности таковы, что требуют обязательно яркости образа пер­сонажа, выступающего на арене, требуют лаконичности, наполненности слова и зиждутся на действии, на трюке. Естествен­но поэтому, что эстрадный фельетон, как и другие эстрадные номера, в том числе и ведущие программу конферансье, буду­чи перенесены на арену формально, не станут цирковыми номерами, но лишь под­черкнут свою чужеродность цирку. Из этого не следует делать ошибочного выво­да, будто художники советского цирка на­ходятся в плену у жанра, в угоду кото­рому не допускают новых явлений в своем искусстве. Цирк обогащает свои жанры, черпая материал для этого в жизненных яв­лениях нашего нового общества, сохраняя присущие ему приемы творчества.

Новые прогрессивные свойства совет­ской клоунады признает не только совет­ская общественность, но и зарубежная. Со­ветскими клоунадами пользуются цирки стран   народной   демократии.

Да, отвечаем мы Н. П. Смирнову-Со­кольскому, слово в цирке нужно, но поль­зоваться   им   нужно   квалифицированно.

Насущная и повседневная задача со­ветского цирка сейчас состоит в том, что­бы, руководствуясь статьей Н. С. Хруще­ва о тесной связи литературы и искусства с жизнью народа, поднять культуру сло­ва на такую высоту, которая отвечала бы требованиям  нашей  партии   и  народа.

                                      А. ОЛЬШАНСКИЙ

Статья Н. Смирнова-Сокольского при­влекает остротой постановки вопроса о сло­ве в цирке, но, к сожалению, не решает его.

— Я за слово в цирке! — говорит автор. Но позвольте спросить: а кто, собственно, против? Мы все — «за».

Каким должно быть это слово, кто его должен рождать и нести в массы зрителей?

Бесспорно, что оно должно быть весе­лым, жизнерадостным и, конечно, не «сме­хом ради смеха», а умным, ярким, высо­кохудожественным, высокоидейным сло­вом, продолжающим славные традиции Ана­толия Дурова, Виталия Лазаренко, Таити и других мастеров циркового разговорного жанра. С этим, я думаю, все согласны.

Есть ли такое слово в нашем цирке? Н. Смирнов-Сокольский утверждает, что сейчас советский цирк значительно отстал. «Молчат дрессировщики, ушли в «чистый юмор» многие клоуны». С этим можно и со­гласиться и не согласиться. Нельзя утверж­дать, что слово в нашем цирке исчезло. Ведь есть у нас Карандаш, О. Полоз, Б. Вяткин и К. Берман, есть фельетонисты и куп­летисты. Так что цирк не молчит. А вот с тем, что слово в цирке должно звучать громче, ярче, действеннее, интереснее, ув­лекательнее, что оно еще не отвечает требо­ваниям, предъявляемым Коммунистической партией к искусству, — с этим нужно согла­ситься. Как и вся наша литература и искус­ство, слово в цирке должно полнее, с под­линно художественным звучанием прослав­лять великие завоевания нашего народа, используя могучее оружие сатиры, разоб­лачать и бичевать недостатки, имеющиеся в нашей жизни. При этом не заниматься зубоскальством по поводу недостатков, а бороться за их устранение, активно помо­гать всему передовому, прогрессивному, полезному.

Есть ли такое слово в цирке? Безуслов­но, есть! Недаром именно цирк первым использовал для интересных выступлений такое замечательное достижение советской науки и техники, как запуск первых в мире искусственных спутников Земли.

Но отдельные удачи, конечно, не мо­гут удовлетворить. Нередко еще в цирке звучит тот самый «смех ради смеха», ко­торый порождается антихудожественным, пошлым словом. Против такого слова в цирке надо решительно выступать.

Какими средствами? В первую очередь, создавал полноценный репертуар для ра­ботников разговорного жанра, Н. Смирнов-Сокольский ссылается на таких авторов, как Шекспир и Аристофан, которые писали са­тирические буффонадные клоунады. Но Шекспиров и Аристофанов у нас пока нет, и другие писатели воздерживаются писать для цирка. А ведь наш замечательный поэт Маяковский писал для цирка. Это обогаща­ло слово. Почему же теперь не пишут для цирка маститые писатели и поэты? Здесь во многом и наша вина. Мы не проявляем настойчивости в привлечении писателей к созданию нашего репертуара. Порой труд писателей в этом жанре считается «третье­степенным» делом, не поощряется, не оце­нивается.

Н. Смирнов-Сокольский поднял вопрос о специфике циркового искусства. По-мое­му, утверждение, будто созданы непрео­долимые барьеры, несколько преувеличе­но. Таких барьеров нет. Мы знаем десятки примеров, когда цирковые номера с успе­хом оказываются на эстраде (Маслюковы, Птицын, Славские и другие). И, наоборот, эстрадные артисты — Н. Смирнов-Сокольский, Б. Тенин, В. Сысоев — выступали на цирковой арене.

Да, конечно, никто еще не написал моно­графий или диссертаций на тему об отличии эстрадных   номеров   от  номеров   цирковых.

Но если бы этих отличий не было, то не существовала бы эстрада раздельно от цир­ка. Значит, есть что-то в природе, что за­ставляет эти жанры существовать раз­дельно.

Н. Смирнов-Сокольский ставит вопрос о конферансье в цирке.

Представьте себе, что в паузе между двумя цирковыми номерами на манеж вы­ходит конферансье и начинает хотя бы «комментировать» состоявшиеся или пред­стоящие номера. А в то же время унифор­мисты с неизбежным шумом устанавливают батуты, убирают лонжи и т. д. Дело даже не в шуме, а в зрительном восприятии: присутствующие невольно будут следить за беготней униформистов и потеряют оди­нокого конферансье.

Конечно, нельзя безапелляционно утвер­ждать, что в цирке конферансье — непри­годный жанр. Быть может, в определен­ных программах его можно с успехом использовать. Но торопиться, как предла­гает Н. Смирнов-Сокольский, не следует.

Насчет коверных: я думаю, что рожде­ние этого не очень старого жанра застав­ляет думать: следует ли загружать ковер­ных обширным текстом, как это часто де­лается? У нас сплошь и рядом коверных заставляют острить, используя для этого участие инспектора манежа, который не является достаточно квалифицированным «разговорником» и снижает качество номе­ра. Да и сами коверные, как артисты раз­говорного жанра, оказываются далеко не на высоте.

Итак, возвращаясь к ранее изложенно­му, мы  говорим:

Мы за слово в цирке. Помогите нам создать хороший репертуар, яркий художественный текст, и слово в цирке за­звучит громко, у нас есть кому его произ­нести.

 М. ВОЛЫНСКИЙ

Уважаемый Николай Павлович!

Хочу Вас сразу предупредить, что я не отношусь к плеяде «седых капитанов» и числю себя пока в ранге «юнг» по стажу работы на манеже цирка в качестве клоуна.

Ваша статья, которую я прочел с интересом, вызвала, однако, у меня ряд возражений. Отдавая должное верным положениям в ней, хочется с Вами поспорить. Я коснусь только некоторых воп­росов.

Вы все время говорите о специфике слова в цирке и как буд­то признаете ее, но слово «специфика» у Вас в кавычках, и чув­ствуется доля тактичной иронии к этой специфике. А ведь она, эта специфика, уважаемый Николай Павлович, существует и, су­ществуя, диктует особый стиль работы клоуна и сатирика в цирке.

Представьте на одну минуту, что Вам бы предложили выйти на эстраду и, повернувшись спиной к зрителю, прочесть фелье­тон. Вы скажете: это абсурд, это противоречит всем законам эстрадного искусства. Но ведь в цирке сорок процентов зрителей видит Вашу спину, переспрашивая друг у друга: «Что он сказал? Почему смеются счастливцы, сидящие перед артистом?»

Вы возразите: «Я перестрою свою работу так, чтобы меня слушали и видели все зрители, находящиеся в цирке». Но вот тут-то и начинается наша цирковая специфика, и уже без кавы­чек!

Заботясь о всех зрителях, Вы начнете поворачиваться и сде­лаете еще одно зло — вместо сорока процентов, все зрители будут иметь такое же представление о Вашем фельетоне, как пятеро, закрывших глаза,— о слоне, ощупывая руками различные части великана.

Нас, клоунов, иногда пародируют примерно таким экспром­том:

 А, Билъ, где ты был?

Виль отвечает визгливым голосом: Я был в парикмахерской. Что ты в парикмахерской делал? Я в парикмахерской справлял день рождения.

Не будем говорить об «остроумии» этой пародии, но в ней, как это ни парадоксально,   заключается своеобразие построениядиалога на манеже. А именно (отбросим глупый текст и заменим его злободневным острым репертуаром): Белый и- Рыжий (назва­ния условные) стоят друг против друга и, повторяя одну мысль несколько раз, доносят текст до каждого зрителя. Они могут ме­нять мизансцены, но всегда с таким учетом, чтобы слово, шутка долетали до каждого сидящего в зале. Два партнера составляют одно целое, у них нет «спины», поэтому им не страшен манеж.

Можно указать на целый ряд и других специфических особен­ностей работы артиста-разговорника в цирке, надеюсь, наши - «седые капитаны» докажут Вам эту специфику более убедительно.

В Вашей статье говорится о неуместной торжественности инс­пектора манежа — мужчины во фраке. А ведь человек во фраке, помимо всего прочего, служит отличным антиподом лукавой про­стоте и задорным шуткам коверного — любимца зрителей. Вспом­ните, как отлично включается в цирковое представление импо­зантная фигура А. Буше. Интересно отметить, что в жизни Бу­ше — простой, скромный человек.

Вы совершенно правы, когда говорите, что нет особого «про­стого» циркового зрителя. Зритель у нас везде одинаков, требова­телен и культурен, но... с определенным настроением в данный вечер.

Зрители приходят в цирк с желанием (а иначе они бы и не пошли) увидеть акробатов, жонглеров, наездников, клоунов, и вдруг перед ними выступят Тарапунька и Штепсель — в условиях худших, чем на эстраде.

Вы сетуете на то, что цирк «молчит», а я Вам пожалуюсь на то, что в цирке, особенно коверные, много разговаривают. К сожалению, очень многие клоуны, комики, коверные слабо владеют своим телом, акробатической пантомимой, имеют довольно смут­ное представление о пластике.

А ведь ряд спектаклей, проведенных на стадионах с десятка­ми тысяч зрителей (Москва, Баку, Сталинград), поставили серьез­ный вопрос о мимических коверных, о комической пантомиме в цирке.

Да, слово, и хорошее слово, необходимо в цирке, но с учетом всей цирковой специфики.

В. РОМАНОВ

Журнал «Советский цирк» июнь 1958 г.