Ценный работник. Рассказ
На афишах и в программах про этого артиста писали так: весь вечер в паузах Павел Смычков (репризы и интермедии)
И надо сказать прямо, что данный артист пользовался значительным успехом. Ему аплодировали, его шутки и трюки пересказывались в городе на другой день после спектакля. Более того, самого Павла узнавали, если он показывался на улицах. Скажут: слава артиста краткосрочна — не успеет он покинуть населенный пункт, как уже и забыли его те самые люди, что хлопали и смеялись, плакали и бросали цветы... Возможно, конечно, что успех скульптора-монументалиста или эпического поэта прочнее.
Но в пользу нашего молодого героя говорит то, что его всегда узнавали, если жесткий цирковой «конзей-ер» воззращал его через год или два в город, где уже висели однажды афиши с приведенным выше сообщением «Весь вечер в паузах Павел Смычков»... Правда, неизвестно, сохранилась бы память о Павле, буде он отсутствовал бы в данном городе десять или пятнадцать лет. Неизвестно по той причине, что тов. Смычков П. П. работал в системе цирков всего только пятый год. И вообще, как делаются люди коверными клоунами? Разумеется, и тут, как и всюду, существуют различные пути. Но тот, которым получил свою законную строку в афише Паша Смычков, пожалуй, и типичен и понятен.
С детства Пашу влекло к физкультуре и гимнастике. Затем, после семилетки были вступительные экзамены в цирковое училище. Через четыре года обучения выпускная комиссия присвоила Паше и трем его друзьям по курсу звание артистов цирка, ибо они подготовили квалифицированный гимнастичееко-акробатический номер. В этом номере Павел взял на себя роль комика. Того самого, который делает вид, что не может выполнить фигуры и упражнения, с блеском демонстрируемые его коллегами, то есть на самом деле показывает умение еще большее... Затем, когда уже на публике выяснилось, что Павел Смычков имеет успех, то к мимическому образу комика-гимнаста добавлены были смешные реплики.
И вот после того, как номер распался из-за болезни одного гимнаста, Павел разумно решил попробовать себя в качестве профессионального соло-клоуна на амплуа коверного. Мы говорим «разумно», ибо нашему герою с его комическим дарованием и настоящим мастерством в акробатике, гимнастике, жонгляже (а всему этому Пашу добротно обучали в Цирковом училище), в сущности, и прямая дорога была именно в этот жанр... И вот — результат: строка в афише и веселые улыбки людей и на спектаклях цирков и при встречах с артистом Смычковым днем — на улицах, в магазинах, на базаре...
Да, на базаре. Ведь артист цирка — это кочевник — даже в XX веке сам заботится о себе. Особенно — холостой. А у Павла Смычкова супруги пока еще не было... Надеемся, читатель обратил внимание на словечко «пока» в предыдущей фразе. Речь у нас пойдет о том, как Паша Смычков затеял найти себе супругу. И в этом областном городе наш артист сразу же завоевал прочные симпатии населения, как и во всех других пунктах, куда кидала его судьба циркового деятеля (на техническом языке именуемая все так же — «конвейером»). Уже после первых пяти дней гастролей Пашу узнавали всюду и смеялись, вспоминая его искусство, хлопали его по плечу. Часто звали немедленно зайти в закусочную, чтобы ознаменовать добрую встречу с хорошим человеком. А девушки бросали ему цветы прямо на манеж после наиболее выигрышных интермедий...
Может быть, кто-нибудь из тех товарищей, которые не имеют отношения к цирковому искусству, усомнится в возможности иметь успех у девушек для человека, который по характеру работы наклеивает себе нос из гуммоза, надевает ботинки 63-го номера по размеру и подобные дохлым крокодилам по форме; который на манеже 20 раз за спектакль падает и иной раз получает побои от артистов и униформы; который весь вечер великолепно демонстрирует свою мнимую глупость; который... впрочем — стоит ли продолжать?
Все ясно. Да, клоуны имеют такой же успех, какой падает на долю поэтов и тореадоров, прокуроров и теноров, летчиков и хирургов, церковных проповедников и киноартистов, ибо девичьему сердцу важен успех сам по себе, а профессия носителя его имеет второстепенное значение. Но в данном случае надо сказать, что между Лелей Кожакиной и Павлом было нечто, что их роднило: Леля сама занималась гимнастикой с отроческих лет и потому могла полностью оценить все мастерство коверного во многих областях физической культуры. Затем комическое дарование было признано не только этой девушкой, а, как говорят в передовых статьях соответствующих газет, широкими слоями массового зрителя.
Словом, в пятый раз сидя в кресле третьего ряда на одной и той же программе (вечерний спектакль), Леля осмелилась бросить скромный пучок гвоздик прямо на барьер, подле которого стоял Паша, раскланиваясь со зрителями после очередной репризы. Надо думать, что Паша приметил девушку, приветствовавшую его гвоздиками, раньше, нежели гвоздики легли на алый бархат барьера. Во всяком случае, поднявши цветы, он отвесил, так сказать, «персональный поклон» в сторону кресла № 19 в третьем ряду...
Теперь уже трудно установить, как это случилось, что после спектакля Леля и Павел пошли из цирка домой вместе. Факт остается фактом: пошли. И, говоря уже в переносном смысле, «дошли» до того, что приспело время сообщать родителям Лели,, что она собирается замуж. За кого? Ага! Тут-то вся заковыка. Но сперва надо представить читателю родителей Лели Кожакиной. По поводу ее мамы, с точки зрения молодой пары, ничего тревожного не предвиделось: Кожакина Анна Семеновна (домашняя хозяйка, беспартийная, образование среднее незаконченное) очень любила дочь, уважала и даже побаивалась своего мужа Кожакина Николая Петровича (1908 года рождения, преподавателя политэкономии в химическом техникуме), товарища весьма серьезного, который рассматривал себя как крепкого работника на идеологическом фронте.
По бессмертному изречению завклуба Огурцова в фильме «Карнавальная ночь», Николай Петрович «сам шуток не любил и людям их не позволял». И вот такому-то человеку надо было сообщить, что его родная дочь собирается замуж — за кого? — за коверного клоуна. Леля даже неполностью постигла всю сложность положения, пока не призналась по секрету матери в своей любви. А уж Анна Семеновна — та всплеснула руками и сразу заплакала, приговаривая: — Ох, Лелюшка, не пустит тебя отец за него замуж, вот увидишь: не пустит... Уж мне ли его не знать за 22 года нашей жизни?.. Он не то что там артистов, а даже про поэтов так высказался, что, мол, несерьезное это дело сочинять стихи. Если, говорит, желаешь что сказать, напиши тезисы, выйди и доложи, а к чему эти рифмы или разные экивоки на природу, на любовь... Нет, он не одобрит, безусловно. И надо долго думать, чтобы найти способ, при котором…
При таких словах Леля заплакала вслед за матерью. Они бросились друг другу в объятия и не разлучались до самого прихода с работы Николая Петровича. А он по красным глазам жены и дочери понял: что-то происходит необычайное. Опытный педагог учинил допрос — из тех, какие умел он производить над провинившимися студентами своего техникума: неторопливый и властный, вежливый и решительный разговор, который неминуемо приводит к раскаянию и признанию со стороны совершивших нарушение юношей и девушек. Против ожидания почтенный преподаватель даже не рассердился: самая мысль выйти замуж за клоуна показалась столь нелепой и забавной, что он немного посмеялся и пригласил жену с дочерью к обеду... Пожалуй, этакое равнодушие огорчило Лелю гораздо больше, нежели вспышка родительского гнева, которого она ждала. Не дотронувшись до еды, она ушла — куда? — конечно, в цирк на свое место № 19 в третьем ряду. (Откроем маленькую закулисную тайну: с некоторых пор кресло предоставлялось ей бесплатно — таковы традиции цирка, и работники финансовых органов напрасно ищут здесь нарушение интересов государства в обход, законов...). В антракте и Паша Смычков узнал о нависшем над ним несчастье. Впрочем, он догадался, что произошло нечто неприятное, по тому, как потускнели в данный вечер светящиеся любовью и радостью за его успех милые глазки Лели.
Вот уже две недели они помогали артисту, каждый вечер окрыляли его, сообщали дивную игривость всем движениям, интонациям, шуткам, репризам, интермедиям, мнимой борьбе с хлопотливой униформой... А тут, несколько раз обернувшись в сторону кресла № 19, Паша замечал, что его возлюбленная держит себя безучастно, словно младший редактор на директорском просмотре программы, «добру и злу внимая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева», ни — что было для него важнее — смеха...
А в антракте все было сказано. И надо признать, что во втором отделении программы коверный Павел Смычков выступал гораздо хуже, чем обычно. Мы приносим читателю извинения за краткость изложения событий. Такая лаконичность обусловлена естественным желанием избегать чрезмерно длинных описаний до той стадии нашего рассказа, когда сами обстоятельства потребуют внимания к подробностям.
Итак, после переломного дня, в который влюбленные узнали о суровом противодействии со стороны Лелиного отца, особую активность обрели с одной стороны Анна Семеновна, а с другой — сам Павел. Анна Семеновна ежедневно и еженощно принялась склонять своего супруга к посещению цирка. Пусть, дескать, хоть сам посмотрит — какого такого жениха себе сыскала их дочь. А Павел во все дни уговаривал Лелю покинуть отчий дом и уехать с ним в другой город. А на новом месте и зарегистрировались бы и родителям написали бы оттуда: «Дорогие папа и мама, поздравьте нас, мы уже зазагсились!» И надо сказать, что обе уговаривающие стороны достигли успеха в своих хлопотах: Николай Петрович неохотно согласился посмотреть, как там валяет дурака этот несерьезный молодой человек, к сожалению, приглянувшийся его дочери... А Леля, каждое утро и каждый вечер читая на сердитом лице своего папаши неодобрение ее выбору, поняла в конце концов, что реальный выход для нее только один: бежать!.. Конечно, в душе девушки имели место самые волнующие колебания и страхи. Не так-то легко уходить из-под родительского крова тайком от матери, переезжать куда-то в- неизвестный город, в неизвестную и новую жизнь...
О да, конечно, соединиться с любимым человеком очень хочется. Но это вовсе не значит, что все так просто и легко: жалко бросать маму... даже суровый отец вызывает не только злые чувства: — его тоже немного жаль, особенно когда представишь себе, что он окажется обманутым: придет домой, а дочери-то и нет... И потом неизвестно еще, как выйдет это дело у Павла: он написал в Москву дирекции письмо о том, чтобы его перевели в другой город по личным причинам, но неизвестно опять-таки, будет ли уважена такая просьба. А уезжать без разрешения раньше, чем закончатся гастроли, — серьезное дело. За это молодого артиста по головке не погладят. .. Короче говоря, Анна Семеновна раньше уговорила супруга посмотреть спектакль в цирке, нежели Павел сумел похитить Лелю. И вот однажды вечером на креслах № 18, 19 и 20, все в том же третьем ряду, сидели все трое членов семьи Кожакиных.
При первом появлении на арене своего любезного Леля так затрепетала, что ее родитель сразу спросил с некоторой даже брезгливостью: — Неужели — этот?! Ответила Анна Семеновна робким наклонением голозы. А Леля зарделась, как маков цвет, и все свои усилия направила на то, чтобы не заплакать... Однако попробуем на минуточку стать на точку зрения Николая Петровича, человека, как уже было сказано, серьезного и даже эрудированного. Что должен был он почувствовать при виде нелепой фигуры клоуна, который изъяснялся пискливым дискантом, падал, цепляясь носками собственных ботинок (и каких ботинок!) за барьер, совершал самые нелепые поступки и т. д.? И вот такому-то субъекту предлагается отдать единственную любимую дочь!.. На лице Николая Петровича появилось выражение, словно он наблюдал не веселые шутки одаренного артиста, а постыдное поведение пьяного, что безобразничает на улице на глазах у всех.
А жена и дочь, больше смотревшие на главу семьи, нежели на происходящее на манеже, в свою очередь, грустнели все больше. Разумеется, это не укрылось от Павла, который, едва форганг скрывал от публики его фигуру, принимался наблюдать за семейством Кожакиных, пока ему не приходилось снова выходить на арену... И вот Павлу пришла в голову пагубная мысль: он решил, так сказать, вовлечь во всеобщее веселье публики и будущего своего тестя. Сказано — сделано.
В очередной паузе Павел (по ходу репризы) обратился к Николаю Петровичу с просьбой одолжить его головной убор для интересного фокуса. Всеобщее внимание зрителей к своей особе, вызванное этим обращением клоуна, Николай Петрович расценил как дополнительную неприятность: вот связался черт знает с кем, так приходится еще и это терпеть! Он было отвел руку со своей кепкой за спину и еще строже насупил брови (в химическом техникуме не только студенты, но даже иные преподаватели трепетали, когда у товарища Кожакина появлялась эта суровая морщинка между бровями), но Павел, не теряя веселого и условного ритма репризы, ловко, хотя с виду и очень мягко, однако железной, в сущности, хваткой выдернул кепку у Николая Петровича. Показав ее предварительно шпрехшталмейстеру, а затем и всему амфитеатру зрителей, Павел, как водится, потихоньку «санжировал» (подменил) эту кепку.
А затем начал ее топтать, рвать, поливать водой — словом, делать все то, что положено в этой репризе. Зрители буквально падали со стульев от смеха. Пять раз аплодисменты прерывали течение этой сценки. Притом почти все старались поглядеть, как же реагирует на эти надругательства над его кепкой сам владелец кепки. Многие вставали, чтобы лучше увидеть выражение лица и поведение Николая Петровича. Кое-кто показывал на него пальцем. Близко сидевшие молодые люди хлопали почтенного педагога по плечу и вопрошали: — Попался, отец? А зачем было давать свой набалдашник?..
Теперь будешь носить на голове ошметки, ха-ха-ха! Первые две минуты Николай Петрович еще надеялся, что ему удастся уйти от общего внимания. Но, когда он понял, что над ним будут смеяться куда больше, чем над самим клоуном, он встал и, инстинктивно прикрывая обнаженное темя рукой, побрел к выходу. Анна Семеновна и Леля замерли на своих местах, не смея ничего предпринять. А вдогонку Кожакину несся уже целый шквал хохота и такая овация, которой могли бы позавидовать даже любимцы столичной публики. Занятый своей репризой, Павел не заметил бегства Николая Петровича. Когда же, как водится, он понес не тронутую им кепку (а бутафорская кепка, доведенная до состояния утиль-сырья, валялась посреди манежа) туда, где сидел его будущий тесть, он увидел, что место Кожакина пустует.
И — вот каков жестокий закон арены! — Павел лихо присвистнул, издевательски прощаясь с дезертировавшим зрителем, хотя, конечно, понимал, что теперь — после репризы с кепкой — примирения с Лелиным отцом быть не может... Едва только начался следующий номер, Анна Семеновна и Леля покинули свои места и отправились домой, захватив с собой подлинную кепку главы семьи. Не будем рассказывать, что произошло дома; каковы были слова, сказанные Николаем Петровичем; сколько слез пролили мать и дочь, и так далее. Все ясно и так... Существенно, что молодые люди решили бежать безотлагательно. И отъезд был намечен на ближайший вторник (злосчастная реприза с кепкой имела место в субботу).
Во вторник же ничего не подозревавший Кожакин в качестве внештатного пропагандиста зашел в горком партии, В вестибюле ему встретился первый секретарь горкома товарищ Лазарев, который в ответ на поклон Кожакина добродушно улыбнулся и сказал: — Привет, друг! Видели мы, видели, как обошлись с вашей кепкой в цирке... Только зачем же было сердиться так? Шутка и есть шутка. Неужели вы подумали, что вам всерьез испортят ваш головной убор? Кожакин нахмурился. — Дело, в конце концов, не в кепке, товарищ Лазарев, — сказал он. — Дело в самой манере: хватает у человека вещи, не согласовывая ни с ним, ни с... Так как Николаю Петровичу не удалось придумать, с кем бы еще нужно было согласовать вопрос о кепке, то он начал новую фразу: — И вообще, что это за стиль работы? Вертится, гогочет, всех толкает... костюм какой-то дурацкий, я бы даже сказал формалистический... — Вы так считаете? — в голосе секретаря горкома Кожакин почувствовал явное неодобрение.— А мне кажется, что этот артист — Смычков его фамилия — очень одаренный парень. И его сатира, знаете ли, доходящая... Например, сколько времени мы добивались, чтобы горкомхоз убрал бы мусор — ну, знаете, там, в конце бульвара на набережной...
И в газете писали и выговор дали управляющему... Но мусор лежит себе и лежит. А приехал в цирк этот Смычков, два раза сказал в цирке про комхоз злую шутку — и что же? — управляющий лично поехал смотреть, как вывозят с бульвара весь хлам... А возьмите вы его остроты по международным вопросам. Если бы наши лекторы умели бы в такой сжатой форме и так точно подать этот материал... и главное — как остроумно! — Нет, вы это серьезно?.. На лице Кожакина было написано такое недоумение и такая растерянность, что секретарь горкома даже улыбнулся. — Определенно: в лице этого клоуна мы имеем ценного работника идеологического фронта. Вот так, товарищ Кожакин. На будущей неделе затеяли мы карнавал в парке, так без него, без Смычкова, думаю, нам не обойтись... Тут секретарь горкома повернулся к работнику аппарата, который стоял рядом с ним, и спросил: — Кстати, вы пригласили товарища Смычкова на совещание ко мне сегодня по поводу карнавала? По мимике спрошенного товарища стало ясно, что приглашения не было, но что оно немедленно воспоследует... Опытный секретарь горкома все понял и без слов. Он добавил: — Тогда пригласите немедленно! Мы ему думаем поручить ведение всего карнавала... Пусть, так сказать, руководит этим мероприятием... — Руководит? Мероприятием? — почти с ужасом повторил Николай Петрович. — Значит, вы, на самом деле, полагаете... — А вы думали, я шучу? — перебил его секретарь горкома и, попрощавшись, направился в выходу. Кожакин же остался стоять в вестибюле.
Идти в отдел пропаганды ему расхотелось: надо было обдумать то, что он услышал от начальства. Через двадцать минут после этого Николай Петрович входил в собственную квартиру. Его поразило беспорядочное нагромождение вещей в передней и в комнате, где обитала Леля. А из другой комнаты слышались голоса жены, дочери и еще чей-то... — Мамочка, пойми, что мне сейчас не надо все это брать с собой! — говорила Леля. — Когда папа помирится с нами, я приеду и возьму... — Так ведь когда это будет? — жалобно отзывалась Анна Семеновна.— А вдруг холода... — В Ялте? В июле месяце? Холода? — с мягкой насмешкой произнес странно знакомый Николаю Петровичу тенор. И вдруг Николай Петрович признал: говорил именно он, ненавистный ему еще вчера, еще сегодня утром Павел Смычков! Но странное дело: от былой неприязни не осталось и следа. Кожакин поймал себя на том, что он немного гордится своей дочерью: ведь вот сумела добиться внимания такого незаурядного артиста, которого высоко ценят даже в горкоме!.. Однако что они тут затеяли? Кожакин прошел туда, где слышались голоса.
При виде его Анна Семеновна громко охнула, выронила из рук теплый Лелин свитер и села на раскрытый сундук. Леля вспыхнула и положила в рот три пальца левой руки, сказавши испуганно: — Папа... А он, а Смычков, решительно выпрямившись, поднял с полу чемодан и направился к двери. — Пойдем, Ольга! — строго сказал он Леле. Николай Петрович заговорил неожиданно мягким тоном: — Куда «пойдем»?.. Подождите, дорогой мой вам известно, что вас ждут на совещании в горкоме партии? При мне сам товарищ Лазарев справлялся: известили ли вас о совещании... — Мне, знаете ли, не до совещаний! — сурово ответил Павел.— Ольга, идем! Но Анна Семеновна, уловившая в настроении мужа видимый перелом, поскорее вмешалась. Она пустила пробный шар: — Вот, Коленька, какие теперь молодые люди: хотят от нас с тобой бежать, чтобы, значит, повенчаться даже в другом городе... — Мама! — с ужасом воскликнула Леля. Но Анна Семеновна жестом успокоила дочь и жестом же пригласила ее послушать, что будет дальше. А дальше было вот что: Кожакин немного пожевал губами и снял очки, чтобы протереть их. (Все это время трое заговорщиков чувствовали себя неважно.) Затем он водрузил очки на положенное им место и только после этого заявил: — А почему, собственно, для этого надо уезжать куда-то... тайком... Будто нельзя зарегистрировать брак в нашем городе, в присутствии родителей и... и представителей общественности...
Тем более вас в этом городе уже знают и, так сказать, уважают. Просто непонятно: от кого и куда вы бежите? — Папочка, так разве ты... ты согласен?! — И Леля кинулась на шею отцу. В тот же момент громко заплакала Анна Семеновна, прерывая плач частыми сморканиями. А Павел, забыв поставить на пол тяжелый чемодан, впился глазами в лицо своего будущего тестя, повторяя бесконечное число раз: — Ничего не понимаю... не понимаю ничего... решительно ничего не понимаю... не понимаю ниче...— и так далее. — А что тут особенно понимать? — пожав плечами, произнес Николай Петрович.— Что я своей дочери — враг, что ли? Ну, полюбила хорошего парня... так сказать, ценного работника идеологического фронта... Так в чем же дело?
Женитесь себе на здоровье! Теперь заговорили все сразу: Николай Петрович продолжал свой неожиданный монолог в пользу брака дочери; Анна Семеновна, не прекращая плакать и сморкаться, бормотала насчет того, что она лично была уверена: все обойдется хорошо; Леля шумно изъявляла благодарность отцу, перемежая таковую частыми поцелуями его же; а Павел, не сходя с места, так и продолжая держать в руках чемодан, произносил речь, адресованную к самому себе, — содержание этой речи понять было трудно, но, надо полагать, в основном она заключалась в том, что оратор ничего решительно не понимает в происходящем, боится поверить своему счастью, но с другой стороны боится и не верить...
Так продолжалось минут восемь. Затем Павел наконец опустил чемодан на пол, а сам присел на стул. К этому времени Анна Семеновна успела окончательно просморкаться. Леля, как это бывало в ее детстве, взгромоздилась на колени к отцу и целовала его не так часто, правда, как до того, и — смеялась. А Николай Петрович осматривал вещи, приготовленные для отъезда, и иронически крутил головою. — А когда же... когда они пойдут регистрироваться? — несмело начала Анна Семеновна. — Обсудим. Найдем подходящую дату. Чтобы не с бухты-барахты, так сказать, а продуманно все... Кстати, который час? — и ответил самому себе (по данным циферблата ручных часов): — Батюшки! Половина второго! А в два вас ждет товарищ Лазарев на совещание по поводу карнавала... Идите, идите в горком, неудобно опаздывать на такое мероприятие... Тем более есть наметка поручить именно вам руководство этим делом! — Паше? Руководство? — с удивлением вмешалась Леля, но отец не дал ей говорить. — Ступайте, молодой человек. А мы тут посовещаемся, как и что у нас будет... Вечером Леля пойдет, безусловно, на ваш спектакль и расскажет вам все... Вот так! Больше, пожалуй, писать не о чем. Не правда ли?
В. АРДОВ
Журнал « Советский цирк» февраль 1958 год
|
RSS 
