«Отдохните, — говорит нам педагог Воронько, — и будем продолжать хореографическую сцену «Восстание  рабов»...

Акробатика, клоунада, искусство дви­жения, техника речи и музыкальная грамота осваиваются нами с помощью заботливых и по-цирковому настойчивых преподавателей.

После учебы, вечером, многие из нас, одев костюмы с галунами и позументами, выстраивались в два ряда, пропуская на арену Московского цирка турнистов Келлер-Альфредос или блестящего дрессиров­щика Вильямса Труцци. Работая унифор­мистами, мы познавали на опыте неписаные законы манежа.

Дирекция цирка разрешила нам репе­тировать вместе с артистами, которые по­могали  студентам  советом  и   показом.

Помню, затеяли мы как-то днем «сальтитуты» — своеобразные состязания в ак­робатических прыжках. Очень приятно после резкого, темпового рундата взле­теть в плотной группировке и, закончив сальто, почувствовать пружинящую упру­гость ног. Неплохо прыгали тогда студен­ты нашего курса Костя Загорский, Вик­тор Плинер, Андрей Шнейдер, Давид Руч­ник, Матвей Файертак, Федор Суворов. Николай Бауман удивлял нас несвойствен­ной его высокому росту легкостью прыжка.

Чтобы поправить шнуровку ботинка, я присел на барьер. «А это очень страшно — когда вниз головой?» — спросил меня си­девший в первом ряду пожилой человек (днем всегда в цирке бывает кто-нибудь). У спрашивающего был пытливый взгляд, а уголок левого глаза едва заметно ин­тимно подмигивал, точно там билась ка­кая-то жилка.

Я сказал, что это не страшно, а прият­но, и спросил у сидящего, в каком номере он работает.

«Учу рычать», — с улыбкой ответил он, изогнув бровь, и превратился в Мефи­стофеля. Я подумал, что передо мной ил­люзионист или дрессировщик диких зве­рей, но оказалось — В. Э. Мейерхольд. Он в то время готовил спектакль «Рычи, Китай».

Вспоминаются репетиции пантомимы «1905 год (Москва горит)», в которой мы участвовали после летней практики. Ув­леченные масштабом постановки, артисты не считались со временем. Все яснее выри­совывается необычность построения эпи­зодов, динамичность сюжета.

Три часа ночи. Ждем начала генераль­ной репетиции. Москва спит, но цирк пе­реполнен. Только одна ложа пока еще свободна. Гаснет свет. Прожектор поло­жил на арену серебряную дорожку. На ней движется вереница дворцовых лакеев, несущих множество штанов.

«Куда это штанов такое количест­во?» — спрашивает царедворец.

Тихо в цирке. Ждут ответа.

«Их величеством в стирку сданы. Не­хватка в штанах. Его величество вынужден ежеминутно менять штаны».

Хохот. Аплодисменты. Вспыхивает свет. Чуть-чуть тишины — и, как волна, как радостный ливень, — овация. В ложе автор — Владимир Маяковский. Он ку­рит, волнуется. Поднял руку и жестом просит — не надо, а потом показывает на арену — туда, мол, смотрите, а не на ме­ня. На арене — памятник Пушкину. Ле­ниво опускаются пушинки снега. Рабочие слушают большевика-агитатора. Вырази­тельная сцена схватки с казаками. Жан­дармы охотятся за агитатором, роль ко­торого хорошо играл воздушный гимнаст Н. Красовский. В этом эпизоде Костя Алексеев, ныне артист театра имени Моссовета, неожиданно для себя обнаружил, что он комик, а не акробат.

Вряд ли уместно в этой статье пере­сказывать содержание пантомимы. Позвольте рассказать о финале, когда все пространство — вода,   воздух,   арена,   купол — насыщено действием. Бурлящий во­допад, низвергаясь, сметает на своем пути церкви, попов, тюрьмы. Высоко под ку­полом цирка оживают скульптуры крас­ноармейцев. Одной из этих «скульптур» был я. Роль, прямо сказать, не «ах», но зато Маяковский сверху нам был виден, как на ладони. И мы, «скульптуры», ис­пользовали наше «привилегированное положение». Вместо того чтобы производить сабельные приемы, мы стояли, глядели и аплодировали. Глядели на Маяковского, аплодировали Маяковскому.

Вскоре номер, с которым мы вышли из училища, — «Турнисты Баверка» (псев­доним из Бобок, Аверьянов, Казимир) — был включен в программу Московского цирка.

Большой конвейер принял нас в свое размеренное движение по циркам необъ­ятной Родины.

Шли годы. Мы старались улучшать качество исполнения, повышать уровень актерского мастерства. Сбрасывалась ше­луха псевдонимов. Я и мой новый парт­нер стали называться Казимир и Все­волод.

Шли годы. Крахмальную манишку сменила гимнастерка. Много дорог исхожено за годы войны. После грозовых лет мы разбрелись. Моя дорога вела в театр, где я и работаю сейчас.

Недавно я побывал в ГУЦИ, постоял на манеже. Училищу тридцать лет, а оно бурлит молодостью. Молодежь затеяла «сальтитуты». Рядом со мной на барьер присел поправить шнуровку на ботинке юный прыгун.

«А это очень страшно — когда вниз головой?» — хотел спросить я, но побоял­ся, что Мефистофель из меня не получит­ся...

Артисты монгольского цирка Раднабазар и Нацак — студенты ГУЦИ (1937 г.)

С. Кожевников    (ГУЦИ, выпуск 1933 г.)     

Эксцентрики на свободной проволоке Славские (ГУЦИ, выпуск 1934 г.)