Клоун Константин Берман

Испокон веков, с тех пор как сущест­вуют цирковой манеж и опасная увлекательная профессия циркового артиста, по­томственная принадлежность к этому роду искусства определяется полушутливой фор­мулой: «родился на конюшне». Многие ак­робаты, наездники, клоуны действительно рождались на конюшне. Ведь именно здесь, по эту сторону арены, проходила вся их жизнь.

Начиная рассказ о клоуне Константине Александровиче Бермане, которого зрители привыкли по-дружески называть Костей Берманом, я вспомнил об этом не случай­но. Нет, пусть читатель не подумает, что Костя Берман тоже родился на конюшне. Это было бы по меньшей мере странно, ес­ли учесть, что появился он на свет в 1914 году, в Харькове, в семье дирижера. Но, видимо, судьба готовила его к клоун­ской карьере, а клоуну полагается быть всегда и во всем оригинальным.

Костя Берман родился а цирковой кассе...

Предшествовали этому следующие со­бытия. Александр Николаевич Берман, ди­рижер цирковых оркестров, полюбил мо­лодую учительницу Наталью Петровну Алексееву. Вскоре у молодоженов роди­лась дочь Клавдия, а несколькими года­ми позже — сын Николай.

Жизнь цирково­го музыканта была беспокойной, связанной с постоянными переездами. Жене при­шлось отказаться от преподавательской ра­боты. Она стала кассиршей в цирке.

1914 год застал супругов Берман в Харь­кове.

Однажды перед представлением, когда музыканты рассаживались в оркестре, вверх по лестнице взбежал мальчик-униформист.

Задыхаясь от быстрого бега, не в силах выговорить ни слова, он стал тянуть за ру­кав дирижера.

— Что случилось? — взволнованно спро­сил он.

— В кассе... — мог только выговорить мальчик.

Берман не стал дослушивать. Он вбе­жал в кассу и увидел... нет, услышал отча­янный детский писк. Так заявил о себе бу­дущий клоун Костя, совершив свое первое, поистине оригинальное появление...

Старшая сестра относилась к цирку пре­зрительно. А Колю и Костю манеж притя­гивал, как магнит. Они были почти одно­летки. Коля старше всего на год. С утра, ед­ва начиналась повседневная работа на ма­неже, они уже были тут как тут. Им нрави­лось все, что делали артисты. И они были готовы всем подражать. Виталий Лазаренко репетировал хождение на ходулях. Коля и Костя тут же сооружали из досок подобие ходуль, взбирались на них и летели вверх тормашками. Артист Николай Ни­китин репетировал жонглирование на ло­шадях. Коля и Костя сейчас же взбирались на многотерпеливого циркового ослика. В воздух летели любые предметы, попа­давшиеся мальчикам в руки, а вслед за предметами летели на землю и сами жон­глеры... Они были покрыты синяками и ссадинами, но не унимались. Мать неодно­кратно поднималась в оркестр и требовала от отца, чтобы он утихомирил детей.

У отца была другая точка зрения на этот счет. На своем веку он видел множест­во примеров, когда из подобных детских игр получался большой толк, а ребятишки в рваных штанишках превращались в вы­дающихся актеров.

— Пусть забавляются, — говорил он. — Подрастут, сами почувствуют — оставаться им на манеже или нет.

Но одно условие он поставил своим озорным сыновьям.

— Запомните, ребятки: хотите стать ар­тистами цирка — ваше дело. Присматривай­тесь, учитесь. Цирковой артист должен уметь делать на манеже все. Но артистами я позволю вам стать только тогда, когда каждый из вас приобретет еще какую-ни­будь другую специальность...

Пока что Коля и Костя были в том воз­расте, когда рано было думать о выборе профессии. Но, пропадая целыми днями в цирке, подражая всем актерам, они посте­пенно научились многому.

И вот маленькие Берманы стали само­стоятельно выступать на утренних пред­ставлениях. Сперва в комической сценке детской борьбы, удачно пародируя приемы и повадки тогдашних профессиональных борцов. Потом с самостоятельным номером парного жонглирования. Затем как акроба­ты-вольтижеры и, наконец, как ловкие ак­робаты-эксцентрики.

Как губка влагу, мальчики впитывали в себя все, что видели. Появился в цирке но­вый номер — полет под куполом. На сле­дующий день Костя Берман повесил во дворе самодельную трапецию и, укрепив на одном из деревьев ловиторную рамку, раскачался и полетел в объятия к старше­му брату, без всякой сетки, рискуя голо­вой...

Время шло быстро. Старший брат Ни­колай вытянулся, стал рослым крепышом, а Костя не рос, оставался маленьким, щупленьким мальчиком, и мать не раз укоря­ла отца, что, дескать, это он виноват в том, что ребенок не растет. Он — со своим цир­ком, изуродовавшим ребенка. Основания к беспокойству были немалые. Костя действи­тельно не рос. Ему было уже тринадцать лет. Не существовало, кажется, ни одной цирковой специальности, которой бы он не овладел: он был и жокеем, и турнистом, танцевал на проволоке, работал на коль­цах.

 Выступает музыкально-эксцентрический ансамбль под руководством К. Бермана 

С детских утренников братья переко­чевали в вечерние программы. Самостоя­тельно работали от Харьковской и Киев­ской эстрады по рабочим клубам, а росту в Косте почти не прибавилось. И, как не­сколько лет назад, его все так же выноси­ли на сцену в чемодане, помещаться в ко­тором для него не составляло труда. Костя появлялся из чемодана, проделывал акробатические трюки, и зрители удивлялись ловкости дитяти, не подозревая, что ему пошел уже восемнадцатый год.

Закончив выступление, братья спешили снять грим и торопились домой. Надо бы­ло пораньше лечь спать, ведь чуть свет вставать и ехать в фабрично-заводское учи­лище.

Сложной была в эти годы их жизнь. С утра у станков ФЗУ, вечером на сценах рабочих клубов. Вряд ли утром в чумазых фабзавучниках кто-нибудь узнал бы вче­рашних элегантных акробатов, так же как никому и в голову не пришло бы, что эти двое юношей в цирковых костюмах прев­ратятся утром в обыкновенных «фабзайцев».

Фабрично-заводское училище Коля Берман покинул со специальностью электро­монтера, а Костя Берман — токаря-фре­зеровщика.

Проверив дипломы сыновей, отец сказал:

— А теперь сами выбирайте себе путь. Хотите стать артистами — становитесь...

Да, конечно, они хотели стать артистами, ведь к этому они шли с первых своих со­знательных дней. Заработав это право, братья стали совещаться, в каком качестве выступить им на манеже.

Но здесь произошло неожиданное со­бытие: Костя внезапно стал расти. Однаж­ды, готовясь к вечернему выступлению, Костя не сумел влезть в чемодан. Пришлось наспех заменить выход. Брат обрушился на него с обвинениями, что он слишком мно­го ест. На следующий день бедняга совсем ничего не ел, но влезть в чемодан не смог. Через некоторое время обнаружилось, что все сценические костюмы стали Косте малы. Меньше чем за год он догнал в росте брата. Хорошо слаженный эксцен­трический номер погиб безвозвратно.

Тогда братьям Берман предложили сде­лать номер «батуд» и отправиться с ним в Красноярск. Все уже было решено, но за­протестовала мать; она никогда не расста­валась с обоими детьми надолго.

У отца был талант решать все быстро и ясно.

— Ну, что ж, — сказал он, — они будут разъезжать по очереди.

Так совершилось первое расставание братьев Берманов. Старший — Николай поехал в Красноярск, а младший — Кон­стантин остался с матерью и начал мучи­тельно искать самостоятельный цирковой номер.

Известно, что когда человек имеет мно­го, ему трудно выбирать. В таком положе­нии оказался Костя Берман. Он умел жон­глировать, ездить верхом, танцевать на проволоке, делать сальто-мортале и каска­ды, летать под куполом, вертеться на тур­нике, прыгать с трамплина и с батуда.

— Ну что ж! — рассудил отец. — Если ты не знаешь, что выбрать, выбирай все.

Заметив недоумение на лице сына, он разъяснил:

— Будешь коверным. Коверный должен уметь делать все. А ты все умеешь.

И Костя Берман стал коверным клоу­ном. В те времена в цирках была мода ко­пировать популярные маски заграничных комедийных киноактеров. Через это прошел и Костя Берман. Он был Гарольдом Ллой­дом, был Чаплиным, затем стал Патом.

Любопытно, что, находясь вдалеке от семьи, старший брат — Николай Берман, который, так же как и Костя, в цирке умел все, тоже пришел к решению использовать свою универсальность в амплуа коверного клоуна и тоже выбрал себе маску Пата. Вскоре зрители стали путать: Коля Бер­ман — Пат и Костя Берман — Пат, какой же из Берманов — Пат настоящий? И братья решили, что одному из них надо создать собственную маску.

После многих проб Константин Берман остановился на образе задорного молодо­го человека с толстым, мясистым носом, черными усами и острыми глазами. У пар­ня был такой вид, будто он готов немед­ленно вмешаться в любые чужие дела. Это соответствовало поведению Бермана на манеже, он действительно входил во все номера, пародируя то, что делали ар­тисты. При этом парень был большим фран­том, появлялся неизменно в ультрамодном костюме, в котором пародировались смеш­ные черты современной моды.

К этому времени, собственно, и можно отнести рождение коверного клоуна, ныне заслуженного артиста РСФСР Константина Бермана. Найдя собственную маску, он на­чал вырабатывать и собственный стиль. На первых порах его наиболее сильной сто­роной было умение показать себя в любом цирковом жанре. После самого трудного номера Костя Берман появлялся на манеже и якобы безуспешно пытался повторить только что показанное. Вначале у него ни­чего не получалось, но он быстро осваивал­ся и повторял трюк с настоящим техниче­ским блеском, но в комической клоунской манере.

Рекордный прыжок через два автомобиля

Весь репертуар, почти целиком мими­ческий, имел локальную сатирическую на­грузку, поскольку пародировал только цир­ковые номера. Но зато он был понятен всем. Это обстоятельство позволило напра­вить в одну из первых заграничных поез­док — на гастроли в Монголию — ковер­ного Костю Бермана. За время гастролей Берман сумел подготовить в монгольском цирке коверного клоуна, а уезжая в Со­ветский Союз, подарил ему свой клоун­ский реквизит.

Работа Бермана была оценена по заслу­гам. Не только зрители, но и все монгольские артисты бурно аплодировали, когда на заключительном представлении маршал Чойбалсан подарил Косте Берману дорогой национальный замшевый халат и такие же сапоги...

Накануне грозных октябрьских дней 1941 года Костя Берман приехал на гастро­ли в Москву. Москва эвакуировалась, пе­реходила на осадное положение. Косте Берману предложили поехать работать в глубокий тыл — в Ереван.

— А нельзя ли в обратную сторону? — спросил он, сделав, как на манеже, пре­дельно-наивные глаза.

Его не поняли.

— Поближе к фронту. Бомбежек я не боюсь. Я уже видел их на Халхинголе.

Вскоре на Брянско-Орловском направ­лении появился круглоглазый молодой че­ловек в подчеркнуто-модном штатском ко­стюме, казавшемся столь неуместным сре­ди солдатских шинелей. Однако скоро вы­яснилось, что модный молодой человек — желанный гость в любой воинской части. Его появление всегда вызывало смех, а смех побеждал невзгоды окопной солдатской жизни. Солдаты называли весельчака:

— Наш друг — Костя Берман.

«Зазевался!..» Оригинальный трюк – шаг в пространство…

В одной из частей, где фронтовая судь­ба задержала актерскую бригаду особенно долго, Берман получил грамоту и значок «Отличник полка». За что? — удивился он,— Ведь я же не сделал ни одного выстрела! Каждая твоя шутка,— отвечали ему солдаты шутливо,— выстрел по врагу. И стоило только Берману подняться на два поставленных рядом грузовика, как из аудитории, сидевшей прямо на земле, нес­лись возгласы:

— Собаку-Гитлера!

На импровизированную эстраду выбега­ла собака, которая начинала неистово лаять на всех окружающих. Как зовут вашу собаку? — спрашивал у Бермана конферансье. Пока никак. Хочу назвать ее «Гит­лер»,— отвечал Костя. Что же вас останавливает? Боюсь, собака обидится.

Эта простенькая реприза на фронте не­изменно встречалась дружным солдатским хохотом.

Бои с каждым днем становились тяже­лее. Однажды, проснувшись на рассвете, артисты узнали, что часть, в которой они заночевали, попала в окружение. К счастью, ничего опасного для актеров не произо­шло. Танкисты вывезли их из окружения.

Его этюды- своеобразные сатирические миниатюры

Спустя некоторое время на фронтоне Московского цирка появилась вырезанная из картона фигура Кости Бермана. Цирк не отапливался. Под клоунский костюм Берман напяливал все теплое, что у него было, и товарищи подшучивали над ним, что голод­ная пайковая жизнь пошла ему на пользу, он изрядно «поправился». Артисты жили в гримировочных, согревались собственным дыханием, но спросите у Кости Бермана об этих днях, и глаза его сразу загорятся. Не было для артиста большей радости, чем выбежать вечером на арену и оглядеть зал до отказа набитый солдатами. Все свое уме­ние, весь свой талант артист отдавал им.

И вот опять Москва, но на этот раз умы­тая, согретая и наряжающаяся. На фронто­не цирка опять фанерная фигура Кости Бермана, на этот раз в ослепительно-белом костюме. Война только что кончилась, и на­строение у всех праздничное.

Берман выходит на манеж из оркестра, делая свой неподражаемый, неповторимый прыжок.

Оркестр на высоте пяти-шести метров над манежом. Клоун проходит мимо музы­кантов, приветствуя их, и, как бы зазевав­шись, делает шаг в пустое пространство. В зрительном зале всплеск искреннего ис­пуга. Клоун летит вниз, но в каком-нибудь метре от манежа делает каскад и как ни в чем не бывало становится на ноги.

Апло­дисменты. Артист обводит зал широким жестом и на мгновение замолкает. Что это?! Неужели он забыл текст! Или, может быть, ушибся при падении?

Нет, нет, просто он вспомнил! На одно короткое мгновение яркий праздничный зал расплылся перед глазами, померкли огни, ряды кресел наполнились солдатскими шинелями с винтовками через плечо. Это всего лишь одна секунда, но она оказалась такой вместительной: в ней и выступления на передовой, и холодная Москва, и гибель на фронте любимого брата, Николая Бермана.

Нет, пожалуй, зрители ничего не замети­ли, ни увлажнившихся глаз, ни неестествен­ной паузы. Только дирижер в оркестре не­терпеливо поднял палочку. Представление продолжается.

Едва отзвенели шутки Кости Бермана в Москве, как его уже встречали аплодисмен­тами в Тегеране. После поездки по Ира­ну — опять родные советские города. Тби­лиси — Баку — Ростов — Рига — Ленинград — Таллин — Казань — Иваново, сно­ва Баку, снова Москва. Круги повторяются. Повторяются железнодорожные станции, речные причалы и аэродромы. Не может повторяться лишь программа артиста. Дважды в одном городе нельзя показы­вать одно и то же. Над самой веселой шуткой хорошо посмеяться один раз.

Начинаются творческие поиски. Про­грамма, построенная исключительно на па­родировании цирковых номеров, уже не удовлетворяет ни зрителей, ни артиста. Репризы военных лет открыли новые возможности. Современный клоун должен не только кувыркаться и получать пощечины. Смех не может быть безыдейным. Зрители ждут от клоуна веселого вторжения в жизнь. Одной пантомимой всего не пере­дашь, и Берман принимает на вооружение слово. Но слово без действия в цирке не­мо. Наступают трудные дни работы с ав­торами, режиссерами и преподавателями из театральных училищ, работы над самим собой.

«С лодки упало весло...».

Написал же поэт такие стихи! В каждом слове буква «л»! Кажется, легче сделать двойное сальто, нежели прочитать это в том темпе, в котором требует преподава­тель, Берман ворчит, он готов взбунтовать­ся... Но ничего не попишешь — новые вре­мена, новые требования.

Зато как радостен для него тот факт, что он разговаривает на манеже. И не просто «разговаривает», а играет. Играет роль, об­раз. В содружестве с авторами и режиссе­рами рождаются острые политические ре­призы, откликающиеся на события сегод­няшнего дня.

Вот он совершает кругосветное путе­шествие по манежу на судне «Ракета». По пути судно заходит в разные порты, и кло­ун обозревает достойные осмеяния явле­ния. Зрители видят их вместе с ним, и зал сотрясается от смеха.

От реприз с трюками и с текстом Бер­ман постепенно переходит к сюжетным клоунским миниатюрам. Вот он узнает, что его назначили директором клоунской груп­пы, директором цирка, директором всех цирков! На глазах у зрителей клоун тол­стеет, перестает узнавать товарищей и под­чиненных и лопается, как мыльный пу­зырь, когда все это оказывается блефом.

Раньше это было у Бермана просто трю­ком. Клоун принимал витамины и толстел на глазах у зрителей. Это было смешно, но смысловой остроты реприза не имела. В репризу вошло слово, и безыдейный трюк превратился в сатиру.

В репертуаре Бермана появляются кло­унские пьески, которые рождаются в коллективной работе с партнерами его свое­образной маленькой труппы.

Чаще всего Берман играет клоунаду «Гарнитур». Многое в ней было подсказано автору самим клоуном. Его доскональное знание цирка, умение найти трюк там, где слово требует действенного подкрепле­ния, — все это делает Бермана незамени­мым товарищем по работе.

Вот клоун становится жертвой изобрета­теля Заумского, сконструировавшего неле­пый мебельный гарнитур, в котором крес­ло превращается в письменный стол, а письменный стол в книжный шкаф. При первом же превращении — Берман, си­девший в кресле, оказывается заключен­ным в письменный стол, из которого его можно вынуть, только распилив на две ча­сти. Цирковые художники ломали голову, как соорудить такой трюковой стол, ко­торый был бы удобен для перевозки, вы­глядел бы с манежа, как настоящий, и соответствовал сложному трюку. Несколь­ко вариантов оказались неудачными. В де­ло включился сам Берман. Многолетний цирковой опыт подсказывает ему правиль­ное решение, и стол, именно такой, какой нужен для клоунады, появляется на ма­неже.

Автор пишет в клоунаде фразу: «А вам, товарищ директор, голова не нужна. Так работать можно и без головы»... Берман, ухватившись за это место, решает его по-цирковому. На манеже появляется мощ­ная фигура директора мебельной фабрики. Произнося вышеприведенную фразу, Берман ударяет директора по голове, и голо­ва внезапно падает на ковер. Директор бегает по манежу крича, что работать без головы он, конечно, может, но появиться в таком виде у себя в учреждении не со­гласен.

Зрители весело смеются. Можно с уве­ренностью сказать, что, если бы не чисто цирковое решение этого эпизода, найден­ное самим клоуном, клоунада вряд ли имела бы такой успех. Однако и один трюк без слова не имел бы никакого смыс­ла. Необходимость этой взаимосвязи Бер­ман понял хорошо.

Летом прошлого года Берман вновь вы­ехал на гастроли за границу. На этот раз он посетил Будапешт. Здесь его ожидали шестьдесят дней беспрерывной работы. За шестьдесят дней было дано сто два­дцать представлений. Клоунады и сценки, с которыми уже сжился артист, здесь не могли ему послужить. Слово было бес­сильно там, где его не понимали. Тогда Костя Берман еще раз отблагодарил свое детство на цирковых манежах, принесшее ему умение делать все. В ход пошли все пантомимические репризы, которые когда-либо игрались им, начиная с первых выхо­дов на манеж и кончая сегодняшним днем.

Берман не скупился. Он выкладывал пе­ред венгерскими зрителями все, что умел, и все, что имел. Зрители ходили на пред­ставления советских артистов по пять-шесть раз. Уже прошел слух, что клоун Костя Берман не повторяется в своих шутках.

Берман похудел, порою к концу пред­ставления он еле держался на ногах, но он был счастлив. Успех искупал все! В венгер­ских газетах о нем писали: «Ультра-прима!» На представления часто приходил знамени­тый венгерский комик Лотабар Кальман, ко­торого Берман знал раньше только по фильмам. Артисты подружились. В газетах появились фотографии, где советский и венгерский комики горячо, по-дружески обнимались.

Э! Так не годится! — говорил Лотабар Косте.— Вы похудели. Слишком много ра­ботаете. Ерунда,— отвечал Костя,— приедете на гастроли в Москву, мы вам тоже не да­дим полнеть. Теперь это уже позади, но Берман ни­когда об этих днях не забудет. В петлице его пиджака красная венгерская звезда — орден, полученный артистом в Буда­пеште.

И вот опять лето, и опять Берман от­правляется в дальний путь. На этот раз Лодзь, Варшава. Сдержанные поляки апло­дируют с неменьшим усердием, чем тем­пераментные венгры.

Лето в гастролях за рубежом, зима — в гастролях по родной стране. Такова беспокойная жизнь артиста цирка. Но где бы ни выступал Костя зимой, в декабре он укладывает чемоданы. В де­кабре в Московском Кремле для маленьких москвичей устраивается большая елка. И посетители этой елки тоже хотят видеть у себя в го­стях Костю Бермана.

Несколько часов пути в самолете, час у гримировоч­ного зеркала, и перед любопытными московскими ре­бятами предстает долго­жданный дядя Костя. И ре­бята, как когда-то их отцы и старшие братья, заливаясь беззаботным смехом, гово­рят, несколько перефрази­руя уже знакомые нам сло­ва:

— Наш дядя Костя Берман!

Только трое гостей на елке — две девочки и маль­чик — не повторяют этого вместе с другими. Они гово­рят иначе:

— Наш папа — Костя Берман...

Ибо Константин Алексан­дрович Берман не только артист, но и нежный отец трех прелестных ребят — Лены, Веры и Толика. Этой деталью и завершается его портрет, который мы попы­тались здесь нарисовать...

 «Вам, товарищ директор, голова не нужна…» (клоунада «Гарнитур»)