Разговор в фойе

С критиком Н. Н. мы встретились в антракте в фойе цирка.

Безобразие! — сказал он.

Что именно?

Советского человека ударили палкой по голове.

Где?

Вы  же видели!  На  арене.  Белый  клоун ударил  рыжего.  Про­сто  поражаешься, как это допускают. Нравы феодальных времен...

Значит, вы возмущены?

Еще бы. Конечно!

Но ведь свидетелем были не вы один.

Безусловно.  Все видели.

А как реагировали все остальные?

Смеялись.  Вы  представляете  себе?!   Человека   бьют   палкой, унижают его достоинство, а люди видят это и хохочут, вместо того чтобы   заклеймить   поведение   артиста.   И   это   в   нашем,   советском цирке!..

Минуточку,— сказал  я.— Давайте  разберемся.

А что тут разбираться? Неужели вам не ясно, что с этим на­до кончать.

Да. Мне не ясно. На манеж вышли два клоуна...

Кто они такие, я вас спрашиваю? Это же советские люди.

Подождите. Не горячитесь. Это прежде всего клоуны.

Но советские?

Да.   Советские.   Но   они   изображают   не   обычных   советских граждан. Это не тот случай, когда вышел, скажем, директор учреж­дения   и   ударил   своего   подчиненного.   Это   вышли   два  артиста   в образе клоунов — белого и рыжего.

А что это за такие образы?

Вот  давайте   об   этом   и   поговорим.   Вышли   клоуны,   и   один из них, объявив концерт, начал исполнять соло на скрипке. А дру­гой     стал   ему   мешать.    Тогда  находчивый   белый    клоун    начал придумывать   всякие   способы,   чтобы   избавиться    от    назойливого партнера. Вы ведь заметили, он даже поставил вокруг себя забор­чик и заложил под него мину, которая взорвалась, и рыжий взле­тел на воздух.

Глупо!  Взять и  взорвать советского человека.

Но ведь это же не на самом деле.

Еще бы это было на самом деле!

Не   прерывайте   меня.   Значит,   один   клоун   пытается отвязаться   от  мешающего  ему  другого   и   идет    на    всякие    хитрости. А второй противодействует ему и в свою очередь желает его ра­зыграть. Это своего рода соревнование.

Не опошляйте соревнования!

Мне почему-то кажется, что это делаете вы. На манеже про­исходит   комическое,   заметьте — комическое   соревнование,   в котором одерживает  победу наиболее ловкий, хитрый  и  остроум­ный. Таковым и оказывается рыжий клоун. Выйдя из себя, белый, у которого  опустились   руки,  с отчаяния   бьет  рыжего   батоном   (так называется по-цирковому эта палка) по голове. Учтите, что это не больно, так как батон сделан из расщепленного бамбука и удар не чувствуется. Так что никакого унижения  человеческого  достоинства здесь не происходит.

А молодежь?

Что  молодежь?

Придет    в    цирк,    воспитается    на   этом    примере — ведь    ис­кусство воспитывает — и будет бить палками по головам?

Ну,  видите  ли,  если   придерживаться  вашей  точки  зрения,  то молодежи нельзя читать книги и ходить в театры, ибо прочитав или увидев  «Фому  Гордеева»,  молодежь   начнет  пить, увидев  «Ревизо­ра», врать, как Хлестаков, а прочитав «Анну Каренину», чего добро­го, начнет кидаться под поезда.

Это не  те примеры.

Возможно.   Приведите   мне   другие.

Я не собираюсь ничего приводить.

Я   говорю   о   клоунах.

Давайте  говорить  о  клоунах.

Неужели вам доставляет удовольствие смотреть,   как они об­ливают друг друга  водой?

Представьте себе — доставляет удовольствие. Это очень смеш­но,  когда  рыжий,   желая   сделать  пакость  белому,  тащит в  ведрах и в тазах воду, суетясь, спотыкается, падает и все проливает на себя.

И вы считаете, что это воспитывает?

Даже уверен в этом. Это блестящее подтверждение одной из самых   педагогических   пословиц:   «Не   рой   другому    яму — сам в нее  попадешь».

Ну, а носы? Парики? Костюмы?

Что  именно  вы  хотите сказать?

Я хочу сказать — и об этом и я и многие критики уже не раз и не десять раз писали, — что нашим советским клоунам не к лицу эти   огненно-рыжие   парики   со   встающими    дыбом    волосами,    эти красные  и  лиловые  носы,  эти  широченные  брюки  и   карикатурные ботинки.  Это  черт  знает  что!  Мы  говорим об  этом,  пишем,  а  они не сходят с манежа.

Да, и вы  и ваши коллеги много писали об этом и, мне ка­жется,  оказали  плохую  услугу жанру  клоунады.  Ведь   клоун — это комический персонаж. Он может и он должен быть эксцентричным, и   вся   прелесть   клоунады   кроме   остроумного,   веселого   текста или пантомимы состоит еще и во внешности клоуна. Или это взрос­лый человек с экспансивностью  и характером ребенка,  или угрю­мый,   мрачный   до   смешного   философ,   или   пародирующий   моды фат, или внешне неуклюжий, неловкий, косолапый дядя, оказываю­щийся умным,  хитрым  и  ловким,  или   весельчак-хохотун,  или...  Да мало ли может быть клоунских масок? Именно масок, ибо за ними скрывается  лицо  артиста,  выступающего  в  роли  клоуна.  Это  ведь обязательно роль, которую надо играть, иначе это уже не клоун, а что-то совсем иное.

Да, существуют штампы, с которыми надо бороться, да, еще и сегодня на манежах цирков засилье старых клоунских антре и ре­приз, да, надо вытравлять из клоунад пошлость, плоскость острот, грубость и безвкусицу. Но нельзя вместе с водой выплескивать ребенка. Ведь, начитавшись ваших статей, направленных против ры­жих париков и наклеенных носов, против буффонады, против смеш­ных тембров клоунского голоса, против анекдотов и т. п. и про­чего, некоторые руководители цирков довели клоунаду до такого состояния, что, если бы в программных цирках не было написано, что это клоуны, зрители приняли бы их за членов общества по рас­пространению научных и политических знаний.

— Ага! Значит, вы за носы и против политических знаний?

— Не совсем так. Если носы помогают клоунам, делают их смеш­ными,   характерными — я за носы. И  я  за  политические    знания, но:  первое — для их пропаганды существуют лекторы и передове­рять их работу клоунам, мне кажется, не следует. Политика долж­на быть  в  выступлениях  клоунов, но форма,  в  которой доносятся политические репризы,  должна   быть   клоунской,   а   не   резонерско-лекторской. Я отнюдь не за то, чтобы сотни клоунов выходили обязательно в рыжих париках, с наклеенными носами, колотили бы друг друга батонами  и обливали  водой, исполняя старые антре и репризы,  но я за новые  клоунады    в   клоунских   образах,  за смешные парики в новых антре, за веселые карикатуры на манеже, даже за лампочки в носу, если это остроумно, весело и нужно для
оформления номера. И я за то, чтобы лучшие традиционные клас­сические клоунады были сохранены в цирке, ибо они говорят цир­ковым, клоунским языком об Иванушках-дурачках, о ловкости и на­ ходчивости,  противостоящих  грубой  силе, о  смекалке  и   изобретательности и часто бывают по-настоящему смешны.

Подождите, подождите! Вы тут смешали  в кучу все. Начнем с лампочки.  Вам, культурному,  интеллигентному  человеку,  нравит­ся, когда у клоуна в носу зажигается лампочка?

Да.  Меня   это  смешит.   И   мне  кажется,   что,  если   клоун   от смущения так покраснел, что даже его нос зажегся   красным   све­том, — это образно, это в характере буффонной  клоунады, и  мне смешно.   В  театре,   в  драме,   это  было   бы   глупо   и   нелепо,    а    в клоунаде это смешно.

А когда волосы на парике встают и из глаз фонтанами хле­щет   вода?

Тоже смешно. И это помогает донести в клоунаде мысль.

Мысль???

Да, да, мысль. Ибо этим передаются ужас и горе клоуна в приемах клоунады, цирка.

И ударом палки?

И ударом палки. В том случае, когда клоун по-ребячьи сер­дится,   когда   он   волнуется,   как   большой   ребенок.   А   вот,   когда начинается на манеже мордобой без всякого смысла, когда клоуны бьют друг друга и пинают ногами вне темы номера, лишь бы посме­шить, — тогда  это   получается   грубо   и   тогда   я   против   этого.   Но нельзя,   понимаете,   нельзя   выходить   в   клоунском   номере   и   вне жанра вещать с манежа.

Уточните вашу мысль.

Пожалуйста. Не  надо делать  из клоунов лекторов,  художе­ственных  чтецов   и   Аполлонов   бельведерских.

Значит, вы против красоты в цирке? Ясно.

Ничего   вам  не   ясно.  Цирк,   именно  цирк   и  должен   пропагандировать   силу,   ловкость,   красоту,   изящество.   Только,   к  сожа­лению, он это не всегда делает.

То есть?

Вот мы с вами смотрели сегодня номер, который  в  афише называется «Пластический этюд». Вы помните?

Да. Конечно.

Что  же   мы   видели?   Широкоплечий,   коренастый  мужчина   в черном трико носит на одной руке женщину. Она делает очаро­вательную улыбку и взмахивает руками. Руки у нее худые и длин­ные, а ноги короткие и массивные, как у чемпиона по поднятию тяжестей.

Мы всматриваемся в нее. Мы ведь пришли в цирк смотреть ловкость, силу и красоту. Правда, ведь «Пластический этюд» — даже одно название вызывает у нас представление о красоте. Мы всмат­риваемся и видим ее далеко не классическую фигуру.

Артисты великолепно работают. Поразительны их ловкость и техника, но смотреть на них нам неприятно.

Ну, знаете! Это даже как-то не по-советски. Вам что? Звезды Голливуда нужны в искусстве, что ли?

Видите  ли,  уважаемый:   звезды   Голливуда   плохи   совсем   не тем, что они красивы. Они плохи тем, что часто снимаются в мало­ художественных  и   идейно   вредных   фильмах.   Но   упрекать   актрис за то, что они красивы, вряд ли  следует.  Поймите простую вещь: если с арены  цирка вам  показывают красоту движения, ловкость, смелость,   танец   или   акробатику,    вы   хотите    видеть    красоту    человеческого тела,  красоту лица  и  вам неприятно  видеть  некраси­вое тело, непропорциональные фигуры, некрасивые лица.

Значит,   вы   считаете,   что   всех   некрасивых    артистов    надо уволить?

Нет.   Это   было   бы   несправедливо.   Человек   не   обязан   ро­диться красивым, и из-за дефектов своей фигуры или лица он не может   быть   лишен   права   работать.   Но   есть   жанры,   в   которых красота должна быть обязательна. Ведь  вы будете смеяться, если увидите скульптуру спортсменки  или балерины  с уродливо  корот­кими   или   преувеличенно  толстыми   кривыми   ногами?

Конечно!   Зачем   же   делать   такие   скульптуры?    Скульптура должна быть красивой.

Почему же те, кого она изображает, должны   быть  некраси­выми?

Вы  слишком  многого  хотите.  У  нас  все  равны   и   все  могут выбирать себе любую профессию.

Вот здесь-то вы и неправы. Есть профессии, которые тре­буют подлинной красоты. Ведь не принимают же в балетную шко­лу девушек с кривыми ногами. И это очень правильно. Почему же цирковое училище часто принимает на акробатическое отделе­ние непропорционально сложенных девушек и юношей? Почему от актрис, выступающих в амплуа красивых женщин, поющих о красоте любви, не требуют того же? Или у нас нет красивых жен­щин?

Красота, дорогой мой, не во  внешности,   а в   поступках че­ловека.

Читал  и  сам неоднократно утверждал это.  Но   ведь  сущест­вует же  и   внешняя   красота.   Почему же   вы   предлагаете,   чтобы вместо  красивых,  радующих глаз  женщин   на  арене   цирка   высту­пали бы монстры?

Ах, значит, вы считаете, что у нас всюду выступают монстры?

Я этого не считаю. У нас в цирке есть много красивых жен­щин,   есть   много   талантливых   актрис   и   актеров,   большой    талант и обаяние которых делают их  красивыми, но у нас  нередко спо­койно выпускают на арену и таких, которые искажают наше пред­ставление  о   прекрасном.  А  видеть   прекрасное,   любоваться    красотой — законное желание зрителей.

Даже  не  знаю,  что  вам  сказать.  Лично   я   считаю,   что   кра­сотой тела можно любоваться в музеях скульптуры, а в  искусстве важна  идея.  В ней и заключена наша красота.

Почему же вы против того,  чтобы  идею доносили  красивые люди, и поручаете ее нести некрасивым?

Видите   ли...   Впрочем,   одну   минутку! — воскликнул   он,   уви­дев проходящую по фойе красивую, стройную блондинку, и ринулся вслед за ней.

Наш разговор остался неоконченным.

  Журнал «Советский цирк» август 1958 г.