Артист цирка и ювелир

В дискуссионных статьях «В чем же все-таки специфика цирка!» Ю. Дмитриева и «О чаше цирка» В. Шкловского ориги­нально поставлена очень интересные и важ­ные теоретические вопросы. Со многим в этих статьях можно согласиться. Но по са­мому главному пункту хотелось бы поспорить. Е. Кузнецов писала что «любой цирковой номер в своей первооснове представляет со­бою ряд трюков»1. Ю. Дмитриев опровергает такое понимание специфики цирка, опираясь на определение Кузнецовым самой природы трюка («реальное преодоление физического препятствия» 2). Другими словами, Ю. Дмит­риев спорит не с основным направлением мысли Е. Кузнецова и поэтому в ходе поле­мики приходит к утверждению, близкому тому, которое читатель встречает у Кузнецова. Ю. Дмитриев пишет: «...Искать специфику цирка надо в чем-то другом. Но в чем же! Вероятнее всего, в эксцентричности цирка. Да, цирк это кажется бесспорным — эксцентричен   во   всех   своих   проявлениях» 3.

Итак, цирк — это или трюк (Е. Кузнецов), или   эксцентричность    (Ю.   Дмитриев).

По нашему мнению, для цирка важно и то и другое, но ни то ни другое не схва­тывает еще  самой   специфики   цирка.

Ю. Дмитриев пишет: «Конечно, как и всякое высокое искусство, цирк многообра­зен, но эксцентрика всегда лежит в его осно­ве, она, если угодно, форма (подчеркнуто мною. — Ю. Б.) цирка, без нее он невозмо­жен, как стихи без рифмы, театр без диалогов, живопись без красок». В этой мысли Ю. Дмитриева4  как раз и сказывается то, что он говорит не о самой глубокой при­роде цирка, не о его содержании, а лишь о его форме. Определять специфику явле­ния следует не столько по его форме, сколько по его содержанию, требующему данную форму для своего выражении. Ведь никто же не удовлетворится таким определе­нием специфики поэзии: стихи — это рифмо­ванные строки. Но всегда рифма признак стиха. В стихе важно в первую очередь художественное поэтическое содержание, не выразимое никакими другими средствами, кроме поэтических. Точно так же не вся­кая эксцентричность человеческого поведения суть цирк. Важно чтобы за этой эксцентрич­ностью стояло определенное содержание. Для того чтобы понять это содержвние, нуж­но задуматься над целью, функцией цирко­вого  представления.

Мельком затронув эту проблему в своей статье, Ю. Дмитриев замечает: «Все, что мы видим в цирке, обычно не имеет утилитар­ного значения. На самом деле, — ну зачем учить собак делать сальто-мортале — ведь ни для охоты, ни для того, чтобы сторожить дом,  этого  не  требуется».

Здесь замечена очень важная сторона дела, но совершенно не объяснена. Как же так, цирк показывает эксцентрические трюки, практически бесполезные! Ведь и вправду не найдешь практического применения для льва, прыгающего через огненное кольцо, или для собачки, лающей столько раз, сколько того требует цифра нарисованная дрессиров­щиком на доске. Сей лев никогда не станет пожарником,  а  собака — математиком.

Есть ли еще что-либо подобное в исто­рии человеческой материальной и духовной культуры! Ведь вся деятельность человека столь     осознанно-практична!    Она    так    тесно увязана с общественно-практическими по­требностями!

________________________________________________________________

1 Е. Кузнецов, Цирк, М.-Л. 1931. стр.  314.

2 Т а м   же.

3 Ю.     Дмитриев,      В    чем    же    все-таки  специфика цирка!  «Советский цирк», 1960,№  8,  стр.   11.

4 Впрочем, заметим, что все сказанное здесь по поведу эксцентрики вполне можно отнести и к трюку.

И вдруг бесполезная собачка, которая не охотится, не сторожит дом, а вер­тит сальто-мортале! Сказать по поводу этого лишь сакраментальное — эксцентричность — значит сказать слишком мало и ничего не объяснить. Ключом к пониманию этой про­блемы могут быть мысли Плеханова о связи утилитарного и прекрасного в древнем искусстве. Путь к пониманию природы цирка в принципе найден эстетикой при разработке теории прикладного и декоративного ис­кусства,

Действительно, ведь еще раньше цирка родилась и существует по сегодняшний день, вовсе не собираясь отмирать, другая столь, же «бесполезная» деятельность, как и обуче­ние собачки делать сальто-мортале. Мы имеем в виду, например, изготовление украшений. И впрямь какое утилитарное значение имеют бусы, браслеты, брошки, серьги, галстук? Безусловно, прямого утилитарного значения они не имеют. Все это относится к той об­ласти, которую принято называть областью красоты. Но связано ли это прекрасное с   полезным?   Да,   связано.

Плеханов показал в «Письмах без ад­реса», что в основе восприятия предмета как красивого лежит его полезность для людей. Бусы первоначально были ожерельем из нанизанных на нить зубов животных. Че­ловек, который мог сделать большую нитку таких зубов, был хорошим охотником, спо­собным победить многих животных. Бусы тем самым были символом силы и ловкости человека и как бы выражали его свободное владение миром, в котором еще недавно он был незащищен и беспомощен. Эта же первооснова сохранилась в любом совре­менном   украшении.

Казалось бы, что может быть бесполез­нее работы современного ювелира. Он гра­нит алмаз, заставляет его грани сверкать всеми цветами радуги. Граненый алмаз тоже есть выражение силы и власти человека над природой. Если человек способен отгранить даже самый твердый в мире минерал — алмаз, — то он свободно владеет всем царством минералов, и нет в мире такого камня, который   не   был   бы   покорен  человеку.

Так же, как в ожерелье выступает власть человека-охотника над природой, так и в от­граненном алмазе выступает власть человека-строителя над природой. «Бесполезное» замя­тие ювелира оказывается имеет глубокий смысл и основание. И именно благодаря этому основанию созданные им ценности воспринимаются   нами    как   прекрасные.

А теперь вернемся к цирку, где тоже происходят «бесполезные» вещи: дрессировщик заставляет льва прыгать сквозь огнен­ное кольцо, учит собачку делать сальто-мор­тале, морских львов нести на носу мяч, акробат совершает головокружительный полет под куполом цирка, канатоходец идет по проволоке  и   т.   д.

Искусство цирка — это то же искусство ювелира. Цирковой артист — ювелир не только потому, что от него требуется та же точность и филигранность работы, то же мастер­ство, но и потому, что по самому своему смыслу и значению его работа схожа с работой ювелира. Дрессировщик, заставляя льва прыгать через горящее кольцо, подчиняет своей воле царя зверей. Он как бы наглядно раскрывает этим всю безграничную власть человека над всем царством животных. Любое животное будет служить человеку и приносить ему пользу, если человек спосо­бен заставить царя зверей, преодолев вековые инстинкты, прыгать через огонь. Если человек может заставить собаку делать сальто-мортале, то заставить ее охранять дом или стадо, заставить ее помогать охотиться или выполнять любое практически необходимое дело, он  и  подавно сможет. Здесь то же свободное и полное владение миром, живой природы выступает в самом наглядном, ощу­тимом и убедительном виде. Тот же принцип лежит и в работе акробата, который своим головокружительным полетом раскрывает сво­бодное владение человека пространством, пла­стикой своего тела, чувством равновесия и т. д. Всякий раз, когда человеку приходится ре­шать задачу по утилитарному использованию вещи, он говоря словами Маркса, творит в соответствии с «мерой» вещей, т. е. по законам красоты. Артист цирка решает как бы сверхзадачу, он находит в вещи ее сверх-меру и творит по законам эксцентричности. Но все его «бесполезное» творчество ясно и отчетливо доказывает людям безграничную их   власть   над  миром.

Таким образом, эксцентричность в цирке есть лишь форма для выражения особого художественного содержания, раскрывающего всю безграничную власть человека, и над миром животных, и над пространством, и над своим собственным телом, и над своими    собственными    чувствами.

Луначарский называл цирк «чрезвычайно правдивым... зрелищем человеческой силы и ловкости» и мечтал о том, чтобы «сдобрить» его такой клоунадой, которая представляла бы собой «с перцем поднесенную революционную сатиру».

С той точки зрения на природу цирка, которую мы пытались развить в этой статье, мы не можем полностью согласиться с пред­ложением, высказанным в статье В. Шклов­ского. Автор пишет: «Может быть, в под­основе, в подпочве циркового представления лежало человеческое жертвоприношение, обращенное    в   зрелище».

Возможно, что в происхождении, в под­почве цирка действительно жертвоприношение играло некоторую роль. Однако не оно было ведущим. Иначе не объяснимы факты, кото­рые приводятся В. Шкловским, факты, дока­зывающие огромную распространенность циркового искусства в жизни народов древ­ности. Особенно поразителен в этом смысле следующий    факт:

«Что такое были древние акробаты, сколько их было в Китае, рассказывает, мо­жет быть и не точно, Марко Поло, венециа­нец, путешественник XIII века по дальнему, до   него   неизвестному   миру.

Он рассказывал, как Кублай (Хубилай), монгольский владыка Китая, изгнал фокусни­ков из своей страны. Их было так много, так хорошо владели фокусники и акробаты оружием, что, перейдя через многие горы и пустыни, они завоевали дальние страны». Объяснить такую распространенность циркового эрелища можно только его жизненной необходимостью, т. е. тем, что оно помогало людям ощутить свою власть над природой, доставляло эстетическое наслаждение, про­буждая чувство свободного и виртуозного владения природой. Именно в этом следует видеть суть цирка и с этой точки зрения нам представляется совершенно верной следую­щая    мысль    В.    Шкловского:

«Цирк был местом преодоления реаль­ной   опасности.

И в сегодняшнем цирке силач подымает настоящую тяжесть, укротитель по-настоящему вкладывает свою голову в пасть, часто пре­старелого,   но   все   еще   зубастого льва.

Через реальную пропасть летит к качаю­щейся   трапеции   гимнаст.

Торжество    над    страхом,     над    невозмож­ностью,    уже     лишенной     смертельного     исхо­да, — это основа цирка,  его отличие от театре. Цирк   отличается   от    театра    своею    всамделишностью,  своею  небытовою   реальностью». По    существу,    эту   же    мысль   мы    встре­чаем    у    Ю. Дмитриева,    который    пишет:

«Зачем мы ходим в цирк? Что в нем привлекательного? Прежде всего люди — артисты, добивающиеся удивительных резуль­татов, умеющие все делать по-своему, пре­одолевающие самые невероятные препятствия, подчиняющие себе львов, тигров и кроко­дилов, умеющие заставить свое тело выполнять самые сложные приказания разума... главная функция цирка — в утверждении обобщенного образа человека-героя… ста­новящегося подлинным хозяином вещей, умеющего извлекать из них все новые и новые   качества».

На этом-то и могут, мне думается, при­мириться все спорящие. Именно в приведен­ных нами цитатах из статей Ю. Дмитриева и В. Шкловского гораздо больше понимания самой гуманной специфики цирка и его при­роды, чем в высказываниях об эксцентрич­ности   или   жертвоприношении.

Ю. БОРЕВ

 Журнал «Советский цирк» январь 1961 г.