Владимир Леонидович Дуров

Передавая мне тонкую ученическую тетрадь, Юрий Владимирович Дуров попросил: — Смотри, не потеряй ее!

На фото. Титульный лист репертуарного сборника В. Л. ДУРОВА

Предупреждение оказалось излишним. Тетрадь была уникальной. На обложке крупным шрифтом старинной машинки напечатано: «СБОРНИК ВЛАДИМИРА ЛЕОНИДОВИЧА ДУРОВА», а чуть по­выше надпись от руки: «К исполнению дозволено. Цензор драматических сочинений (подпись)». И, наконец, дата: «Спб., 17 декабря 1909 г.».

...Если великолепные, подлинно сатирические блестки Анатолия Леонидовича Дурова (вроде выкрашенной в зеленый цвет свиньи, изображавшей одесского градоначальника Зеленого) широко извест­ны, то монологи, шутки, сценки его старшего брата знают немногие. Вошли в историю его «Железная дорога», мировое значение приобрел разработанный им гуманнейший метод дрессировки, его научные опыты с животными. Однако Владимир Леонидович был прежде всего клоуном, едко высмеивавшим самодержавный произвол. В. Л. и А. Л. Дуровы первыми прописали на манеже по­литическую сатиру, преподнося ее средствами подлинно цирковыми. Они были как бы тем образцом, к которому в более поздние време­на с разной степенью успеха приближались другие артисты. И если мы сегодня с гордостью говорим о высокой идейности советского цирка, то с каким же уважением должны отнестись к творчеству одного из родоначальников идейной арены! Как и его брат, Влади­мир Леонидович неоднократно подвергался гонениям за свои сме­лые выступления, но ни на минуту не складывал оружие. Доказа­тельством этого и является лежащая передо мной тетрадь, густо-испещренная цензорскими запретами.

На манеже В. Л. ДУРОВ

Я уже говорил о дате — 1909 год... Это было трудное для сатиры время. «Революция (1905 года) потерпела поражение. Наиболее бое­вые сатирические издания были закрыты. Снова запестрели тради­ционные сюжеты обывательской юмористики, густо пошли всякого рода скабрезности. В 1907 году стал выходить журнал под откро­венно капитулянтским названием «Отбой»*.

* Л. Плоткин, О путях развития русской сатиры. — Сб. «Русская сатира», М. — Л., Гослитиздат, 1960.

Но русский клоун вовсе не собирался «давать отбой», хотя и предупреждал в прологе:

«Я — шут. Как люди все, я жажду славы,
Хотя служу толпе лишь для забавы.
Моя   обязанность беспечно век шутить,
Дурачиться и публику смешить...»
Но тут же следует предупреждение:
«Шуты царей когда-то веселили
И им шутя нередко правду говорили,
Хотя неоднократно их язык
Слуг царских приводил в тупик...»
И дальше:
«В глубокую старинушку шуты и дураки
По старому обычаю носили колпаки,
А в нынешнее времечко шутов и дураков
Мы видим в высшем обществе без всяких колпаков!»

Однако следует сказать вот что: сатира, безусловно запрещаемая для печати, могла иногда проскочить на арену. Цирк считался у властей «балаганом», Дуров — паяцем, коего и принимать-то всерьез не следовало. К тому же печатное слово получало огромное распространение, а масштаб действия клоуна был сравнительно узок, — ведь ни по телевидению, ни по радио цирковых представлений тогда не передавали! Как бы то ни было, в тетради встреча­ются вещи крамольного по тем временам содержания,  но нужно учитывать авторитет, энергию, темперамент Дуровых, их самоот­верженную борьбу за свой репертуар. Иногда при отношениях с «власть предержащими» помогало Дуровым их дворянское про­исхождение. В. Л. Дуров сам описал, как однажды надзиратель в Курске запретил его  выступление. Но стоило артисту поднять зубами письменный столик, как надзиратель насторожился. Потом выяснилось, что оба они воспитывались в одном кадетском корпусе. Но вернемся к сборнику... Сценка «Выход со свиньей». Вот ее начало: «А вот и мое свинство — без свинства нельзя! Свинья гряз­ная, ибо мылась в здешних банях... Кланяйся, чушка, и я тебе поклонюсь — теперь с каждой свиньей надо быть вежливым...»

Известно, что В. Л. Дуров был артистом разностороннего даро­вания. После специфически клоунской сценки, где слово сочетается с элементом дрессуры, в тетради значится смешной рассказ о том, как «Мужик три года покупал самовар». Очевидно, В. Л. Дуров заполнял им паузу. А далее идет реприза:

— Для чего нам даны руки?
— Фокуснику — людей морочить, бедняку — камни ворочать, начальству — драть, чиновникам — брать, а клоуну — пощечины давать...

Естественно, что слова о «начальстве» и «чиновниках» энергично зачеркнуты красными чернилами. Но главное в программе — репризы, так или иначе связанные с животными. Вот, например, «Диалоги с собачкой»:

— Рекомендую — чистокровная дворняжка... виноват, надворная советница!.. Докажи, собачка, что лаской и гуманным обращением можно собаку превратить в сознательное существо, а побоями можно и человека в собаку превратить! Покажи, как прогресс ползет вперед... Смотри, смотри, не оторви хвоста, а то будешь куцая, как «персидская» конституция. (Нетрудно представить себе, какую иронию вкладывал Дуров в слово «персидская»!). Докажи, что у нас образование стоит на точке замерзания, а собачье, наобо­рот,  - идет вперед! (Публике) Потрудитесь смешать цифры... не бойтесь, это не прокламации... (Потом, обращаясь к собачке).Чего ты мечешься вправо и влево? За такое направление я тебя буду судить, посажу тебя на цепь! Вот и сиди, как твой хозяин когда-то за свой язык сидел... Об амнистии вопрос ныне близок к заверше­нию, потому, мой верный пес, я дарю тебе прощенье. Впрочем, дуд­ ки, ты не верь — я подумаю лет десять, но с тобой как быть теперь: расстрелять или повесить?! (Две последние стихотворные фразы я извлек из-под жирной красной черты на листке сборника). Затем следует великолепная «Песнь торжествующей свиньи», последние строчки которой я не могу не привести:

«Что значит родина? По-моему — корыто,
Где пойло вкусное так щедро через край
Для поросят моих и для меня налито.
Хрю-хрю... Вот — родина! Хрю-хрю... Вот — светлый рай!
Пусть гибнут дураки за бредни, идеалы,
За стадо глупое «обиженных свиней»,
И вовсе нет его!.. Нас кормят до отвала,
Хрю-хрю... Все — выдумки крамольников людей.
Пускай колбасники торгуют колбасою,
Из братьев и сестриц готовят ветчину,
А мне то что?.. Ведь я сыта, я жру помои,
И, слыша рев и визг, я глазом не моргну...»

Привести здесь все содержащееся в дуровском сборнике, разуме­ется, нет возможности. Здесь и блистательный монолог о еврейском юноше, гонимом из столицы за черту оседлости, его ночной разговор с памятником Петру. Здесь и стихотворение:

«Был дом, где под окном
И чиж и соловей сидели и пели.
И еще был дом, где за решеткой под окном
Редакторы газет сидели.
Но те — не пели...»

Перед дальней дорогой. На переднем плане В. Л. Дуров

Исполнявшиеся Дуровым произведения были очень разными по форме: тут и обличение в монологе, и лукавство в басне, и шутки, произносимые как бы экспромтом. Но все они били в одну цель. Однако Владимир Леонидович не меньше, чем говорил, — дейст­вовал... Он вынимал из корзины бутылки, приговаривая, кому какие дарить (крайне правым — «Монополь», кадетам — «Англий­скую горькую», трудовикам — «Хлебный квас» и т. д.). Он демонстри» ровал крыс, так представляя их публике: «Это крыса — фарисейская, это крыса — интендантская, это крыса — полицейская. Вот и крыса канцелярская. Вот вам крысы изнуренные, эти крысы все голодные, на страданье обреченные — это крысы всенародные», (Здесь, разумеется, тоже погулял цензорский карандаш). Знаменитое «Аллегорическое шествие», много лет спустя успешно возобновленное его внуком Юрием Владимировичем, в те годы выглядело так.

— Музыка, сыграйте марш «Тоска по родине» — это самое под­ходящее к моему шествию... (И вот верблюд везет огромную чер­нильницу. На верблюде надпись: «Демократия», на чернильнице — «Бюрократия». Осел везет козленка. Надписи: на осле — «Старая (?!) цензура», на козле — «Пресса». Идет бык, надпись: «Трудовик». Идет лошадь, надпись: «Рабочий вопрос». Собака везет ассенизаци­онную бочку. На бочке надпись: «Дух времени». Собаки везут лисицу и ворона. Надпись: «Провокаторы». Верблюд везет поро­сенка. Надписи: на верблюде — «Труд», на поросенке — «Капитал». Выезжает орел (очевидно, в клетке), надпись: «Свобода» и т. д. и т. п. В финале сам Дуров выезжает на тройке собак. Надпись: «Сатира»). На рождество Дуров раздавал «подарки», разумеется, злободнев­ные. Нам сегодня ничего не говорят фамилии Залемана, Пучкова или Угарова, получавших персональные «подношения», но были и такие стихи:

«Я изучил столицы нравы
И, позабытую в углу,
Для стародумцев из Управы
Достал поганую метлу» и т. д.
Перечеркнута в тетради сценка «Музей редкостей»:
« — Какая старая, дряхлая, затхлая гостиница «Старый режим»!!!

Ей бы давно развалиться пора, а она все еще стоит... А вот и «Музей редкостей».
1. Еще не конфискованный сатирический журнал.
2. Совсем новенькая, но бывшая в употреблении нагайка.
3. Оторваная нога «свободной» гражданки... Но наконец-то лопнуло обывательское терпение — подожгли — горит ненавистная гости­ница... Что это? Пожарные?.. Провокаторы? Не троньте! Дайте же сгореть! (Тут собака вывозит поросенка с надписью: «Реакция»)».

С любимой обезьянкой В. Л. Дуров

Трудно переоценить смелость артиста! И если петербургский цензор перечеркнул сценку, то где-то в других местах она все же шла! Перечеркнуть Дурова было невозможно! И снова — «Подарки к светлому празднику»: тачка для прокаты­вания начальства, веревочные нервы и ангельское терпение для ра­бочих, горшок земли для крестьян, тюрьма для редакторов, двойные карманы приставам и т. д. и т. п., и, наконец, замок — Дурову!

Характерно, что тут были и «персональные подарки»: Иудушке Меньшикову* — помойное ведро для собирания материала, Леониду Андрееву — пишущую машинку, чтобы после «Анатемы» мог быст­рее браться за современные темы, А. И. Куприну — лопату, чтобы «докопать «Яму», а также воздушный шар и костюм водолаза — для «пущей известности».

*Меньшиков — реакционный журналист.

Далее следовал злой рассказ о Думе и язвительные куплеты:

Там съезды, там речи,
Тут пули, картечи,
Кровь льется рекой.
Ой-ой, ой-ой!..
Везде беспорядки,
Шум, драки и взятки,
Исчез наш покой.
Ой-ой, ой-ой!»

Да, это был грозный Шут! Вот (снова, разумеется, перечеркнутая) эпиграмма:

« — Друг! На жизнь вокруг взгляни,
Станешь жизни ты не рад;
По закону в наши дни
Беззакония творят!»

Описана в тетради «Железная дорога» и многое другое. Перечис­лить все это, как я уже говорил, в статье невозможно. И как бы итогом боевого репертуара русского клоуна звучат записанные в тетради слова:

« — Я — шут! Порой могу сказать такую шутку.
Что многим, может быть, она не по желудку,
Но знаю я, всем невозможно угодить,
Когда ты будешь только правду говорить.
О, если б речь моя пестрела ложью, лестью.
Клянусь я вам моей нешутовскою  честью,
Она б тогда пришлась по вкусу многим
Скотам отъявленным, двуногим...
Но я на бой иду с открытой грудью, смело,
И до нападок разных мне нет никакого дела,
Свищите мне, меня вы оскорбляйте —
За правду все стерплю! Вы так и знайте!!!»

Я откладываю тетрадь в сторону... И почти физически ощутимо ясно встает передо мной плохо освещенный старый цирк в одном из уголков необъятной Российской империи. Народ, до отказа пере­полнивший зал, жадно внимает происходящему на арене. Еще бы! На ней выступает молодой, дерзкий «Король шутов, но не шут королей». Блестящим каскадом летят с манежа искры, полные гнева, сарказма, иронии... Они падают на благодатную почву... Скоро, уже совсем скоро возгорится пламя Октябрьской революции и Родина наша воплотит те идеалы, за которые вместе с передовой частью современного ему русского общества боролся великий артист Владимир Леонидович Дуров.

ЮРИЙ БЛАГОВ

Журнал Советский цирк. Ноябрь 1967 г.

оставить комментарий