Волжанские первенствуют не случайно

Чтобы поспевать за своими современниками, цирк дол&жен создать нечто равное напряженности нашего времени. Какой номер, какой жанр, какая новинка может удивить современную публику? Волжанские первенствуют не случайно.

Заслуженный артист РСФСР В. ВОЛЖАНСКИЙ исполняет прыжок с трамплина

Номер их созву­чен веку больше, нежели па-де-де, эквилибр на катушке или даже виртуозное жонглирование. Номер высокого современ­ного накала мог, на мой взгляд, быть исполнен только на проволоке-канате, металлической косе, как будто сплетенной из нервных волокон. Это как символ эпохи, где часто между смертью и жизнью, войной и миром, тупым разрушением и созидательной мыслью — путь опасный и единственный — хрупкий мостик, повисший над бездной. Для человечества есть лишь выбор: или — или, война и бесплодие земли или торжество разума и мир. И передовой человек этого тре­вожного века восходит все выше и выше, не отступая...

Вот такие ассоциации вызывают лично у меня канатоход­цы Волжанские. Когда они выходят на арену, стушевывается мишура театральных костюмов, косметический румянец лиц. Остается взволнованный рассказ о страстях и победах лю­дей. Номер несет философское начало. Весь стремление ввысь, он представляется символом цирка последнего деся­тилетия. Волжанские во всем безупречны. Все в гармонической про­порции. Красота, кажется, зафиксирована в своей конечной точке. Трюки рекордны, но исполнены так естественно, как естественны обычные движения человека. Нет чрезмерности усилия, которая как бы давит самого исполнителя и утомляет зрителя. А для искусства, разумеется, губительно, если зритель не может всем своим существом сопереживать каж­дое движение артиста.

Волжанские не терзают аудиторию страхом, но и не вы­дают гарантии от случайного срыва. Артисты уловили как раз ту нужную точку в амплитуде зрительских эмоций между благожелательным равнодушием и тем протестующим взры­вом, когда зритель готов вскочить и закричать: «Остановите их! Остановите!» За этих канатоходцев переживаешь, как за самых близких людей, и поэтому даже в моменты опас­ности зрители не допускают и мысли о катастрофе. Странная иллюзия — канат Волжанских мне кажется живым. И похоже, с добрым характером... Как часто бездуш­ные конструкции аппаратов откровенно мешают артисту, чуть ли не издеваются над них. Сработанные для удобства и безопасности, они устанавливают жестокую диктатуру. Они всасывают, вбирают в себя артиста, оплетают щупальцами тросов и неумолимо сохраняют те рамки, дальше которых человек не смеет ступить. У Волжанских же простой на вид аппаратурой только подчеркивается сложность трюков.

Уже после спектакля, спокойно анализируя их номер, лег­ко объяснить, как остроумно решение (выдумка В. А. Волжанского) — обыкновенный канат служит то прямым, то на­клонным, то чуть не вертикальным, то свободной проволо­кой. Но это все потом. А пока идет выступление, канат, как настоящий «нижний», испытывает всю ту нагрузку, что и канатоходцы. Он, как «нижний», принимает на себя доверен­ную ему тяжесть тела артиста, бережно пружинит каждый его шаг, но, вдруг устав в самом финале, изнеможенно сла­беет до свободной проволоки. И тогда артист, раскачиваясь под самым куполом, будто пытается зарядить его своей энер­гией, вызвать к жизни провисшие мышцы троса.

Длина каната невелика. И надо всякий раз спуститься по нему, чтобы совершить очередной подъем. Но постоянное движение артистов туда и обратно незаметно — создается впечатление единого беспрерывного восхождения. Больше того, мне кажется, что канат Волжанских вообще лишен прозаически вымеренной длины. Он внушает удивительное ощущение свободного пространства. Он мал до разочарова­ния, когда артист озорным движением скатывается с кру­тизны. И он бесконечен, когда Владимир Волжанский, взяв двух партнерш, поднимается под углом в сорок пять градусов. Он несет их так бережно, как только и можно нести са­мую большую драгоценность — человеческую жизнь. В такие минуты исчезает понятие времени: прошло полчаса или тридцать секунд — никто не знает.

Волжанские перед выходом на манеж. По наклонному канату

...В китайском цирке есть такое зрелище: артист взби­рается на пирамиду из стульев, сам себе строит новые эта­жи, взбирается выше и снова тащит стулья. Он нагромождает айсберги бессмысленного труда. Нельзя симпатизировать тому, кто сам себе сооружает горы на пути, просто так, чтоб было труднее. Это противно разуму. Такой номер будет лишь образцом «трудности во имя трудности», образцом трюка ра­ди трюка. К сожалению, еще грешат этой трудностью ради трудности и некоторые наши номера разных жанров. Часто у нас словом «специфика» ловко вуалируются нелепые и не­нужные упражнения. И зрители, поаплодировав за подобные сизифовы штучки, мстят тактично... забвением. И как запо­минаются номера, где все логично, осмысленно! Да, цирк — преодоление трудностей, но когда логично их возникновение. Цирк сам по себе не алогизм. Он логичен, как и все другие искусства, просто здесь логика должна быть выражена язы­ком трюка.

Волжанские интуитивно нашли прекрасное решение и этой проблемы. Сам канат как бы предлагает: «давайте выше!» — и поднимается. И даже будто иронизирует: «А теперь рискне­те?» Но человек не пасует. И это просто, неожиданно и хо­рошо. Только что Владимир Волжанский поднялся, неся на голове Марину. «Наверное, это финальный трюк», — думают зрители. Но канат снова увеличивает угол и поднимается еще выше. «Неужели артист решится подняться по такому сумасшед­шему склону? Но если да, то наверняка один, налегке...»

Владимир Волжанский, принимая вызов, не только повто­ряет предыдущее восхождение, но и усложняет его — несет уже не одну, а двух партнерш! Не правда ли, символичная схватка человека с техникой? Когда канат неподвижен, сдался, человек готов подняться еще выше.

Но и это еще не заключительный аккорд в выступлении артистов. Верхний из двух мостиков, поднятый под углом в сорок пять градусов, выглядит вершиной, исполнением всех желаний. Кажется, дальше уже ничего не придумать. И вдруг возникает в поднебесье еще один хрупкий мосточек, соединя­ясь тросом со вторым мостиком, и снова для канатоходцев все впереди: «Покой нам только снится». И своим беспокой­ством творческих поисков Волжанские передали извечное человеческое стремление вырваться за сферу, очерченную догмами, привычками. И этот неожиданный канат, совсем тонкий, упирающийся в купол, и артист, идущий по нему, как по небу, — бегство от житейской очевидности, шаги в не­возможное. Третий мосточек, прилепившийся под крышей, как птичье гнездо, вовсе не конечная точка. Это многозначи­тельное многоточие номера. Просто вступает в силу услов­ность циркового спектакля, требуя, чтобы канатоходцы спу­стились на арену.

Волжанские — канатоходцы, но в их номере можно раз­глядеть элементы эквилибра. акробатики, пластического этю­да, прыжков, катания на роликах. Но все эти кусочки так плотно пригнаны, так взаимосвязаны друг с другом, что раз­делить, вычленить что-то невозможно. Сплав жанров дал но­вый состав. Более того, Волжанские соединяют не только жанры цир­ка, но и элементы других искусств. Это тоже примета совре­менности — театр, кино, музыка, живопись сегодня тесно переплетены. Артисты взяли трюки у цирка, но актерски они воспитаны балетом и пантомимой. Акробатический цирк не создал своей актерской школы, он, скорее, заготовил арсе­нал штампов. Волжанские отказались от опробованного ору­жия, обратились к балету, пантомиме, скульптуре.

Я не замечала, каково их «актерское мастерство», передо мной были живые люди, их эмоциональное откровение в на­пряженный момент. Это очень человеческий номер.

Для Волжанских трюки — не цель, а действие, повод для размышлений. Как много у нас есть трюков сильных, но которые так и не поднялись до мысли, оставшись выучкой тела. Уловить, объяснить этот процесс превращения движе­ния в мысль очень сложно. Это и есть то «чуть-чуть», схва­ченное Волжанскими, которое мастерство превращает в искусство... Когда эта статья готовилась к печати, над автором уже иронизировали: вы, дескать, приписали Волжанским то, чего и в помине нет в их номере. Какие тут проблемы, догмы, одушевленные канаты? Все гораздо проще: отличные трюки и отлично поданы, и не более.

Разумеется, у каждого свое видение. Я передаю свое впе­чатление и свое восприятие номера. Но как часто раздается этот упрек — критик увидел то, о чем и не думал автор! Кстати, они раздавались даже в адрес великого Сервантеса, когда появились тысячи толкований Дон-Кихота: он, мол, просто описал рыцаря-чудака и не надо мудрить, отыскивая философскую сложность. Увы! — это не искусство, когда зрители видят не более того, что конкретно происходит на сцене. Чем больше возникает самых разных ассоциаций, сравнений, собственных представлений, пусть даже противо­речащих замыслу автора, тем значительнее и глубже произ­ведение. Мне кажется, есть таланты, которые создают произ­ведения, совершенно ясно понимая, что происходит в,мире и что они хотят сказать. Но есть таланты, которые творят ин­туитивно и точно попадают в цель. Возможно, заслуженный артист РСФСР В. Волжанский из их числа.

Хороших номеров с хорошими трюками много. Но люди самых разных интеллектов, вкусов, возрастов признали именно номер Волжанских прекрасным. А люди всегда при­знают и выделяют того, кто лучше, ярче других сумеет вы­разить их сегодняшнее настроение и помыслы. Номер Волжанских, как ни один другой в цирке, дает простор для размышлений. Может быть, замысел номера у Волжанского был иным, чем мое толкование, но ясно одно - напряженность времени он передал точно.
 

Н. РУМЯНЦЕВА

Журнал Советская эстрада и цирк. Август 1968 г.

оставить комментарий