Встречи с гипнотезерами. Из воспоминаний о Маршаке

Из книги Л. Пантелеева «Живые памятники», выходящей в этом году в издательстве «Советский писатель». Самуил Яковлевич всю жизнь мечтал, пытался, да так и не мог бросить курить.

Когда-то и я был отчаянным куриль­щиком. В двадцатилетнем возрасте я выкуривал по четыре пачки папирос в день. На этой почве у меня развилось легочное заболевание. И меня направили к гипно­тизеру — к совсем еще молодому и очень талантливому психиатру М. Я. Ходзе, ко­торый обещал отучить меня от курева за шесть сеансов, а отучил — за один. Прав­да, через девять месяцев я опять заку­рил, но теперь это уже не было «кури­тельным психозом», а, кроме того, при желании я мог теперь в любой момент снова   подвергнуться   внушению. Я много раз уговаривал Самуила Яковлевича пойти к Ходзе. Он тянул, откладывал, сомневался, посмеивался, отшучивался... Но вот в Ленинграде на афишных тумбах и на стенах домов запестрели огромные аншлаги:

Все в Госцирк! Все! Скоро! Скоро! гастроли ОРНАЛЬДО сеансы ГИПНОЗА Орнальдо!  Орнальдо!  Орнальдо!

Орнальдо приехал. И уже на другой день по городу прошел слух, что чело­век этот делает чудеса. Усыпляет всех желающих и проделывает над ними са­мые невероятные вещи...

Я с трудом достал билет, пошел в цирк и убедился, что это действительно так. Стройный человек в обыкновенном белом костюме вышел на арену и спо­койно, с улыбкой объяснил, что он мо­жет загипнотизировать каждого, кто этого пожелает. Те, что хотели бы бро­сить курить или пить, пусть повесят у себя на груди записку: «от вина» или «от курения». Остальным следует просто поднять согнутую в локте руку. Он по­казал, как это нужно сделать, и через несколько минут по всему черному ше­велящемуся амфитеатру то тут, то там замелькали белые бумажные лис­точки, а в разных местах человек пять-десят-шестьдесят зрителей подняли ру­ки, Орнальдо быстрым энергическим ша­гом пошел по рядам. Возле человека с запиской или с поднятой рукой он на несколько секунд задерживается, делает указательным пальцем какой-то коро­тенький пасс и очень громко, резко, по­велительно выкрикивает:

— Спать!!!

И почти все, к кому он обращается, тотчас закрывают глвза и валятся голо­вой на спинку кресла. Кое-кому он дол­жен повторить приказание. Человек де­сять не заснули и после повторных зак­линаний. Их он оставил в покое. Потом пьяниц и курильщиков униформисты вывели на арену, а остальных стащили туда же и уложили на ковер, как какие-то бревнышки или тючки. Наркоманам Орнальдо прочел коротенькую лекцию, внушил им отвращение к табаку и вину, потом, разбудив их, отпустил, а сам за­нялся остальными.

Тут и началось самое веселое. Всего рассказывать не буду, расскажу только о самых запомнившихся «номе­рах». В штабеле тючков Орнальдо выбира­ет приглянувшийся ему объект, и униформист по его указанию поднимает и ставит посреди манежа какого-нибудь симпатичного средних лет интеллигент­ного человека в очках.

— Проснитесь! — приказывает ему Орнальдо.

Человек открывает глаза, испуганно озирается, не может понять, где он и что с ним.

— Скажите, пожалуйста, вы поете? — спрашивает его гипнотизер. — Нет, — еле слышно отвечает чело­век в очках. — Я не пою. — Может быть, все-таки споете? — Нет... простите... не умею. — Может быть, пляшете? — Нет... не умею тоже.

И, окончательно сконфуженный, че­ловек этот делает шаг туда, где в крас­ном, малиновом ободе арены чернеет спасительный выход.

— Одну минутку, — окликает его Ор­нальдо.

Тот оглянулся. Орнальдо резко, буд­то стреляя из пистолета, выбрасывает правую руку:

— Спать!!!

Человек застывает на месте, впадает в транс.

— Пойте   и   пляшите! — приказывает гипнотизер.

И вот этот застенчивый интеллигент­ный человек начинает размахивать руками, начинает неуклюже притопывать и каким-то игривым, запьянцовским го­лосом поет:

Эх, яблочко, Да куды котиссе...

— Проснитесь!

Человек перестает плясать, открыва­ет глаза.

— Так, значит, вы не поете и не тан­цуете? — спрашивает  Орнальдо.— Нет, не пою, не танцую, — так же робко отвечает под хохот  всего  цирка этот несчастный. — Спать!!!

Человек в очках опять застывает.

— Пойте и пляшите!

И опять этот милый стеснительный человек ведет себя, как последний пья­ница — шатается, приплясывает, орет во весь голос «Яблочко» или «Барыню». Других Орнальдо заставлял ловить на манеже рыбу, отбиваться от невидимых комаров или пчел... Двух незнакомых людей он в гипнотическом состоянии «склеивал» спинами и делал так, что когда он их будил, они не могли «расклеиться», — сердились, брыкались, кри­чали друг на друга...

Я говорил с человеком, который под­вергся внушению Орнальдо. Этот семнадцатилетний парень, племянник моего отчима, поднял вместе с другими руку и был усыплен. По его словам он ничего не запомнил, но товарищи рассказывали ему, как он отбивался от комаров и убе­гал от змей, которых никто из сидящих в цирке не видел.Короче говоря, я уговорил Самуила Яковлевича пойти в цирк. Он пошел, был, как и я, поражен, ошеломлен, вос­хищен. И, как всегда в таких случаях, покоренный талантом, захотел тут же, не откладывая, познакомиться с Орнальдо.

Такое тоже бывало уже на моей па­мяти. Я, например, рассказывал Самуи­лу Яковлевичу не один раз об Утесове. Он скептически усмехался, кривил гу­бы, покачивал головой, — эстраду, опе­ретту и все другие «легкие жанры» он за искусство не признавал. Но вот как-то так случилось, что он попал в мюзик-холл на выступление Утесова. И тоже был покорен и в первый же антракт стал пробиваться за кулисы, чтобы разыскать Л. О. Утесова, познакомиться с ним, ска­зать ему слова признательности и вос­хищения...

Когда мы разыскали в уборной или в артистическом общежитии Орнальдо, тот сидел у маленького столика уста­лый, бледный, какой-то весь помятый, и пил лимонад. Мы представились. Ока­залось, что он очень хорошо знает стихи Маршака, читал даже мою «Республику Шкид». Услышав от Самуила Яковлевича всякие приятные слова, он просиял, ожи­вился, выпрямился, помолодел. Но ког­да Самуил Яковлевич попросил его при­нять нас как-нибудь в домашней обста­новке и отучить от курения, он замялся и стал говорить, что он — не врач, и не имеет права проделывать свои «опыты» за пределами манежа.

—Если вам угодно, приходите в лю­бое время в цирк, и я сделаю так, что вы бросите курить, — сказал   он. Мы уже готовы были решиться на позор публичного отлучения от табака и, собственно, уже решились, купили биле­ты, но как раз в этот день, когда нам надо было идти в цирк, со мной случи­лось маленькое происшествие, изменив­шее наши планы.

Под вечер я зашел пообедать в не­большую столовую на Литейном против улицы Некрасова и оказался свидетелем довольно необычного зрелища. Молодая женщина с очень знакомым мне лицом кормила обедом и угощала мороженым человек двенадцать — пятнадцать под­ростков. Я ел борщ, издали смотрел на этих шумных ребят и особенно на эту женщину и мучительно вспоминал: кто она такая, где я ее видел? И вдруг вспомнил: ассистентка Орнальдо! Когда мы с Маршаком были у него в уборной, эта женщина несколько раз заходила туда, о чем-то спрашивала своего шефа...

У меня возникли подозрения, о кото­рых я, впрочем, Самуилу Яковлевичу не сказал. Когда, несколько часов спустя, мы пришли в цирк, в карманах у нас лежали записки: «от курения».

Самуил Яковлевич волновался. Я еще больше. И вдруг я увидел среди публи­ки одного из тех парней, что обедали се­годня днем на Литейном. Я стал искать, и в другом месте в том же ряду обнару­жил еще одного знакомца, а двумя ря­дами   выше — еще   одного. Самуил Яковлевич тем временем уже достал из кармана записку и разглаживал ее на колене...

— Знаешь, что, Самуил Яковлевич, — сказал я ему. — Давай не будем.

И я торопливо рассказал ему о своей сегодняшней встрече и высказал опасения: не инсценировка ли, не шарлатан­ство ли весь этот массовый гипноз?

— Не может быть, — ужаснулся Мар­шак.

А над нашими головами уже гремел веселый марш, и посреди арены в ярком свете прожекторов уже стоял, расклани­вался, мило улыбался человек в белоснежном костюме теннисиста.

Все было так, как я и думал. Все три парня подняли руки и при первых же пассах гипнотизера «впали в транс»... Через пять минут их уже выносили на арену, где оказались и все их товарищи. Не помню, не буду утверждать, прини­мали или не принимали участие эти подставные мальчики в дальнейшем. Но Самуил Яковлевич был взбешен. С тру­дом досидев до конца представления, он устремился в уборную Орнальдо. И там произошла очень неприятная сцена. Са­муил Яковлевич кричал, негодовал, сту­чал своей толстой кисловодской палкой, а утомленный, бледный, измученный Орнальдо молча слушал его и вежливо улыбался. Потом он сказал:

— Нет, товарищ Маршак, мне жаль, что я вас огорчил, но это не инсценировка и, тем более, не шарлатанство. Это — только страховка. Есть субъекты, кото­рые не поддаются гипнозу. Практически такого не бывает, но теоретически воз­можно, что все шестьдесят человек ока­зались  именно  такими  неподатливыми субъектами.   Вот  на  этот  невероятный случай мы и выставляем своих мальчи­ков. У акробатов существуют лонжа и страховочная  сетка.  Наши мальчики — это  тоже своего рода лонжа...

Больше мы Орнальдо не видели. Год или два спустя его имя исчезло с цирковых афиш.

Но Самуил Яковлевич уже увлекся, уже по-настоящему заинтересовался гипнозом. У него появилась надежда, что с помощью гипноза он сможет бросить ку­рить. Я опять стал уговаривать его пой­ти к Ходзе, но он решил посоветоваться с врачами, и те порекомендовали ему са­мого известного в то время и самого со­лидного невропатолога, профессора Г. На сеансы к этому Г. мы ходили с Са­муилом Яковлевичем раз пять, если не больше. Это и в самом деле был очень известный профессор. Записываться к нему надо было заблаговременно, за не­сколько дней. Между прочим, из раза в раз повторялась одна и та же история. Когда мы записывались на следующий сеанс, оказывалось, что тринадцатый но­мер в книге записей не заполнен, про­пущен. И Самуил Яковлевич, пользуясь мнительностью и суеверием своих това­рищей по несчастью, всякий раз вписы­вался в этот несчастливый номер. Мо­жет быть, именно поэтому визиты к Г. не принесли ему никакой пользы.

Кончилось все это тем, что в один прекрасный день тринадцатый номер в книге записей посетителей оказался все-таки заполненным. Самуил Яковлевич поддался моим уговорам и с улицы Ра­дищева мы перешли в Басков переулок к Матвею Яковлевичу Ходзе. Должен сказать сразу, что и Ходза не помог Самуилу Яковлевичу. Со мной (и со многими другими) этот удивитель­ный человек проделывал, как я уже го­ворил, чудеса. Я так легко поддавался его внушению, что меня даже не надо было укладывать на диван и усыплять. В присутствии своего коллеги Матвей Яковлевич однажды сказал мне:

— У вас одервенело все тело, кроме коленных суставов.

Он легко толкнул меня пальцем в грудь, и я согнулся, как деревянная марионетка, и, вероятно, упал бы затыл­ком на диван, если бы приятель Ходзы не подхватил меня. Кажется, в тот же раз Ходза оторвал от газеты кусочек бумаги, налепил его мне на руку, повы­ше пульса, и сказал, что это — не прос­тая бумажка, а нарывной пластырь. Рука у меня в этом месте тотчас покрасне­ла и распухла. Ходза уверял, что если бы он не содрал вовремя бумажку, на­чалось бы настоящее нагноение.

Когда он лечил меня от бессонницы, он внушил мне, что в двенадцать часов ночи меня «неудержимо потянет ко сну», я тотчас лягу, засну, ровно в четыре ча­са ночи проснусь, потом опять усну и буду спать до восьми часов утра. Все у меня происходило точно по этому распи­санию... А вот бедный Самуил Яковлевич про­леживал чуть ли не часами на диване, бесконечно долго, до боли в глазах смот­рел на блестящий металлический шарик докторского молоточка и — ничто его не брало. Только от усталости, а, может быть, и из жалости к гипнотизеру он за­крывал глаза и слушал внушения Ход­зы. Но внушения эти на него не дейст­вовали, он продолжал курить. Не успе­ем выйти от Ходзы, не успеет за нами захлопнуться дверь, как он уже лезет в карман и достает свой неизменный «Каз­бек».

Эти неудачи я объяснял тем, что Са­муил Яковлевич недостаточно серьезно, легкомысленно относился к гипнозу. Я смотрел на эти сеансы, как на своего рода магию, прежде чем войти в каби­нет Ходзы, испытывал всякий раз легкий трепет, а он — шутил, смеялся.

В прихожей у Ходзы дежурила, си­дела на стуле у вешалки горничная Нюра или Аня — еще молодая, миловидная, но очень болезненная, бледная, даже ка­кая-то серая, будто никогда она не вы­ходила за пределы этой квартиры, никогда не видела солнечного света. Са­муил Яковлевич всякий раз шутил с этой девицей, объяснялся в любви, пос­вящал ей стихи, мадригалы, которые тут же строчил в бесконечном количестве:

Часто сидя на диване На приеме у Ходзы, Я мечтал о милой Ане С глазом цвета бирюзы. Мой приятель Пантелеев (Зачеркнуто: Из породы дуралеев).

В сердце нежно вас лелеяв, Обожал  вас много лет, Как задумчивый поэт. Он писал в стихах и в прозе, Славя вашу красоту, Но явился черный Ходзе И увлек вас в темноту...

Целую пачку листочков с этой милой стихотворной трепатней я нашел недавно в однойстарой книге. Нет, дело было не в том, что Самуил Яковлевич недостаточно серьезно относился к гипнозу. Я говорил с М. Я. Ходзой, и он дал мне другое, научное объяс­нение этой неудачи. Для гипнотизера, сказал он, люди делятся на две катего­рии: на активных и пассивных. Пассив­ные поддаются внушению, активных внушение не берет. Услышав это, я, пом­ню, огорчился больше за себя, чем за Самуила Яковлевича. Как-то неприятно и даже оскорбительно было узнать, что ты — натура пассивная.

Но скоро мы вообще перестали хо­дить по гипнотизерам. А. Д. Сперанский, тогда еще не академик, а профессор, еще не сват и не близкий друг, а просто хо­роший знакомый С. Я. Маршака, сказал нам, что гипноз — штука небезопасная и что пользоваться им надо весьма осто­рожно. Нужно, мол, воспитывать волю, а не подтачиватьтее.


Журнал Советский цирк. Октябрь 1966 г.

оставить комментарий