Высокопоставленная

Давным-давно слово это присвоил эстраде молодой танкист на Западном фронте: высокопоставленная. И оно тут же попало в мою записную книжку журналиста.

Весной 1943 года к танкистам приехали артисты. Совсем небольшая бригада — всего три человека: певица, баянист и драматический актер, который читал стихи и превосходно играл на гитаре. Выступающие, как водилось в то время, взгромоздились на грузовик, драматический актер предста­вил своих товарищей, представился сам и даже рассказал, что такое эстрада. Рассказывал он шутливо; подразумева­лось, что слушатели сами отлично знают, что это такое, но все же можно и пояснить: дескать, испанское «эстрадо» оз­начает помост, а вообще же это площадка, находящаяся на возвышении...

И вот тогда-то молодой танкист и произнес: «высокопо­ставленная». Всех это рассмешило, а драматический актер сказал:

— Ну уж если вы так определили слово «эстрада», то нам придется в поте лица доказывать, что это определение пра­вильное.

И действительно они трое поработали на славу и доста­вили  танкистам  большую  радость...

Мне вспоминается реплика молодого солдата, когда я си­жу перед телевизором и слушаю и смотрю эстрадный концерт. Кремлевский Дворец съездов, Колонный зал Дома Союзов — уж, кажется, нет выше места для эстрады. И нет многочисленнее аудитории — несколько миллионов телезрителей. Залы переполнены, но очень многие любят слу­шать концерты у себя дома. Даже из пятого ряда партера не разглядишь во всех подробностях удивительную смену вы­ражений райкинского лица или печаль в глазах Людмилы Зыкиной.

Я это пишу вовсе не для того, чтобы люди слушали кон­церты только у себя дома. И даже если бы я посоветовала так делать, никто моего совета не послушался бы, и залы все равно были бы полны. Я говорю о миллионах телезрителей затем, чтобы сказать еще раз о вездесущности эстрады. Или, точнее, — об ее проникновении в жизнь, в привычки, в слова и  дела.

Все — от мала до велика — поют песни, услышанные от эстрадных певцов и певиц. Именно от эстрадных, потому что подражать оперным не под силу: колоратура или бас профундо — это недостижимо, а что-нибудь изобразить в эстрад­ной манере каждому представляется вполне возможным. И поют: в туристских походах, в веселой компании и просто так, для себя. А удачные остроты? Они целиком перекочевы­вают в быт. А очень смешные и всегда такие глубокие и це­леустремленные слова, произносимые Аркадием Райкиным, именно благодаря мастерству артиста становятся крылаты­ми, летучими, как стрелы, и прочно оседают в нашей памяти.

И если сказать кому-нибудь: вы в точности вот такой-то райкинский персонаж, то это будет как пощечина.

Значит, если эстрада так популярна (тут мне хочется ла­тинское слово перевести на русский — народна, полезна на­роду и любима им), то совершенно необходимо, чтобы она была всегда и везде превосходной! Чтобы несла в жизнь на­стоящее мастерство, непременно только хороший вкус, вы­сокие чувства — благородство, доброту, непримиримость ко всему косному, отжившему. И чтоб она при всей своей по­пулярности в самом широком смысле — понятности для всех народов — была национальна, имела черты именно своего народа, гордые и красивые.

Приятно, когда актеров хвалят. Но особенно приятно ус­лышать похвалу советским артистам за границей. Недавно мы, группа москвичей-литераторов, побывали во Франции. Все было интересно. Но интересно по-разному: по-хорошему и не по-хорошему. Еще предстоит разбираться и разбирать­ся: что-то уже уходит в статьи, в рассказы во время встреч с читателями, а чему-то еще нужно отлежаться в записных книжках. Но вот одно впечатление, которое особенно запом­нилось   мне   и  без   записи.

В Париже, в вестибюле гостиницы, мы читали афиши, хотя и не собирались ходить по театрам: у туристов денег мало, а билеты очень дорогие. И тут наш гид, пожилая дама (з прошлом эмигрантка, или, вернее, беженка из России «от большевиков»), начала рассказывать нам о советских артис­тах, выступающих в Париже. Она говорила о Большом теат­ре, о театре имени Вахтангова. Мы спросили ее об эстраде. Тогда она воскликнула: «Зыкина!» — и даже прослезилась. Нам, дотошным, интересно было — почему она так горячо приняла к сердцу Людмилу Зыкину. Она объяснила:

— Не только я — все французы, которые ее слушали. На­верно, дело в том, что она настоящая русская. А люди всегда очень ценят все настоящее!

Как это хорошо, когда артист настолько талантлив, что становится образцом! Когда он может искусство своей стра­ны, своего народа — все равно, русский ли он, грузин, узбек или эстонец — показать с достоинством, умело и благородно в любой стране мира и влюбить в себя благодарных за до­ставленную   радость   людей.

Но, разумеется, от эстрады хочется разнообразия. В смы­сле — хорошего и разного. Пусть будут не только народные песни и танцы и знаменитые на всей земле образцовские куклы, но и модерн в песне и танце, принятый зрителями всего мира. И если в какой-то мере и перенятый, то чтобы был лучше эталона. Ставшее сейчас модным различное при­плясывание, прищелкивание пальцами и побалтывание ру­ками во время пения (или того, что условно называется пени­ем), — все это, если уж и подражать «моде», можно делать только очень молодо и искренне весело, а иначе получится карикатурно или даже прискорбно. Не все, видимо, часто да­же опытные артисты понимают что можно, а чего нельзя. В этом мы убеждались, когда смотрели поздно вечером по интервидению конкурсы песни. Вслед за прекрасными ис­полнителями, за талантливыми импровизаторами (чувствовалось, что многое — их собственное открытие) появлялись бледные копии. Если бы их представили как пародистов, они, возможно, имели бы успех. Но они подражали всерьез и очень старательно, получая лишь жидкие аплодисменты. Из вежливости. Или из жалости: ведь неудачников иногда и жалеют.

Нашим эстрадным артистам, чью работу еще до выхода в свет обсуждают, разбирают, улучшают (лишь бы не ухудша­ли!) и принимают профессионалы, плохими быть не положе­но. А бывают... Нет, сам-то, может быть, актер и неплох, и вышел бы из него сносный конферансье или нашел бы он себя в другом жанре, но вовремя кто-то не заметил, что скло­нен он к развязности, что становится не по разуму самоуве­ренным (впрочем, если есть разум, то самоуверенности уже нет места), что не умеет себя держать. Ведь эстрада — это всегда как экзамен, а не как у тети на именинах.

И проворонили человека. И уже как-то совестно сказать, хотя бы и в самой деликатной форме, что, мол, голубчик, а ведь у вас плохо получается. Никто не рискнет так выра­зить свое, да и не только свое, мнение. Не рискнет потому, что может начаться пребольшая неприятность: раскритико­ванный воспримет критику как несправедливое гонение, как незаслуженное оскорбление (а что, разве не бывало такого в эстрадной практике?) и будет всеми силами доказывать, что он хороший. Будет собирать характеристики, отзывы устроителей концертов и зрителей, станет подсчитывать, сколько раз он выходил на «бис» и сколько ему аплодировали... И все это вместо того, чтобы понять, что ему же хотели добра. И что если его критиковали, то вовсе не затем, чтобы обидеть — никаких злодеев вокруг него нет, — а лишь затем, чтобы не делать советскую эстраду пристанищем или рас­садником  пошлости.

Но некоторые люди этого не понимают, не хотят понять. И те, которых недоучили или проворонили, и те, которым следовало бы учить недоучек, но было недосуг или не хоте­лось  по  каким-то  другим  соображениям.

А соображения, наверное, должны быть одни: чтобы на нашей эстраде было только превосходное! Искусство наших артистов — это не чья-то временная прихоть, не мода-одно­дневка, оно не зависит от блажи временных и неверных поклонников. Оно в самом прямом и определенном смысле — достояние народа. И внимательная, постоянная забота пар­тии и государства об искусстве и об артистах, и большой доб­рожелательный интерес к развитию искусства, который от­четливо прозвучал в выступлениях делегатов XXIII съезда КПСС, — тому убедительное и радостное доказательство.

Словами поэта можно пожелать всем нашим советским актерам, в их числе непременно и эстрадным, — «светить и никаких гвоздей!» Но и никаких поблажек. Зато упорная ра­бота, пристальное внимание каждому, кто может стать при­мечательным, кто много и упорно трудится, чтобы сделать свое  дарование   достойным   народа-творца.

Молодые очень увлекаются эстрадой и цирком. (Я имею в виду не молодых зрителей, это само собой разумеется, а молодых артистов.) Не давать им стареть! Пусть года идут, как им назначено, но люди пусть не стареют в своем мастер­стве. А мастерство не терпит мелочной опеки, придирок, дур­ного обращения, как позволяют себе порой иные руководите­ли учреждений искусств. Совсем другое дело — хорошая нау­ка, которую дают старшие или более опытные. Но все равно мастерство любит простор. Вот Л. Миров, например, уже не молоденький (он не обидится, потому что сам знает, что не молоденький и что не всегда молодость самое ценное в чело­веке, как бы прелестна она ни была), а уж как хорош и лю­бим зрителями! Потому что мастер, потому что, я так думаю, не расстается со своей работой ни на минуту. Все, что видит, все, что слышит, собирает про запас, и носит с собой весь этот груз, и делает из всего этого удивительные вещи.

Большим и сильным человеком на эстраде был Смирнов-Сокольский. Бурный и беспощадный, он воевал, когда высту­пал! И он умел это делать. И сам ковал свое оружие — сати­ру, зная, против какого врага он его направит. Он метко бил и не боялся бить. Сегодня еще не пришло время быть только добрым и мягким. А некоторые наши эстрадные сатирики, даже самые талантливые, зачастую лишь фехтуют остро­умием, а не разят наповал все то мерзкое и отжившее, что мешает нам строить новую жизнь.

Не должен, мне кажется, уходить с эстрады изящный, ве­селый и умный скетч — как бы он там ни назывался. Злобо­дневная, очень современная миниатюра — эстрадный фелье­тон в лицах. Но вместо этого чаще появляются отрывки из пьес. Если отрывки хороши — спасибо! Но не все они бывают хороши  и  пригодны  для  эстрады.

Формировать вкус зрителя, особенно молодого, который еще немножко всеяден из-за молодой жадности к впечатле­ниям, — это, наверное, одно из обязательных условий во вре­мя учебы эстрадного артиста, во время составления эстрад­ных программ. (Составление концертных программ — совсем особый и важный разговор, который надо бы повести чело­веку многоопытному в этом ответственном деле.) Сейчас, ко­гда телевидение забралось в самые отдаленные края нашей страны, не может быть таких парадоксов, когда где-нибудь далеко от Москвы зрителю дается нечто эстрадно-третьесорт­ное.

Формирование вкуса доступно эстраде потому, что песня, острая шутка, хорошая музыка — все это увлекательно, зара­зительно, влечет подражание. Однако бывает, что подражают и дурному и безвкусному. Вот поэтому так важен отбор, пристрастное, взыскательное отношение к каждому новому произведению, номеру и, главное, к каждому эстрадному ар­тисту...

Она очень высоко поставлена, наша советская эстрада. Ее видно везде, отовсюду, она интересует всех. И если так часто . и горячо рассуждают и пишут о ней, то это значит, что ее любят, а все недостатки любимой воспринимаются особенно остро и огорчительно. Хочется, чтобы наша любимая и высо­копоставленная эстрада всегда была хороша и совершенна!
 

ВАРВАРА КАРБОВСКАЯ

Журнал Советский цирк. Сентябрь 1966 г.

оставить комментарий