Жонглер Эдуард Аберт

Однажды, ведомый бесхитростным любопытством футбольного болельщика, я пропутешествовал в подмосковный поселок Тарасовка, где тренировался мой любимый «Спартак».

Лет двадцать прошло с тех пор, и мальчишеская избирательная память нс оставила мне ни имен игроков, гонявших мяч на выцветшем поле, ни их мастерства, ни фантастических ударов в «девятку» или «шестерку». День этот, обыкновенный летний день, сохранился в копилке воспоминаний лишь потому, что тогда мне явилось чудо. Чудо это, вспотевшее и усталое, в линялой красной футболке носило фамилию, заслуженно гремевшую в футбольном мире, — Сергей Сальников. Он стоял на кромке поля и подкидывал мяч. Он подкидывал его коленями, носками потертых бутс, подбрасывал головой, отбивал грудью, снова коленями, снова бутсами — и так до бесконечности, до изнеможения, не спуская мяч на траву.

«Ну жонглер!» — с восхищением протянул кто-то за моей спиной, и я понял, что в этом чужом, «нефутбольном» определении — высшая похвала мастеру. Заметьте: не виртуоз, не маэстро, не искусник — жонглер. Куда точнее!

Может быть, и остался бы для меня футболист Сергей Сальников критерием жонглерского мастерства, если бы годом или двумя позже я нс увидел уже не на зеленом поле, а на красном ковре цирковой арены настоящего, «всамделишнего» жонглера, делающего те же чудеса, но не с одним мячом, а с несколькими, и делающего их с большей легкостью, с большей фантазией, с большим вдохновением.

«Такого бы в футболисты, — сказал мой сосед по креслу, — цены б ему в сборной не было...»

Две похвалы, две оценки мастерства. Полярны они? Бесспорно. Но как же схожи они, как близки по духу, по сути своей! Можно сказать — мастер. Можно сказать — волшебник. Но в абстрактных этих определениях для нас, зрителей, не будет зримости (простите за каламбур!), не будет души. Оценивая, мы хотим увидеть результат оценки, мысленно, конечно, увидеть. И что может быть нагляднее, чем представить нашего жонглера, несущего на голове футбольный мяч сквозь ряды защитников чужих ворот, а потом с ходу, с легкостью небывалой забивающего этот мяч под планочку неотразимым ударом. Восторг!

Мы, зрители, не слишком искушенные в тонкостях мастерства как футбольного, так и жонглерского (хотя всегда мним себя знатоками...), не примем, не сможем полюбить неумелого футболиста, все время теряющего мяч, как, впрочем, не полюбим мы и жонглера, который то и дело роняет свои булавы и кольца, а если ловит их, то с натугой, с великими муками на лице. В лучшем случае и тот и другой вызовут жалость, а этому чувству не место ни в спорте, ни в искусстве.

Конечно, сравнение жонглера с футболистом, мягко говоря, натянуто, но все ж оно справедливо хотя бы потому, что на арене ли. или на траве стадиона мы требуем от мастера прежде всего чистой работы, той легкости, которая дастся не только талантом, но и терпением.

Я не знаю, как тренировался Эдуард Аберт. Но я видел, как он работал. Вылетал в манеж — резкий и угловатый, — и блестящие булавы, сильно пущенные в воздух его партнерами, влипали к нему в ладони, снова летели над ковром маленькими снарядами. Казалось, он был связан с ними невидимыми резинками, как артист-кукловод со своими марионетками. Иначе как объяснить то непостижимое, почти магическое явление, когда едва заметного взмаха руки достаточно было для укрощения этого циркового снаряда?

Аберт обладал огромным (считайте это моим субъективным «зрительским» мнением) талантом хотя бы только потому, что не работал, а жил на манеже. Он сохранял естественность в таких ситуациях, когда, кажется, никакой естественности быть не может. Когда, например, партнеры пуляли в него тарелочками, а он сосредоточенно (внимание, внимание!) ловил их и по-хозяйски складывал в аккуратную стопку, а потом радостно вскидывал руки вверх: все получилось, ни одной не уронил. И мы ликовали вместе с ним, как только что вместе с ним напряженно считали эти бешено летящие тарелки. Он умел увлечь нас не тем, что он все поймал, ни одной не обронил, а тем, как он их ловил. Спросите: как? Артистично, легко, умело — так, как, но главное — естественно. Вот это и значит: жить на манеже.

Да, он жил на манеже... Страшная штука — прошедшее время! Работал, кидал, умел — все было. И он — был. А что будет? Что останется? Жонглерам не ставят памятники на площадях перед цирками. Да они и не нужны. Остается память. Память тех, кто знал Человека. И память тех, кто видел Артиста. Большого артиста. Мастера. Нам трудно измерить его талант в каких-то условных единицах. Возможно кто-то назовет этими единицами аплодисменты зрителей, a кто-то определит их как раз той самой мерой памяти — благодарной памяти зрителей.

Вообще-то о номере жонглера рассказывать трудно, да и бессмысленно. В самом деле: говорить, что он кидает десять колец, а потом — пять факелов, а потом — семь шариков,— значит ничего не сказать. С тем же успехом можно описывать произведение живописи: оно, мол, квадратно, в золотой раме, зеленоватое, о кое-где — красное и еще коричневое. Тот же эффект!

Сотня жонглеров кидает три предмета. Но лишь десяток из них делает это виртуозно. Считанные мастере работают с десятью-одиннадцатью кольцами, но, быть может, только одни выполняет эту работу на высшем уровне. Цифры, конечно, условны: я не видел всех жонглеров, выступающих в цирке и на эстраде, и не проводил статистического обследования их мастерства. Да и не нужно это. Достаточно перефразировать классическую фразу, сказанную некогда Львом Николаевичем Толстым: все плохие жонглеры похожи один на другого, каждый хороший хорош по-своему.

К сожалению, плохих жонглеров у нас больше, чем хороших. Но зато каждый хороший и вправду хорош по-своему, по-своему умел, по-своему самобытен. Но всех их объединяет одна — главная для артиста — черта характера, которую мы любили в Аборте: естественность.

Когда раскованный, чуть позирующий Евгений Биляуэр бросает свои булавы из-за спины или из-под ноги, когда он делает кульбит и еще успевает поймать четыре булавы, стремительно пикирующие на манеж, ом работает весело и легко. Когда мудрый и опытный Александр Кисс жонглирует шестью обручами, да еще балансирует но лбу подставку с мячом, а потом выбивает ее и ловит мяч на лоб, он делает это песело и легко. Когда элегантный и строгий юноша Сергей Игнатов высоко бросает легкие кольца — семь, девять! — и руки его, кажется, живут сами по себе, а он лишь следит за ними со стороны, ему весело и легко.

Список этот можно продолжить: хороших жонглеров у нас все-таки немало. Но стоит ли повторяться?

Достаточно сказать, что все они работают весело и легко — так, что само понятие «работа» вовсе нс подходит к их делу. Прекрасное их дело, скорее, можно назвать игрой или даже развлечением. Публика всегда принимает игру, охотно в нее включается, завороженная пестрым калейдоскопом предметов, выпущенных руками артиста. И нс ведает легкомысленная публика (а может, догадывается?), как тяжко дается жонглеру эта, с позволения сказать, игра. Веселая и легкая. Естественная. И, пожалуй, хорошо, что не ведает. Ведь магия любой игры — в ее достоверности, это мы все знаем с детства. И если актер не сумеет скрыть, как ему трудно (а ему, несомненно, трудно...), то смысл игры пропадет и зрителю сразу станет скучно. И значит кончится цирк.

Вот ведь что: недостаточно уметь кидать много предметов, колец там, булав или шариков. Надо еще суметь показать, как просто и радостно это делать. Если хотите, обмануть зрителя, да так, чтобы он непременно поверил артисту, даже догадываясь, что его обманывают. Знайте: обман этот будет только в радость ему.

Впрочем, обманывать тоже надо талантливо. И в этом еще одно отличие вышеперечисленных (и неперечисленных).

Не слишком чистая работа, когда про жонглера говорят, что «он сыплет» — роняет предметы на ковер. Пусть нс часто, пусть даже с отлично разыгранным изумлением («Как же это я? Булава, наверно, плохая...»), но все же роняет, портит свою работу. А напряженная скованность, которую не скрыть от публики никакими улыбками? А подсознательный страх, который нс подавить, не спрятать, страх, заставляющий жонглера замедлять темп работы: а вдруг уронишь? И поэтому появляется желание не кидать, а выкидывать, то есть подбрасывать семь, восемь или даже больше колец и сразу же ловить их. Так легче. Так нс уронишь. А публика все равно ведь не ведает разницы между этими глаголами с одним и тем же корнем...

Вот вам и ошибка: есть для публики разница. Может, она и вправду не очень различает вышеупомянутые глаголы в их цирковом понимании, но зато отлично видит эту самую разницу между умелым и неумелым жонглерами. Кстати говоря, совсем не обязательно кидать много предметов, чтобы прослыть жонглером умелым. Я позволю себе процитировать одного из лучших наших артистов — Александра Кисса: «...неправильно считать мастером того, кто жонглирует восемью и десятью предметами, а заурядным жонглером — кто больше шести не кидает, хотя и владеет ими а совершенстве. Только освоение технически сложных трюков, сочетание их в интересные комбинации может выдвинуть артиста в ряды лучших представителей жанра».

Тремя булавами жонглировал и Эдуард Аберт, но как жонглировал! Легко, стремительно, ни секунды передышки: перед собой, между ног, из-за спины под руку, подъемами обеих ног. Всего четыре булавы бросает Евгений Биляуэр: из-за спины, между ног назад, через себя, да еще с кульбитами, и тоже в бешеном темпе. Совсем молодые эстрадные артисты Юрий Поздняков и Михаил Руденко работают с мячиками — лишь с тремя, но кажется, что мячики эти привязаны к жонглирующим рукам: ладони, локти, плечи — все играет, все в деле. Мало предметов? Мало, конечно. Но разве в числе дело? Дело как раз в тех самых сложных трюках, в отличной, реакции, в мастерстве, наконец, которое и «может выдвинуть артиста в ряды лучших представителей жанра.» Другой вопрос, конечно, в том, что лучшие представители жанра умеют хорошо жонглировать и большим количеством предметов...

Приходилось мне видеть довольно слабых жонглеров на лошади и на моноцикле, находящих оправдание своему не слишком высокому мастерству. Нить рассуждений здесь нехитра: дескать, на моноцикле и так трудно сидеть, на лошади — того труднее стоять, а я еще и булавы кидаю. Казалось бы, оправдание достаточно весомое, если бы не «но». Это «но» — отличные жонглеры, которым не мешает ни лошадь, ни моноцикл. Я не буду вспоминать Николая Ольховикова, создавшего целую школу жонглирования на лошади. Он — классик. У него учатся. Я просто назову Игоря Теплова — достойного последователя Ольховикова, которому лошадь отнюдь не мешает работать так же легко и весело, как это делают его коллеги на прочном покрытии арены. Я назову Зигмунда и Виту Черняускасов, легко и весело жонглирующих на свободно стоящей лестнице. Я назову Геннадия Будницкого, артиста коллектива «Цирк на льду», которому коньки и лсд только помогают поддерживать стремительный темп жонглирования. Я назову Николая Столярова, жонглера-эквилибриста на моноцикле, который выстраивает на голове башню из полного чайного сервиза. Все они — прежде всего отличные жонглеры, и «дополнительные трудности» — повод нс скрыть неумение, а как раз оттенить, подчеркнуть свой талант.

Кстати, о Николас Столярове. Хороший жонглер? Нет спору! Но ведь он-то, казалось бы, полностью опровергает мой нехитрый тезис о том, что работать надо «весело и легко».


оставить комментарий