Последний аттракцион. Повесть. Филипп Гопп
В 1930 году на экраны страны вышел художественный кинофильм из цирковой жизни «2 Бульди 2», снятый по одноименному рассказу Филиппа Гоппа.
Филипп Ильич Гопп — автор многочисленных рассказов, очерков, фельетонов, повестей — «Четыре месяца пощады», «Лягавый», «Земля».
Долгие годы тяжелая болезнь приковывает Филиппа Гоппа к дому. Не в силах держать в руках перо, он вынужден диктовать свои произведения, мужественно продолжая творческую работу. Книга его рассказов издается в Детгизе, в работе — повесть «Клуб военморов» и сценарий «Я ваш сын».
С этого номера мы начинаем печатать повесть Ф. Гоппа «Последний аттракцион», написанную для журнала Советский цирк.
Глава первая
ПАЛИСАНДРОВАЯ ШКАТУЛКА
Он еще издали увидел Светлану, но все не решался ускорить шаги, и лишь на Цветном бульваре, уже напротив здания цирка, поравнялся с ней.
Здравствуйте,— сказала она, улыбаясь.
Владимир невольно смял папиросу: так же улыбается Светлана тысячам зрителей...
Здравствуйте, — глухо отозвался он.— Мне надо поговорить с вами.
Владимир взял ее за руку:
Она взглянула на часики
Не опоздаете!
Они остановились у прохода в ограде бульвара. Владимир молчал. Светлана, недоумевая, смотрела на него. Наконец сказала:
Интересный разговор!
Не здесь же... Мне нужно повидать вас... Что вы делаете сегодня вечером?
«Однако, он неоригинален!» — подумала девушка и ответила уклончиво: Я смогу вам сказать это лишь завтра утром.
Владимир достал папиросу, закурил, В голосе его чувствовалось раздражение:
Уже несколько раз я пытался встретиться с вами, но это всегда так трудно...
А почему это должно быть легко? Глядя в упор на девушку, он спросил:
Вы избегаете меня?
Избегаю? А разве вы меня преследуете?
Нет, — в раздумье, словно убеждая самого себя, тихо сказал Владимир,— преследовать я вас не буду...
Светлана пожала плечами и пошла. Потом, обернувшись, улыбнулась лукаво:
Но сейчас все-таки придется, мы опаздываем.
Владимир двинулся за ней.
Они прошли в здание цирка через служебный вход.
В цирковых утренниках есть своеобразное очарование, которого нет в вечерних представлениях. Вечер располагает человека к отдыху, развлечению, зовет его в театры, в условный мир искусства. Утро в Москве, даже воскресное, кипит деловой суетой. Солнце прогнало сны и тени. То, что казалось вечером или ночью причудливым, что вызывало игру фантазии, исчезло при свете солнца, как сон. Появился художник, чья палитра неистощима. Глаза человека увидели: розовое лицо юности и желтое старости, прозрачную голубизну неба и серый асфальт тротуаров, весеннюю зелень газонов и черные, еще оголенные, ветви деревьев, разноцветные одежды домов и автомобилей. Но здесь, на Цветном бульваре, под куполом цирка, все ограждено от реалистического света солнца, здесь царит искусственный свет прожекторов. В этом внезапном переходе от реальных красок дня к волшебным краскам искусства и заключается своеобразное очарование. Прелесть его еще и в том, что весь цирк отдан во власть детей. На утренник пришли школьники целыми классами...
Так, или приблизительно так, думал Владимир Днестров, уже в гриме и в костюме для выхода, поглядывая из-за спин униформистов на ярко освещенный амфитеатр цирка. Вот в ложе девочка, у которой на темных волосах сидит бант, как большая белая бабочка. С таким восхищением смотрят глаза девочки на манеж, с таким наивным восторгом всплескивает она ладошками, что Владимир невольно улыбается. Сколько раз он сам выступал на этом манеже, сколько раз видел выступления своих товарищей! Все было здесь привычно и знакомо. Но сейчас казалось, что свежесть детского восприятия снова вернулась к нему, казалось, что и он широко раскрытыми глазами ребенка впервые видит чудеса циркового искусства.
В центре манежа стоит дрессировщик с шамбарьером в руке. Оркестр играет вальс. И дрессировщик дирижирует — да, да, дирижирует! — но не оркестром, а танцем, который исполняют, пять лошадей чистой вороной масти, повинуясь плавным мановениям и пощелкиваниям шамбарьера.
Необычайно грациозно двигаются они в такт вальса. Белые плюмажи на их гордо посаженных головах колышутся, а тонкие, стройные ноги выписывают па. Окончив танец, лошади раскланиваются и, словно настоящие балерины, мило улыбаются.
Инспектор манежа объявляет следующий номер:
Светлана Корнева и Анатолий Салтыков — воздушные гимнасты!
Под звуки марша они выбегают на манеж.
В розовом трико Светлана казалась Владимиру еще стройнее. Все ее движения так легки и пластичны, будто она, как птица, создана для полета.
По веревочной лестнице Светлана поднялась на трапецию. Салтыков последовал за ней.
Работа воздушных гимнастов строго геометрична. Почти под самым куполом цирка они полетом своих тел вычерчивают сложнейшие фигуры. От точности этих рисунков, если работать без сетки, зависит жизнь гимнастов. Но и сетка, спасая жизнь, не спасает упавшего от конфуза. Следовательно, так или иначе, но необходимо работать с предельной точностью.
Уже месяц эта пара молодых артистов дебютирует в Московском цирке. Клоун Владимир Днестров познакомился со Светланой и почувствовал, что его покой, покой человека увлекавшегося, но ни разу не любившего, нарушен этим знакомством. Он пробовал подшучивать над самим собой, но вскоре перестал хитрить. Вопрос был ясен: он впервые в жизни полюбил. И пришли сомнения, мучительные ревнивые раздумья. Светлана вела себя с ним очень сдержанно. Что он знал о ней? Какие у нее отношения с партнером? Обычно воздушных гимнастов, мужчину и женщину, связывает не только совместная работа... Если предположить, что в данном случае брак не официален, — от этого Владимиру не легче.
«Сегодня же поеду к ней домой и все выясню. Поеду!» — мысленно твердил Владимир, следя неотрывно за работой гимнастов. Сейчас Светлане предстоял труднейший трюк — двойное сальто. Вот Салтыков повис головой вниз. Светлану понесла трапеция. Она отпустила ее.
Сальто. Второе сальто.
И руки девушки уверенно соединились с сильными руками партнера.
Уколы ревности усилились. Ревность! Чудовище с зелеными глазами... Откуда это? Кажется, из Шекспира. Но Владимиру сейчас не до метафор, даже шекспировских. Нужно взять себя в руки.
Наш выход! — шепнул ему постоянный его партнер Игорь Полунин.
Вежливо посторонившись, Владимир и Игорь пропустили мимо себя Светлану и ее партнера.
Маленькие зрители, еще взволнованные великолепной работой воздушных гимнастов, не сразу обратили внимание на Днестрова, понуро вышедшего на манеж с огромным чемоданом в руке.
Владимир Витальевич! Куда это вы собираетесь?— окликнул его Полунин, появляясь из бокового прохода.
На реку.
Опять тонуть?
Нет, плавать, — отвечал Днестров, вступая в репризу. А мысленным взором
все еще видел улыбающееся лицо Светланы.
Диван стоял в углу комнаты, возле двери. Всякий раз, просыпаясь, Владимир любовался высотным зданием университета. На рассвете вершину здания, словно плечи великана, окутывали облака. Когда облака рассеивались, солнце освещало на шпиле золотую звезду в полувенке колосьев. На боковых башнях отчетливо видны были огромные часы.
Я получил комнату с такими часами, какие не купишь ни в одном ювелирторге, — шутил Владимир.
Он наделял здание университета всевозможными названиями. Вечером, когда контуры его очерчивались рубиновыми огнями, это был маяк, или замок, или гигантская пагода. В праздничные вечера на здании загорались тысячи разноцветных лампочек, а снизу все оно подсвечивалось прожекторами. Зрелище было невиданно прекрасное: мазалось, что перед глазами стоит выросшая до неба красавица в русском расписном наряде.
Новый юго-западный район столицы разрастался с небывалой быстротой. Воздух, который еще совсем недавно рассекали крылья птиц, заполнился массивами высоких жилых домов. Пролегли здесь широкие шоссе, покатились по ним новенькие автобусы и троллейбусы. Метростроевцы пробивали тоннель к станции «Университетская».
Владимир Днестров получил комнату в этом районе, потому что старый дом, где он раньше жил, предназначался к сносу. Светлана живет тоже в юго-западном.
Сегодня он выяснит все.
Владимир шел медленно, стараясь разобраться в своих мыслях. Вокруг шумела стройка. Грузовики один за другим подвозили кирпич, блоки, плиты для перекрытий, бетонный раствор. Бульдозеры ровняли площадки. Ажурные стрелы кранов плавно поднимали и опускали грузы.
Через арку ворот Днестров прошел во двор дома, где жила Светлана-Лифт быстро поднял Владимира на седьмой этаж.
Дверь открыла чистенькая, круглая, как колобок, старушка в очках. Седые волосы ее гладко причесаны. Лицо приветливое, в веселых морщинках, и вся она какая-то домашняя, уютная.
Светлана Корнева дома? — спросил Владимир,
А вы проходите, — сказала старушка и посторонилась.
Владимир медлил на пороге.
Проходите, настойчиво приглашала старушка. Светлана скоро придет. А пока у нас подождите. Я вам скучать не дам, не глядите, что старая.
Она провела Владимира в большую комнату, судя по мебели, столовую. Дзерь на балкон была открыта, и тень от тюлевых занавесок шевелилась на чисто натертом паркетном полу.
Гостеприимная хозяйка усадила Владимира в кресло.
Можно и чайку попить, — щебеталаона, — на газе это быстро.
Вы не беспокойтесь, пожалуйста. Я и так посижу, — сказал Владимир.
Можно и так посидеть. За разговором. Это у нас найдется,— согласилась
старушка.
Владимир невольно улыбнулся. Старушка тоже улыбнулась и сказала:
Вот вы и повеселели, так-то оно лучше. А пришли хмурый. Зачем хмуриться
в молодые-то годы? Вы, наверное, тоже артист, как Светлана: сразу видно.
Из чего же это видно?
И, милый, у меня глаз, наметанный на цирковых артистов: у них стать особая, ловкая такая. Я девочкой страсть как цирк любила. Мой отец сторожем при нем был.
Каждый вечер бегала. И на старой квартире у нас часто артисты жили.
Она сдвинула на лоб очки. Наступило молчание.
Я, пожалуй, не дождусь, — сказал Владимир.
Соскучились со старой?
Что вы! Просто, может быть, я вас от дела отрываю...
А какие сейчас у меня дела! Вроде все переделала за шестьдесят четыре-то года. Разве что вязать буду, так это разговору нашему не помеха. — Она стала шарить рукой по столу. Вязать, говорю, а очки куда-то подевала...
Да они у вас на лбу.
Вот я всегда так: ищу их, ищу...
Надвинув очки, она подошла к этажерке. Владимир рассеянно следил за старушкой.
Усевшись за стол, покрытый вышитой скатертью, она поставила возле себя большую шкатулку. Солнечный луч заиграл на крышке, инкрустированной перламутром.
У Владимира перехватило дыхание. Широко раскрытыми глазами он уставился на палисандровую розовато-коричневую шкатулку с очень красивым рисунком: наездница, стоя на лошади, посылала воздушный поцелуй клоуну. В углу крышки, тоже перламутром, были выложены две буквы: В. Д.
В дверь постучали.
Можно, голубушка, — сказала старушка, словно видела того, кто стучал.
Вошла Светлана и, взглянув на Владимира, удивленно воскликнула:
Днестров?! Что вы тут делаете?! Ответила ей старушка:
Вас, милая, заждался. А я ему раз говорами надоедала.
Владимир встал, но не мог отвести глаз от палисандровой шкатулки.
Светлана взяла его за руку и, улыбаясь, повела к себе.
Человек иногда бывает настолько потрясен неожиданным открытием, что не может думать ни о чем другом, и все остальное видит, словно в каком-то тумане. Это своего рода транс, шок, навязчивая идея, — человек становится похожим на маньяка. Такое состояние трудно скрыть от окружающих.
В комнате Светланы Владимир увидел иллюзиониста Роберта. Карминов и своего постоянного партнера Игоря Полунина, который встретил его появление тушем на гитаре.
Что-то невесел нынче наш утопленник,— заметил Карминов, намекая на
утреннюю клоунаду.
Откачать забыли, — подхватил шутку Полунин.
Карминов усмехнулся:
А накачался он, видимо, изрядно. Владимир молчал. Вряд ли каламбуры друзей доходили до его сознания.
Полунин, аккомпанируя себе на гитаре, запел:
«Вскружила добру молодцу Буйную головушку Чара зелена вина!.»
Бывают и другие чары, — лукаво сказала Светлана.
Я нашла Владимира Витальевича в комнате у моей соседки.
Тогда понятно, — мечтательно закатил глаза Карминов.
Прелестная соседка может вскружить голову посильнее зелена вина...
Не знаю, не знаю, — протянула Светлана,— во всяком случае, все это загадочно, если принять во внимание, что моей прелестной соседке... по меньшей мере,
шестьдесят с лишним.
Дружный смех привел Владимира в себя.
Мне сейчас не до шуток, — сказал он таким искренне-проникновенным голо
сом, что все невольно притихли.
Светлана внимательно посмотрела на Владимира. У нее мелькнула мысль, что он сейчас начнет разговор, от которого она, предугадывая тему, уклонилась утром, при встрече у цирка. Она решила намекнуть ему, что при посторонних этого делать не нужно,
Владимир Витальевич, ваша серьезность — только трамплин для ответных шуток, не правда ли?
Мне не до шуток, — повторил Владимир.
Подойдя к нему, Полунин дружески спросил:
Володя, с тобой что-то стряслось?.. Если это не тайна...
Нет, не тайна...
И Владимир рассказал следующее. Только что совершенно неожиданно он увидел у соседки Светланы палисандровую шкатулку, принадлежавшую его отцу, Виталию Днестрову. Отец был не только известным клоуном, но и страстным любителем мастерить разные затейливые вещицы. Сделал он и эту шкатулку. В ней двойное дно с хитрым устройством. Там отец хранил чертежи своих аттракционов, некоторые интимные письма. Отечественная война настигла Виталия Днестрова на территории, оккупированной немцами. Виталий Днестров был связан с большевистским подпольем и погиб в застенках гестапо. Шкатулку он всегда возил с собой, и вот теперь она каким-то образом оказалась в Москве, у этой старушки. Нужно ли говорить о том, как все это взволновало Владимира! В этой шкатулке может находиться чертеж последнего неосуществленного аттракциона отца, но главное не в аттракционе, а в тех записках, которые, весьма возможно, хранятся в двойном дне — последних записках отца о героической борьбе подпольщиков...
Сейчас мы все узнаем! — воскликнула Светлана и выбежала из комнаты.
Все остались на своих местах в напряженном ожидании.
На лице Светланы, когда она вернулась, было написано явное разочарование.
Не повезло, — сказала она, — пока мы тут разговаривали, Серафима Петровна уехала на дачу.
А где эта дача? — быстро спросил Владимир.
Где-то по Казанской дороге, точно не помню... Ее сын каждый день заезжает
сюда после работы. Я у него спрошу адрес...
Владимир задумался: он шел сюда, чтобы решить одну задачу, а теперь приходится решать другую. Палисандровая шкатулка, словно все еще стояла перед его глазами. Какими судьбами попала она в руки этой старушки?
Глава вторая
УРАВНЕНИЕ С ДВУМЯ НЕИЗВЕСТНЫМИ
Моросил дождик. И, может быть, поэтому привычные вечерние огни сейчас особенно украшали Москву, Светились розовыми улыбками окна домов, как бы дразня дождик: а у нас уютно! Над бульварами, теряясь вдали, струился млечный путь фонарей. Елочными игрушками казались разноцветные трубки световых реклам. И какую-то карнавальную легкость придавала всему этому мельчайшая водяная пыль вокруг огней.
Владимир Днестров несколько дней гастролировал с выездной бригадой в Подмосковье. Вернувшись, он позвонил с вокзала Светлане. Трубку сняла соседка-старушка — он сразу узнал ее голос — и сказала, что Светлана еще не вернулась. Владимир назвал себя, спросил, помнит ли его Серафима Петровна. Она ответила утвердительно. Тогда Владимир попросил разрешения приехать. Соседка любезно согласилась.
Сидя в троллейбусе, Владимир нетерпеливо поглядывал в окно. Вот, наконец, и юго-западный.
Та же комната, в которой он уже один раз был, теперь освещалась большой бронзовой люстрой. Владимир бросил быстрый взгляд на этажерку, на круглый стол, но палисандровой шкатулки нигде не увидел.
Светлана еще в цирке,— сказала старушка.
Знаю, Серафима Петровна, но я хотел видеть именно вас.
Значит, все-таки понравилась старая? Владимир промолчал. Старушка, улыбаясь, сказала:
Ну, ладно, шутка — не грех. Садитесь, поболтаем.
Владимир уселся, и некоторое время обдумывал, как начать разговор. Наконец спросил:
Серафима Петровна, вы в цирке только в детстве бывали?
Что вы, милый, я каждый год в цирк хожу. Тогда вы, наверно, не раз видели
моего отца Виталия Днестрова?
Вот оно что: так вы его сын!.. Видела я вашего отца. Ну, как же, как же, Виталий Днестров любимец публики... Только что-то давно ужа, не слыхать о нем.
Отец погиб во время войны.
Они помолчали. Старушка из деликатности не стала ни расспрашивать, ни соболезновать. Она невольно отвела взгляд и, заметив на буфете вазу с печеньем, поднялась, чтобы взять ее.
Владимир первый нарушил молчание:
Я, Серафима Петровна, прошлый раз видел у вас одну вещь, которая принадлежала моему отцу...
Старушка замерла с вазой в руке.
Шкатулку? — тихо протянула она. В голосе ее слышалось крайнее изумление, почти испуг.
«Не отдаст»,— подумал Владимир.
Вы уже знаете? Вам Светлана сказала? — с беспокойством спросил он.
Серафима Петровна поставила вазу на стол, машинально разгладила складки скатерти.
Ничего мне Светлана не говорила, — сдержанно ответила она. Потом подумала
и добавила: И ничего я вам сейчас не скажу... Столько терпели, потерпите еще
денька два...
Старушка пристально смотрела на Владимира. Губы у нее были упрямо сжаты, и Владимир понял, что уговоры не приведут ни к чему.
Что ему оставалось делать?
Он растерянно извинился и ушел, ломая голову над загадочным поведением обычно столь любезной и добродушной старушки.
Это был обыкновенный стул. Наши мебельные фабрики тысячами выпускают такие стулья. Но капитан милиции Василий Антонович Корольков, иногда поглядывая на этот неодушевленный предмет, видел то, что было скрыто от взглядов посторонних. Он видел судьбы различных людей, сидевших на этом стуле, в его кабинете следователя. По-разному вели и чувствовали себя здесь люди. Что ж, понятно; одно дело — арестованные, другое — родственники, третье — свидетели, четвертое — потерпевшие...
Но сейчас на этом стуле сидела пожилая женщина, которую нельзя было включить ни в одну из перечисленных категорий.
Вы уж извините меня, товарищ капитан,— проговорила она смущенно,— если окажется, что из-за пустяков я вас от дела отрываю.
В нашей работе,— заметил Корольков,— пустяки порой превращаются в
очень важные дела. Я вас слушаю.
Старушка вздохнула:
Глупая, в общем, история, но раз уж я пришла к вам...
И она рассказала следующее...
Серафима Петровна сидела в плетеном кресле на террасе своей дачи в Краскове. На плетеном столике красовалась палисандровая шкатулка с вязаньем, но Серафима Петровна не вязала, а, уютно пристроившись в тени, смотрела на залитый солнцем садик. Впрочем, сказать «смотрела» — значит погрешить против истины, потому что очки были сдвинуты на лоб, а без очков Серафима Петровна очень плохо видела.
Поза у старушки была мечтательная. Молодые мечтают о будущем, старики вспоминают прошлое. Серафима Петровна, говоря откровенно, просто слегка дремала.
Шуршание гравия под чьими-то ногами на дорожке, ведущей к террасе, привело Серафиму Петровну. Привычным жестом она стала шарить рукой по столу в поисках очков. Посетитель, уже поднимался по ступенькам на террасу. Очков на столе старушка, конечно, не нашла и, неясно видя перед собой мужскую фигуру, спросила:
Вам кого?
Мягкий баритональный голос ответил:
Я к вам, Серафима Петровна... Мы незнакомы, но я взял на себя смелость...
Присаживайтесь,— любезно, как всегда, сказала старушка.
Человек сел. После некоторого молчания он заговорил:
Дело у меня к вам, Серафима Петровна, личное, глубоко меня волнующее...
Вы поймете меня... Мы, старики, так дорожим воспоминаниями...
Посетитель замолчал, чувствовалось, что он взволнован, и что говорить ему трудно. Серафима Петровна не торопила его: она была очень чуткая женщина. Человек вздохнул и продолжал:
Я случайно узнал, что у вас теперь находится шкатулка, которая некогда принадлежала моей покойной жене... Я готов вас умолять... Я уплачу любую сумму...
Казалось, что он сейчас заплачет.
В народе говорят: «У старых людей слезы близко». Глаза Серафимы Петровны увлажнились, она уже совсем ничего не видела. Растроганно сказала:
Дело не в деньгах... Простите, не знаю, как вас величать?
Иван Иванович.
Так вот, Иван Иванович, я очень даже вас понимаю, но... эта шкатулка ужасно нравится моей невестке, а у нее скоро день рождения...
В руках человека зашуршали деньги, голос его задрожал:
Здесь тысяча рублей... Умоляю вас, Серафима Петровна... За эти деньги можно
купить не одну, а две...
Серафима Петровна вздохнула, и этот вздох был достаточно красноречивым ответом для неизвестного ей доселе Ивана Ивановича. Он взял со стола шкатулку и исчез.
Рука хозяйки водворила очки на надлежащее место. Посетителя не было, но на столе лежала стопочка сторублевок и принадлежности для вязанья, вынутые из шкатулки.
Серафима Петровна испытывала некоторую неловкость: она не была жадной, и ей неприятно было сознавать, что за шкатулку уплачено чрезмерно. Но рассуждать об этом теперь было поздно: Ивана Ивановича и след простыл. Серафима Петровна убрала деньги, нашла коробку для вязанья, после чего, снова пристроившись на террасе в плетеном кресле, занялась чтением газеты. Но вскоре ее отвлек еще один неожиданный посетитель. Опираясь на палку, он с трудом взобрался по трем ступенькам на террасу.
Это был очень дряхлый, сгорбленный старичок с длинными седыми волосами, с седенькой, клинышком, бородкой и ершистыми седыми усами. Он был в темных очках и все время покашливал.
Простите, с кем имею честь?..— скрипучим голосом спросил старичок.
Пластинина Серафима Петровна, — ответила хозяйка, пододвинув ему второе
кресло.
Старичок, кряхтя, уселся.
Серафима Петровна, вооруженная очками, чувствовала себя с этим посетителем более уверенно, чем с первым, которого и разглядеть не сумела,
Не знаю, как приступить, — сказал старичок, — дело у меня такое...
«Неужели побирается по дачам? Что-то непохоже; уж больно прилично одет», —-подумала Серафима Петровна.
Старичок покашлял, покряхтел и продолжал:
У меня была одна единственная дочь... Во время войны она умерла... вдали
от меня... А я вот старый, одинокий, а живу...
В смерти и в жизни никто не волен.
Это так. Но понимаете, уважаемая Серафима Петровна, ничего у меня от дочери на память не осталось. Ни фотокарточки, ни безделицы какой-нибудь. И вдруг
я узнал, что шкатулка.
Серафима Петровна перебила его:
У вас дочь замужняя была? Старичок долго кашлял, потом, наконец, ответил:
Нет, девицей... Но, собственно говоря, какое это имеет значение?
А такое, гражданин, не знаю вас по имени, по отчеству, — раздраженно сказала
Пластинина, — что нечего морочить мне голову!..
Старичок заерзал в кресле:
Простите, Серафима Петровна, я забыл представиться: Иван Иванович...
Пластинину словно подбросило.
Как вы сказали?! — грозно спросила она.
И-Иван Иванович,— заикаясь, ответил старичок.
Сколько же вас Иван Ивановичей?!
Простите, не понимаю... Это очень распространенное...
Знаю, что распространенное! Только врать не надо! А я еще, дура, растрогалась.
Слыханное ли дело: сначала появляется один Иван Иванович и просит продать ему
шкатулку. Умоляет со слезами, дескать, память покойной жены. А тут еще один является, здравствуйте!
Просто совпадение... уверяю вас... в жизни случается...— бормотал старичок,
вставая.
Гневным движением Серафима Петровна сдвинула на лоб очки и не видела, как ретировался второй посетитель.
Рассказав капитану милиции о подозрительной охоте за палисандровой шкатулкой, Серафима Петровна в заключение призналась:
Я, товарищ капитан, грешным делом, стала на старости лет увлекаться книжками,
где ваша работа описывается. Хоть самой в следователи идти.
Корольков улыбнулся:
Во всяком случае, правильно сделали, что пришли к следователю. История занятная.
Он закурил и продолжал:
Из трех человек, внезапно заинтересовавшихся этой шкатулкой, вы знаете
лишь одного?
Да.
Припоминаю: был известный клоун Виталий Днестров... Вы говорите, что купили эту шкатулку в Одессе?
Да, я туда приехала вскоре после освобождения города.
Так. В комиссионный магазин вещи попадают разными путями... На шкатулке
были инициалы?
Старушка кивнула головой:
В. Д.
По лицу ее видно было, что она увлечена разговором со следователем не меньше, чем если бы читала приключенческую повесть.
Капитан взял листок бумаги и, что-то записав, начнем, сказал:
Есть основание предполагать, что Владимир Днестров говорил вам правду. Он в первое свое посещение видел у вас эту шкатулку?
Да, но ничего тогда не сказал... А теперь не знает, что у меня, ее уже нет.
Я промолчала: уж очень меня эти Иваны Ивановичи разозлили. Откуда они вдруг появились?
Задача, как говорится, с двумя неизвестными. Но мы постараемся ее решить.
Капитан поблагодарил старушку, записал ее адрес и обещал вызвать, когда потребуется. Попросил ничего никому не рассказывать.
Понимаю, — с достоинством произнесла Серафима Петровна.
Следователь остался один.
На другой день Василий Антонович Корольков зашел в ресторан на Цветном бульваре, где часто бывали артисты цирка.
Размышляя о загадочной истории с палисандровой шкатулкой, он сопоставлял известные ему факты. Трое заинтересовались шкатулкой Виталия Днестрова, Сыну она дорога как память об отце. Это понятно. Двое неизвестных привели схожие мотивировки: одному шкатулка дорога как память о жене, другому — как память о дочери. Оба назвались Иван Ивановичами. И имена их и мотивировки шиты белыми нитками. К тому же ни один из них не спросил у Серафимы Петровны Пластининой: было ли что-нибудь в шкатулке, когда она ей досталась? Зачем им нужна была пустая шкатулка? Пустая ли? Легко предположить, что в шкатулке имеется двойное дно. Что скрыто там, какие ценности? Вряд ли, материальные. Значит, документы. А что если документы, изобличающие в чем-то этих двух неизвестных. Страшная обстановка гитлеровской оккупации порождала героев сопротивления, но порождала и предателей. В тайнике палисандровой шкатулки могли быть документы, изобличающие предателей. К такому выводу прийти нетрудно, но пока что это только домыслы.
Заказав еду, капитан достал из кармана книжку в мягкой обложке. Это были воспоминания партизана, бесхитростно написанные. Но книжка волновала, волновали события, о которых рассказывал автор.
«Оккупанты не имели покоя ни днем, ни ночью. Партизаны выходили из леса и громили на дорогах немецкие транспорты. Постоянная связь поддерживалась с городским подпольем. Советские люди, старые и малые, включились в борьбу против гитлеровцев — люди самых различных профессий. Так, например, в одну из подпольных групп входил известный цирковой артист Виталий Иванович Днестров. Интересно отметить, что в другой подпольной группе участвовал тоже известный цирковой артист Сергей Николаевич Полунин».
Далее в книжке упоминалась в нелестных выражениях артистка Лидия Корнева — она стала работать в труппе немецкого цирка и, когда Советская Армия подступила к городу, бежала с оккупантами.
Корольков поднял голову. Перед ним стоял худощавый подвыпивший человек. Протянув руку, незнакомец сказал:
Здравствуй.
Потом отрекомендовался:
Человек-загадка.
Это прозвучало ошеломляюще странно, но быстро разъяснилось: так назывался номер, с которым худощавый человек выступал в цирке. Столь же неожиданно, как и подошел, подвыпивший артист вернулся к своему столику.
Корольков невольно улыбнулся. Для него, следователя, каждый человек был загадкой. Но, конечно, в ином смысле. Сколько через его кабинет прошло их, мужчин и женщин, пожилых, зрелых и совсем юных! Они учились или работали и до того, как совершили преступление, сами не поверили бы, что могут стать преступниками.
Какие извивы у человеческих судеб, какие бездны подчас подстерегают человека в жизни и как трудно бывает устоять на краю, не сорваться. Но как же дорог тот, кто устоял! Корольков любил людей и поэтому страстно любил свою профессию. Вот почему «преступление и правосудие» никогда не было для него сухой формулой.
Во время репетиции Владимиру никак не удавалось улучить мгновение, чтобы поговорить со Светланой с глазу на глаз. То рядом с ней был ее партнер Салтыков, то она разговаривала с режиссером, то с кем-нибудь из артистов. Наконец Светлана осталась одна, но в это время к Владимиру подошел служитель.
Товарищ Днестров, вас ожидают в фойе.
Кто?
Какой-то гражданин, говорит, что по важному делу.
Владимир пошел вслед за служителем.
По пустому фойе медленно прохаживался человек в коричневом костюме. Увидев Днестрова, он подошел и вежливо приподнял шляпу:
Корольков.
Эта фамилия ничего не говорила Владимиру, и человек пояснил:
Я работник милиции.
Владимир удивленно посмотрел на него. Корольков улыбнулся:
Я понимаю, что для вас это неожиданно. Но все же разрешите задать вам несколько вопросов.
Владимир молча согласился.
Речь идет о палисандровой шкатулке, — сказал Корольков, пристально глядя на молодого человека.
Брови Владимира приподнялись, но он молчал.
«Сдержанный товарищ, — подумал капитан, — попробуем его расшевелить».
Вслух сказал:
Вам неизвестна одна подробность, Владимир Витальевич. Дело в том, что этой шкатулки у Серафимы Петровны Пластининой уже нет.
Куда же она делась? — порывисто спросил Владимир.
Вопрос, который и меня занимает. Скажите, вы увидели шкатулку у Пластининой примерно дней десять назад... Не так ли?
Так.
И, вероятно, кому-нибудь об этом рассказывали?
Кому?
Своему партнеру, например...
Говорил... однако, не понимаю...
Корольков сделал предостерегающий жест. Владимир замолчал. Проследив за насторожившимся взглядом Королькова, он увидел какого-то старичка, подошедшего к служителю.
Старичок горбился, опираясь на толстую палку, и казался очень дряхлым. У него были длинные седые волосы, седенькая клинышком бородка и ершистые седые усы. Он все время покашливал, поправляя темные очки.
Следователь без воображения — все равно, что птица без крыльев. В памяти следователя запечатлеваются образы не только тех людей, которых он лично видел, но и тех, о ком ему рассказывали. Корольков мог бы поклясться, что Серафима Петровна обрисовала второго неизвестного посетителя точь-в-точь, как выглядел сейчас этот старичок, разговаривающий со служителем.
А вот и они, — сказал служитель, кивнув головой в сторону Светланы, вышедшей в фойе.
Старичок направился к ней. Корольков заметил, как лицо Светланы вспыхнуло при первых же словах старичка. Она невольно воскликнула:
Поедем ко мне! Вы все мне расскажете...
Владимир удивленно посмотрел на Королькова, потом на Светлану и старичка, направившихся к выходу.
Это артистка Светлана Корнева? — спросил Корольков.
Да,— лаконично ответил Владимир.
Вы знаете ее адрес?
Владимир медлил с ответом. Капитан достал записную книжку и самопишущую ручку. Пожав плечами, Владимир назвал адрес Светланы. Затем спросил:
Может быть, вы все-таки объясните?..
Безусловно,— ответил капитан. — Но не сейчас. Мы еще увидимся. Просьба к вам, Владимир Витальевич, наш разговор не разглашать.
Пожав недоумевающему Владимиру руку, Корольков удалился. Его теперь всецело, занимал вопрос: кто этот старичок в темных очках?
У будки телефона-автомата стоял молодой солдат.
Капитан Корольков оглядел новенькое обмундирование, тщательно заправленную под ремень гимнастерку, сапоги, начищенные до веселого блеска, и подумал сочувственно: «У парня увольнительная... А телефон занят».
Через плечо солдата он заглянул в окошко будки. Там виднелось кокетливо улыбающееся, сильно накрашенное лицо женщины в новомодной шляпке. Сделав капризную гримаску, женщина, наконец, повесила трубку и вышла из будки.
Солдат занял ее место. Ну, конечно, и у него был лирический разговор, но он действовал по-военному четко и быстро. Когда Корольков вошел в будку, там стоял сложный букет запахов: пряный аромат духов смешивался с запахами гуталина, ременной кожи, махорки.
Капитан вызвал к телефону одного из сотрудников своей группы. Сообщил ему адрес Светланы Корневой, описал старичка в темных очках, дал указание дожидаться его ухода от Светланы, выследить, не вызывая подозрений, и выяснить личность.
По дороге на работу Корольков задумался над тем обстоятельством, что у Серафимы Петровны Пластининой и Светланы Корневой один и тот же адрес. Это, возможно, имеет какое-то отношение к истории о палисандровой шкатулке. Но какое?..
К концу дня сотрудник, получивший от Королькова задание, доложил капитану о его выполнении.
Доклад был короткий. Старичок в темных очках вышел из дома в юго-западном районе в пять часов дня. На автобусе доехал до Калужской площади, там пересел на метро, вышел на Таганке. Зашел в дом — следовал точный адрес,— где и остался. Сотрудник навел справки. Фамилия старичка — Гончаренко Остап Спиридонович. Год рождения 1893. Репатриант. Недавно прибыл в Москву из Западной Германии, где долгое время находился в лагерях для так называемых перемещенных лиц.
Капитан распорядился продолжать наблюдение за Гончаренко и отпустил сотрудника.
...Зачем репатрианту, приехавшему из Западной Германии, понадобилась шкатулка Виталия Днестрова, что его привело к Светлане Корневой?
И, наконец, кто был тот человек, который купил шкатулку у Серафимы Петровны?..
Предстояла трудная филигранная работа. Задача с двумя неизвестными должна быть решена.
Глава третья
БЕНЕФИС ЛИДИИ КОРНЕВОЙ
Владимир Днестров после неожиданного разговора с капитаном Корольковым не вернулся на манеж.
Он поехал домой: было о чем подумать. Шкатулка исчезла. Милиция ведет расследование. Днестров старался проникнуть в смысл вопросов, которые ему задавал Корольков.
«Рассказывал ли Владимир кому-нибудь о том, что увидел у Серафимы Петровны шкатулку?»
Ну, говорил. Ну и что ж из этого, какое это имеет значение? Чепуха какая-то! Кстати, тогда при разговоре кроме Игоря присутствовали Светлана и Карминов. Этого Владимир не успел сообщить Королькову. Тот насторожился, как гончая, увидев старичка в темных очках. И немедленно потребовал адрес Светланы. Головоломка...
«Ни до чего путного додуматься не могу, видимо, следователь из меня плохой, — усмехнулся Владимир.— Я бессилен что-либо предпринять. Но шкатулку надо найти. Вся надежда теперь на милицию...».
В комнату вошел Игорь Полунин.
Ты что это сбежал? — хмуро спросил он, доставая из кармана бутылку вина и ставя ее на стол.
Так. Настроение...
У меня тоже…
Из-за отца?
Да, он все еще не совсем поправился...
Немного помолчав, Игорь взялся за бутылку.
Какая-нибудь закуска в этом доме найдется? — спросил он.
Ветчина тебя устраивает?.. Владимир Днестров выпивал редко. Он
не был пуританином. Просто-напросто его молодой здоровый организм не испытывал никакой потребности в алкоголе.
Но сейчас, сидя за столом, Днестров после нескольких рюмок вина чувствовал себя превосходно. Сгладились неприятности. Жизнь чертовски хороша! Кто сказал, что он не нравится Светлане?!
Мы сегодня свободны. Что ты делаешь вечером? — донесся до него, словно издалека, голос Игоря,
И Владимир невольно ответил товарищу так же, как ему самому недавно ответила Светлана:
Об этом я смогу сказать тебе лишь завтра утром.
Ответил и вспомнил, как говорил тогда Светлане: «Я уже несколько раз пытался с вами встретиться, но это всегда так трудно...». Светлана огорошила его: «А почему это должно быть легко?» И была права. Хорошая девушка. Нужно заслужить ее любовь! Она сильная, гордая. Она никогда не обращалась к нему ни с какими просьбами. А может быть, нуждается в помощи? Вино способствовало рождению романтических вымыслов, будоражило воображение. Когда-то Владимир увлекался книжками, в которых герои спасали своих любимых, рискуя жизнью, совершая подвиги. И сейчас ему это не казалось ни наивным, ни сентиментальным.
Только что он видел, как Светлана была взволнована встречей со старичком в темных очках. Может быть, у нее беда? Она не скажет Владимиру, не обратится к нему за помощью. А он...
Он поедет к Светлане домой. Никаких сомнений! Принято к исполнению!
Посмотрев на часы, Владимир сказал товарищу:
У меня есть дело, ты извини...
Дело есть дело, а жаль, — разочарованно ответил Игорь. — Так хорошо посидели...
Холодная сетка воды из душа била в плечи, в грудь, в лицо. Фарфоровая ручка скользила в ладони, гибкий шланг упруго извивался, поблескивая никелированными кольцами.
Насухо, до красноты растерев тело, Светлана накинула халатик и вышла из ванной.
В окно комнаты, глядевшее на запад, лился ослепительный свет солнца. Светлана зажмурилась и глубоко вздохнула. Холодный душ, как всегда, вызвал в ней радостное чувство молодости, здоровья, силы. Но в это привычное ощущение сейчас вкрадывалось нечто новое, тревожное. Стал раздражать яркий свет, шум, доносившийся с улицы, захотелось полумрака, уединения со своими мыслями.
Светлана затворила окно, задернула штору и прилегла на диван.
Только что на этом диване сидел старичок в темных очках. Разговор с этим человеком вызвал в памяти Светланы картины детства, всколыхнул, потряс ее душу.
«Два звонка. Надо открыть».
На пороге Владимир, глаза его блестят, но он смущенно спрашивает:
Я не помешал?
Нет, входите. Это очень хорошо, что вы пришли, — ответила Светлана и сама удивилась радостным, теплым ноткам своего голоса.
У вас хорошев настроение, — пробормотал Владимир, ошеломленный неожиданно радушным приемом.
Садитесь, Володя, вот сюда, — сказала Светлана, усаживая его на диван.
Впервые она его так назвала, и Днестрову захотелось не сидеть, а плясать, но руки девушки были на его плечах и, испытывая невыразимое наслаждение, он не решался даже шелохнуться. Как бы угадав его мысли, Светлана сказала:
Вы, вероятно, считаете меня легкомысленной, переменчивой, как ветер...
Нет, что вы!..
Не отрицайте: вы всегда жаловались, что я холодно отношусь к вам, избегаю вас...
Мне это было больно...
Простите, Володя... Я вам все объясню...
Она замолчала. Владимир почувствовал, что у него горят щеки, но он не торопил девушку. Светлана сделала жест, словно раздвигая какую-то завесу.
Вам я расскажу все... Вы поймете... Горько мне было думать, что между судьбой вашего отца и судьбой моей матери такая пропасть... Во время войны мне было десять лет.. Украина... Оккупация... Расстрелы, виселицы, душегубки...
Моя мать была цирковой артисткой. Красивая, ласковая. Я любила ее, как только может любить девочка красивую, добрую мать... Что же должна была я почувствовать, узнать, что моя мать выступает перед гитлеровцами, видя, как за ней ухаживают гестаповские офицеры и как в ответ на их комплиманты, она улыбается... А вокруг наши советские люди… они не скрывали своего презрения к моей матери.
В обе свои руки Владимир взял руку девушки, она не отняла ее. Глухим от волнения голосом продолжала:
Я стала замкнутой, избегала ее ласк. Для неё это было мучительно, но я ничего не могла с собой поделать. Вскоре мать отправила меня к тетке в деревню... больше я ее не видела...
Голос Светланы прервался.
Мне все понятно, — тихо произнес Владимир. Но разве вы в чем-либо виноваты: дети за родителей не отвечают...
Это легко сказать, но...
Светлана встала, подошла к окну и раздернула штору.
Теперь все иначе, — сказала она, — это как луч света в темноте... Сегодня меня разыскал человек, недавно вернувшийся из Западной Германии. Бывший военнопленный. От него я узнала другое...
Перед неподвижным, задумчивым взглядом Владимира, словно на экране, возникли ожившие картины, о которых рассказывала Светлана.
...В наружности директора цирка господина Пауля Краусса все карикатурно устремлено вверх: тощая, какая-то удивительно плоская и вытянутая фигура, торчащие рыжие волосы, пучкообразные косые брови, выпученные, вылезающие на лоб глаза, неестественно приподнятые костлявые плечи.
Господин директор был не в духе.
Огромный амфитеатр цирка скудно освещался несколькими тускло горевшими лампочками. Пахло, как всегда пахнет в цирке — сыростью, опилками и лошадьми. Вольтижер Эрнст Тиль, стоя в центре манежа, изредка пощелкивал шамбарьером. На нем были шоколадного цвета сапоги с короткими голенищами, такого же цвета вельветовая куртка, застегнутая наглухо, и серые в крупную клетку бриджи. Лицо его без слоя грима и пудры, без вечерней привычно деланной улыбки выглядело старым, усталым и скучным. По кругу лениво трусила вислозадая кобыла. Крошечная женщина с типичным старообразным лицом карлицы, стоя на крупе кобылы, балансировала, перебирля ножками, обтянутыми розовым трико, Это была, как гласили афиши, «знаменитая малолетняя наездница Тереза Тиль». Время от времени она вскрикивала пискливым голоском «ап!» и прыгала через шест, который подставлял седой служитель в грязной парусиновой курточке. Прыгая через шест, Тереза Тиль дважды срывалась на опилки манежа. И тогда с губ директора сыпались грубые ругательства, гулко отдаваясь под куполом цирка.
Старая кляча — кричал директор, брызгая слюной. - Тридцать лет ты проделываешь свой бездарный номер и до сих пор не научилась. На конюшню! К черту! Я плачу тебе деньгами, а не соломой!
Директор плюнул и отвернулся от манежа.
У господина Пауля Краусса были весьма серьезные причины для плохого расположения духа. Полгода его цирк по приказу министра пропаганды Геббельса выступал перед воинскими частями, действующими на Восточном фронте. Надлежало, требовал приказ, поднять благородным древним цирковым искусством дух непобедимой германской армии. Но о каком поднятии духа могла идти речь, когда труппа Краусса стала совсем убогой, поредев больше чем наполовину: артисты всеми правдами и неправдами возвращались в фатерлянд. Хорошо еще, что на Украине Крауссу удалось заполучить в свою труппу русскую артистку Лидию Корневу. И теперь здесь, в большом польском городе, где отдыхают и развлекаются высшие офицеры, эта русская артистка, может быть, выручит его. Выручит, если, наконец, уже готов у нее обещанный новый аттракцион. А она все оттягивает и оттягивает. Как тут господину директору не прийти в дурное расположение духа!
Но кислая мина на его лице внезапно сменилась сладкой улыбкой. Он увидел приближающуюся к нему элегантно одетую молодую женщину.
Господин директор, здравствуйте, — сказала она, тоже улыбаясь.
Мое почтение, госпожа Корнева! — произнес Краусс, привстав и приподняв котелок. — Поглядите, какой я уже приготовил анонс!
И он протянул Корневой афишку, на которой было изображено ее улыбающееся лицо и крупными буквами напечатано:
ЗНАМЕНИТАЯ РУССКАЯ АРТИСТКА ЛИДИЯ КОРНЕВА АТТРАКЦИОН С ЛЕТАЮЩИМ АВТОМОБИЛЕМ. НЕБЫВАЛЫЙ УСПЕХ!
Ну что ж, у меня тоже все готово, - сказала Корнева.
Великолепно! — воскликнул директор, и его лицо еще больше расплылось в улыбке.
...Несколько гастролей Лидии Корневой, данных ею в польском городе, прошли действительно с небывалым успехом, Успех этот, собственно говоря, зиждился не на аттракционе с летающим автомобилем, а на красоте и обаянии артистки.
С восьмиметровой высоты спускалась на балкон, где обычно помещается оркестр, узкая деревянная дорожка, установленная под углом в 30 градусов. Достигнув балкона, дорожка шла в горизонтальном направлении, обрывалась и затем продолжалась тоже горизонтально, но ниже уровня балкона на два метра. На верху дорожки был укреплен в наклонной плоскости маленький, изящный автомобиль. Под ослепительным светом прожекторов у автомобиля возникала стройная фигура в черном трико, Грациозным жестом надевала Лидия Корнева не свою золотистую голову кожаный шлем, садилась в автомобиль, пристегивала себя ремнем к сиденью, и номер начинался. С нарастающим грохотом автомобиль катился по дорожке, добегал до обрыва и, подчиняясь огромной силе разгона, пролетал по воздуху три метра, снова опускаясь с математической точностью на дорожку, Пробежав по этой дорожке еще два-три метра, автомобиль останавливался. И, когда Лидия Корнева, спрыгнув на манеж, раскланивалась с публикой, состоявшей исключительно из немецких офицеров и солдат, они разражались бурей аплодисментов.
Директор цирка Пауль Краусс торжествовал.
Широковещательные афиши, расклеенные по всему городу, гласили:
ЦИРК КРАУССА ТОЛЬКО ДЛЯ НЕМЦЕВ БЕНЕФИС ЛИДИИ КОРНЕВОЙ
новый трюк В ЛЕТАЮЩЕМ АВТОМОБИЛЕ!
В этот вечер в цирке Краусса, как говорится, яблоку негде было упасть. На галерке и трибунах — тяжелый солдатский дух, сплошная серо-зеленая масса. В ложах и партере блистает золотое шитье на мундирах штабных офицеров и чинов высшего командования.
Господин Пауль Краусс во фраке, сияя рыжими волосами, крахмальной манишкой и лаковыми башмаками, вел программу.
Зрители с нетерпением ожидали третьего отделения, в котором предстояло выступление Лидии Корневой.
Наконец после антракта господин директор объявил долгожданный номер.
Оркестр заиграл марш, и у автомобиля появилась бенефициантка. Ее встретили громкими аплодисментами. Прижав руки к сердцу, она раскланялась, но не успела сесть в автомобиль, как свет внезапно погас. В абсолютной темноте послышался нарастающий грохот автомобиля.
Раздались тревожные голоса:
Свет!
Дайте свет!
И свет вспыхнул — грозный, ослепительный взрыв страшной силы. Это был последний свет, который довелось увидеть многим гитлеровцам, пришедшим в тот вечер в цирк Краусса. Автомобиль, начиненный взрывчаткой, разлетелся, но тысячи стальных осколков, сея вокруг смерть,
А в это время в переулок, примыкающий к цирковому зданию, выбежала женщина. Навстречу шагнул высокий мужчина, накинул ей на плечи пальто, и они скрылись за углом.
Над зданием цирка взвивались багровые языки пламени. В городе началась тревога…
Владимир перевел дух, как будто сам только что присутствовал при этой диверсии, о которой ему рассказала Светлана.
Маме удалось скрыться, — продолжала девушка. — Она стала жить под чужим именем и в числе многих людей была вывезена на работу в Германию. Этот аттракцион и весь план диверсии был разработан вашим отцом еще на Украине... Мама работала по заданию Виталия Днестрова, и только он знал истинную правду о ней...
Владимир встал, Светлана подошла к нему.
Володя, — сказала она порывисто,— неужели вы до сих пор не видели Серафимы Петровны? Ведь в шкатулке вашего отца могут быть документы...
Как ему поступить? Его связывает обещание, данное Королькову... Что ж, об этом он будет молчать, но остальное...
Я говорил с вашей соседкой, — сказал он, — но она себя как-то странно ведет: не отвечает ни да, ни нет...
Светлана свела брови над переносицей.
Странно... Серафима Петровна — отзывчивая и умная женщина... Она все время на даче, и я ее не вижу... Но, если вы не возражаете, я поеду к ней, поговорю...
Закуривая, Владимир задумчиво сказал:
Не вижу, почему бы мне возражать... Наши с вами судьбы как-то сплелись... В том повинна война... У вашей матери была очень трудная роль: легче открыто смотреть в глаза врагам, чем носить маску предателя и видеть презрение в глазах близких людей...
Светлана благодарно взглянула на него.
Знаете что?! — воскликнул Владимир.- Ведь отец Игоря Сергей Николаевич Полунин во время оккупации был в том же городе, где были ваша мать и мой отец. Что если нам поехать к нему и посоветоваться?... Правда, с ним случилось несчастье: несколько дней назад его сшибла машина. Но он почти поправился.
Так едем?
Едем!
Вскоре они уже шли рука об руку по улице, на которой жил Сергей Николаевич Полунин.
Глава четвертая
ЧТО В ТАЙНИКЕ ШКАТУЛКИ?
Академик Павлов создал учение об условных рефлексах. Артисты цирка, занимающиеся дрессировкой животных, опираются на учение Павлова. А заядлые курильщики, задумывались ли они когда-нибудь над этой штуковиной — условными рефлексами? Черт побери, как хочется закурить сейчас же после еды! Как хватаешься за папиросу в минуту волнения! Как необходима эта благословенная и проклятая папироса, когда предаешься воспоминаниям! Жизнь не в жизнь, если в различных обстоятельствах не затянешься горьким и сладостным дымом. Но вот начинает сдавать сердце. Волей-неволей приходится сказать: прощай, папироса! И как же ее подчас не хватает! Человек, бросивший курить, никак не может отделаться от условных рефлексов, выработавшихся за долгое время курения.
Пять лет не курил, а теперь, хоть убей, не могу, — бормотал Сергей Николаевич Полунин, жадно затягиваясь папиросой.
А сердце пошаливало, глухая боль гнездилась в нем. Сергей Николаевич лежал на широком диване у себя в кабинете, поглаживал грудь, словно стараясь задобрить непослушное сердце.
Полежав немного, он встал, подошел к письменному столу. Здесь ждет его неоконченная рукопись воспоминаний о долголетней работе в цирке. Сколько вложено в нее любовного труда! Тут и личный опыт артиста, и опыт педагога-режиссера. Ему дорога его работа в цирковом училище, воспитание молодых артистов. В этом сейчас весь смысл его жизни, а он не может, не в силах ни писать, ни преподавать. Часами лежит на диване, беспрерывно курит и тоскующими глазами глядит на полки с книгами на фотографии в скромных рамках — они развешаны по стенам кабинета, — и в каждой из них цирк, работа на манеже самого Сергея Николаевича Полунина и его товарищей...
Он почти совсем не разговаривает со своими близкими. Болен. На том же основании строго-настрого запретил пускать к нему кого-либо из друзей или знакомых. Не подходит к телефону.
Снова за папиросу! И без того уже сизая пелена табачного дыма стелется под потолком. Сергей Николаевич открыл форточку. Пелена разорвалась и стала уползать. Потянуло свежим воздухом.
Полунин постоял, тяжело дыша, погладил грудь — шалит старое сердце…
Звонок в передней заставил его вздрогнуть. Это тоже условный рефлекс, выработавшийся в последние дни. Домашние не звонят: у каждого свой ключ...
Быстро подошел к двери, стал прислушиваться. Узнал голоса Светланы Корневой и Владимира Днестрова.
Володя! Он рос на его глазах... Сергей Николаевич любит его, как родного сына... Но сейчас его, именно его, более чем кого-нибудь другого, он не может видеть... Неужели пустят? Нет, работница говорит:
Вы уж извините: болен Сергей Николаевич, а Игорь Сергеевич еще не возвращался...
«Болен? Нет, это хуже болезни»,— подумал Полунин и снова жадно закурил.
Люди просыпаются по-разному. Некоторые долго не могут оторваться от сновидений, их мысли все еще бродят среди туманных образов, навеянных сном. В особенности если пробуждение наступает в чужом месте: непривычная обстановка путает в сознании сон с явью. Лица у людей в такие мгновения растерянные, в глазах выражение беспомощности, как у близоруких без очков. Но есть и другие — в любой обстановке они пробуждаются сразу, словно прыгают в холодную воду. Василий Антонович Корольков принадлежал ко второй категории. Армия, фронт, работа следователя, связанная с частыми командировками, воспитали в нем это свойство.
Просыпался Василий Антонович рано, когда бы ни лег спать. Вот и сейчас, едва ли не с первыми лучами солнца. Король-
ков открыл глаза: он у себя дома. Все пошло по привычному руслу — зарядка, холодный душ, кофе и легкий завтрак, мысли о деле, над которым он накануне работал.
Собственно говоря, можно ли было назвать это «делом»? Ведь официального заявления о совершенном преступлении не имелось.
Королькову невольно вспомнился эстрадный куплетец:
«Явилась тетка в отделение: — Предупредите преступление! —
А в ответ сказали тете: — Когда убьют, тогда придете».
Нет, он не принадлежит к такому казенному типу работников. Если зародилась мысль, что неразоблаченный преступник бродит на свободе, надо действовать. Но для этого необходимо собрать неопровержимые улики.
Корольков задумался над уравнением с двумя неизвестными. Как решить эту задачу?
Тринадцать лет назад Серафима Петровна купила палисандровую шкатулку в комиссионном магазине в Одессе. Долгие годы никто этой шкатулкой не интересовался. Охота за ней началась на днях, после того как Владимир Днестров увидел ее у Серафимы Петровны. Напрашивается вывод: о местопребывании шкатулки заинтересованные лица могли узнать от Владимира Днестрова. Или от тех, кому он об этом рассказывал. Владимир Днестров попал к Серафиме Петровне случайно, не застав Светлану Корневу дома. Потом Корнева пришла и повела Днестрова к себе в комнату. Естественно, что он мог рассказать ей о неожиданной находке. Мать Светланы бежала с оккупантами. Старичок в темных очках приехал из Западной Германии. Так наращивается цепочка, ведущая к репатрианту Гончаренко. Не исключено, что он — один из двух неизвестных.
Кто же другой, купивший шкатулку у Серафимы Петровны?
Во время оккупации трое цирковых артистов — Виталий Днестров, Сергей Полунин и Лидия Корнева — были в одном и том же городе. Днестров и Полунин участвовали в сопротивлении. Первый погиб, второй уцелел.
Владимир Днестров мог рассказать, что видел шкатулку, партнеру — Игорю Полунину, а тот — своему отцу.
Логическая цепочка следователя подобралась к Сергею Николаевичу Полунину. Возможно, что он и есть другой неизвестный.
Но все это только догадки, а нужны факты.
Капитан милиции Корольков был смелый человек, фронтовик. Товарищи по работе говорили, что он ничего не боится. А было нечто такое, чего всегда боялся Корольков: ранить прямым обвинением или даже подозрением невиновного.
До сих пор, анализируя обстоятельства странной охоты за палисандровой шкатулкой. Корольков связывал их с событиями Великой Отечественной войны. Он допускал, что в тайнике шкатулки могли быть документы, изобличающие предателей.
Но вчера, подбирая материал о клоуне, Виталии Днестрове, капитан прочел в журнале статью, которая его очень заинтересовала. Статья была напечатана перед войной. Подписана: Сергей Полунин.
Прочел — и появились новые мысли, надо на свежую голову перечитать ее. Корольков открыл журнал на заложенной странице...
«Виталий Иванович Днестров свои первые шаги к успеху сделал еще на манеже старого, дореволюционного цирка. Интересна биография этого талантливого клоуна.
Его дед, Иван Днестров, был хозяином маленькой бродячей труппы. Началом для создания труппы послужила шарманка. Дед ходил с шарманкой по дворам, вертел нехитрые песенки, а потом собирал в шапку «тринкгельд» — доброхотную плату за свою музыку. Вскоре он завел лохматого песика Гараську, которого выдрессировал на удивление. Гараська ходил на задних лапках, танцевал, кувыркался через голову, выл под шарманку и вместо хозяина с шапкой в зубах собирал «тринкгельд». Однажды в одесском порту дед купил мартышку у подвыпившего боцмана с английского парохода, прибывшего из Сингапура... Мартышку прозвал Анелькой и тоже выучил ее разным штучкам. Анелька была презабавная: важно носила пышную юбочку, кокетливую шляпку с пером, ходила под зонтиком, ездила на Гараське, как амазонка. Короче говоря, изображала светскую даму. «Предприятие» разрасталось: Иван Днестров женился, его жена обладала неплохим контральто. Таким образом, бродячая труппа пополнилась певицей. А через несколько лет в труппе Ивана Днестрова появился новый артист — шестилетний акробат Виталий Днестров. Его научили ходить на руках и стоять на голове, делать рундаг, флик-фляк и кульбит.
На ярмарке в Нижнем Иван Днестров выстроил себе балаган. К тому времени он тоже кое-чему научился: жонглировал круглыми предметами или длинными ножами, балансировал горящей лампой.
На раус перед балаганом выходил закликала в красной рубахе и зазывал народ веселыми куплетами. Маленькая труппа Ивана Днестрова нелегким трудом зарабатывала свой хлеб.
Виталий Днестров выучился грамоте по вывескам и впоследствии знал несколько языков: этому способствовало постоянное общение в цирке с иностранными артистами.
Цирк Виталий Днестров полюбил однажды и на всю жизнь после первого же посещения. Разве сравнишь его с балаганом? Когда Виталию Днестрову исполнилось десять лет, он поступил учеником в цирк Кука. Трудная жизнь ожидала его там. Кук отличался суровым характером, нередко наделял колотушками не только учеников, но и артистов. В те времена это никого не удивляло — колотушки считались закономерным методом циркового обучения.
Вставали ученики на заре, работали до ночи. Они должны были ежедневно заниматься тренировкой, участвовать в репетициях, а также помогать хозяину в его домашних делах. По очереди несли ночные дежурства в конюшне.
Подростков обучали «каучуку»: тело акробата приобретало такую гибкость, как будто оно совсем без костей. Обучали вольтижировке, жонглированию, гимнастике на трапеции, эквилибристике, балансу. Зачастую тренировки приходилось проводить во дворе, у конюшни, на навозе, потому что весь манеж почти всегда был занят под репетиции феерий. Пантомимы-феерии были особенно любимы народом. Некоторые из них, например «Бой быков в Испании», «Стенька Разин» и «Карнавал в Венеции», пользовались большим успехом.
Жили ученики в цирке, спали, завертываясь в ковер. Хозяин одевал их, но не очень щедро кормил.
Виталий Днестров восхищался мастерством тогдашнего любимца публики клоуна Макса Высокинского. И сам мечтал стать клоуном. Но не скоро сбылась эта мечта.
Из цирка в цирк бросала судьба Виталия Днестрова. Он служил у Малевича в Одессе, у Саламонского в Москве, у Сципиона Чинизелли в Петербурге... всего не перечтешь.
Он любил запах цирка — волнующий, возбуждающий. Виталий Днестров говорил, что в цирке пахнет торжественностью, лошадьми и страстями, что там, как нигде, постигаешь, каким прекрасным и совершенным создала природа человеческое тело, какую отважную душу вдохнула в него. В цирке кажется, что сила, ловкость и смелость достигают своих пределов.
Итак, мечтой Виталия Днестрова было стать клоуном. Но он не хотел подражать уже существующей маске.
Клоун был обязательно рыжим. С галерки истошно кричали:
Рыжий, на помощь!
Откуда взялось это восклицание? В чем должна была заключаться помощь Рыжего?
На деле он мешал всем. Мешал униформистам расстилать и свертывать ковер, мешал им ставить и убирать реквизит. И, когда галерка восклицала: «Рыжий, на помощь!» — в это восклицание вкладывалась ирония. Но Рыжий действительно помогал, именно тем и помогал, что мешал. Это было зрелищем — и весьма веселым зрелищем. Получалось, что представление ни на минуту не прерывается, даже во время перестановок.
В положении Рыжего было нечто унизительное: он был дурак, над ним смеялись, он получал затрещины. Дураки были господской забавой, богатый барин держал при себе шута.
А Виталий Днестров хотел развлекать простой народ, стать его любимцем, заслужить его уважение. И он пошел по пути тех русских клоунов, которые черпали вдохновение из источника народных сказок. В самом деле, разве излюбленный персонаж этих сказок, Иванушка-дурачок, действительно дурак? Он чист душой, но не глуп. За внешней простоватостью скрываются сметка, умельство, отвага. Из всех передряг он выходит победителем.
Этот образ привлекал Виталия Днестрова. Он стал работать. Успех превзошел все ожидания.
Надо сказать, что в своей работе Виталий Днестров учел еще одну очень важную вещь: специфику цирка. Он понял, что одними остротами тут не обойдешься, что нужно их сочетать с подлинным цирковым мастерством, причем с мастерством универсальным.
Он придумал номер «Конек-Горбунок».
По кругу бежала лошадь без седла и уздечки. На манеж выходили барин в костюме для верховой езды и жокей англичанин с трубкой в зубах. Барин кричал на жокея:
Мистер Смит, я вам плачу деньги, черт побери, не для того, чтобы вы курили трубку!
Жокей флегматично молчал. Барин повышал голос:
Я вас спрашиваю: вы усмирили мою новую лошадь?!
Не вынимая трубки, жокей цедил сквозь зубы:
Это не лошадь, а черт! Найдите дурака, которому не жаль сломать себе шею.
Появлялся Виталий Днестров, одетый как деревенский парень, в лаптях. Барин восклицал:
А вот и дурак, легок на помине! — и, обращаясь к парню, предлагал: — Хочешь заработать целковый?
А для чего не заработать! Целковый на дороге не валяется.
Верно, — говорил барин, — вот целковый, а вот лошадь: проедешь на ней по кругу несколько раз — получишь за это целковый.
Можно, — соглашался парень.
Он догонял лошадь, хватал ее за холку, лошадь поднималась на дыбы, и парень падал вверх тормашками.
Барин и жокей смеялись. Но парень не сдавался. Попытка за попыткой, неудача за неудачей. И вдруг на всем скаку он взлетал на лошадь, даже не прикоснувшись к ней руками. Некоторое время он показывал высокий класс вольтижировки. Наконец, круто осадив, соскакивал на манеж. Лошадь продолжала стоять как вкопанная.
Виталий Днестров подходил к барину и требовал целковый. Барин отказывался платить.
Какое было условие? Проехать по кругу? — спрашивал барин. А ты падал.
Но ведь я ездил!
Это потом. И то удивляюсь, как это тебе удалось?
Я слово знаю.
Какое слово?
Заветное.
Ах, вот оно что! Скажи его мне.
Дай сто рублей.
Барину хочется узнать заветное слово. Он дает деньги. Тогда Виталий Днестров объясняет:
Ты должен в самое ухо лошади сказать «Конек-Горбунок, хвостом верти, но быстрее ветра лети!»
Лошадь стоит смирно. Барин подходит к ней, наклоняется к ее уху. Лошадь встает на дыбы, барин летит кубарем.
В бешенстве кричит:
Ах ты, мошенник! Ничего не стоит твое слово!
Как — не стоит? А сто рублей! Только ведь слово без умения не помогает,— смеется Днестров.
Кто же оставался в дураках?..
Простой народ полюбил клоуна Виталия Днестрова.
Виталий Иванович решил ввести в свои репризы злободневную политическую сатиру: на околоточных надзирателей, черносотенцев, чиновников-взяточников.
Материала для сатиры в Российской империи было более чем достаточно. Далеко ходить за ним не приходилось.
Но первая же попытка в этом жанре окончилась неприятностями: клоуна Виталия Днестрова вызвали в полицию.
Было это в одном губернском городе.
Виталий Днестров выступал, с номером, который назвал «Жар-птица».
Уже тогда проявилась в нем склонность к аттракционам, связанным с точным расчетом, с инженерией.
Чучело жар-птицы было сказочно оформлено, освещалось изнутри, и казалось, что птица действительно горит жарким золотом. Почти под самым куполом она сидела на проволоке. По этой проволоке Днестров шел за жар-птицей, но она ускользала из-под самых рук. В конце концов, после головоломного трюка он ловил ее.
Поздравляю тебя, Виталий Иванович, — говорил шпрехшталмейстер, — тебе все же удалось поймать свою жар-птицу. Посади ее скорее в клетку.
А зачем ее в клетку сажать? Она не гадит и взяток не берет.
Помилуй, Виталий Иванович, где же ты видел птицу, которая берет взятки?
Ты не у меня спрашивай, а у почтеннейшей местной публики: она знает такую птицу.
Городской голова, носивший птичью фамилию Цапля, был черносотенцем и взяточником. Намек не нуждался в комментариях.
Разразился скандал. Дело не ограничилось головомойкой в полиции — Виталия Днестрова выслали из города.
В дальнейшем подобные инциденты стали с ним случаться все чаще и чаще, но он упрямо протаскивал на манеж политическую сатиру.
В то же время Виталий Днестров увлекался работой над созданием аттракционов с хитро придуманной аппаратурой. С такими аттракционами приезжали на гастроли в Россию иностранные артисты. Вернее сказать, это были владельцы аппаратуры, подчас ничего сами не умеющие делать, но содержавшие у себя на службе исполнителей. Понятно, что. эти хозяйчики загребали деньги, уделяя лишь малую долю артистам-исполнителям.
Большим успехом пользовались аттракционы Виталия Днестрова «Огненная мельница» и «Чертово колесо».
Последний из них, интересный по выдумке и со сложной механикой, был сделан по чертежам, как настоящее инженерное сооружение. Чертежи эти и технические расчеты Виталий Днестров хранил в строгом секрете. Дело в том, что иностранцы, хозяйчики аттракционов, не раз обращались к нему с коммерческими предложениями. Днестров неизменно отвечал отказом;
Аттракционы русские и за границу не продаются.
Были попытки выкрасть у Виталия Днестрова чертежи его аттракционов...».
Дочитав до этого места, Корольков красным карандашом подчеркнул слово «выкрасть».
Возникала вторая версия: охота за чертежами последнего, неосуществленного аттракциона Виталия Днестрова.
В тайнике шкатулки могли оказаться не документы, связанные с Отечественной войной, а чертежи аттракциона.
Задача следствия — выяснить, за чем охотились неизвестные...
Зазвонил телефон. Корольков снял трубку.
Сотрудник, который вел наблюдение за репатриантом Гончаренко, сообщил капитану, что старичок в темных очках и Светлана Корнева приехали в Красково и находятся на даче Серафимы Петровны.
Отлично, — сказал Корольков. — Выезжаю..
Глава пятая
ДВА СТАРИЧКА В ТЕМНЫХ ОЧКАХ
Капитан Корольков после телефонного разговора с сотрудником сейчас же выехал на машине в Красково.
Он любил Подмосковье с его скромной великорусской природой. Среди вековых сосен, огороженных низенькими заборчиками, мелькали кровли нарядных дач. Летние платья женщин пестрели, как цветы.
Но как меняются эти знакомые издавна пейзажи! Машина промчалась мимо новых корпусов завода с высоченными трубами. Шоссе пересекла высоковольтная линия электропередачи. Мачты шагали куда-то вдаль, как сказочные великаны в семимильных сапогах, неся на своих плечах поющие провода. На железнодорожных путях стояло множество открытых платформ, на которых новенькие, прямо с конвейера, грузовики отправлялись в свое первое путешествие в качестве пассажиров.
Был полдень, когда Корольков приехал в Красково. Сотрудник ожидал его.
Все еще там? — коротко спросил капитан.
Да, — ответил сотрудник,
Можете быть свободны, — сказал капитан и пошел по направлению к даче Пластининой неторопливой походкой прогуливающегося человека.
Цель его приезда сюда была только одна — поговорить с Серафимой Петровной после ухода ее гостей, когда она еще будет под свежим впечатлением второй встречи со старичком в темных очках.
Корольков замедлил шаги и остановился у домика с затейливо вырезанными наличниками окон, откуда хорошо видна была дача Пластининой.
Он сел на скамеечку, закурил.
Медленно тянулось время. Капитан уже докурил папиросу, а гости Серафимы Петровны все еще не уходили.
Внезапно Королькова охватило беспокойство. Он почувствовал, что за ним кто-то наблюдает.
Василий Антонович развел руки, потягиваясь, словно разминая затекшее тело, потом встал и, зевая, оглянулся.
Из окна с резным наличником смотрела на Королькова круглыми глазами толстая завитая женщина. Возле ее мясистого носа красовалась, как клумба, большая бородавка с кустиком черных волос.
Корольков мило улыбнулся.
Презрительно передернув жирными плечами, женщина сказала простуженным голосом:
Следите? Ну, следите, следите...
Извините, я не понимаю, — медленно произнес капитан, изображая на своем лице крайнее недоумение.
— Не понимаете? — ехидно переспросила женщина.— Слава богу, не дура. Видала таких, хоть вы и в гражданском. Лучше бы меня спросили, чем зря пялить глаза на ту дачу...
А я и собираюсь вас спросить, — нашелся Корольков, подойдя ближе к окошку. — Кстати, за кого вы меня принимаете?
За кого надо, за того и принимаю, — сердито ответила толстуха. — Я тоже слежу. Слыханное ли дело: этот старик в черных очках — чистый оборотень! Разве не так?
Совершенно справедливо, — серьезно ответил капитан, решив не противоречить толстухе.
Женщина затрещала как сорока:
Вот напротив меня дача. Дамочка в ней живет. Никого из соседок за людей не считает, ни с кем не знается. А, между прочим, воображать-то нечего — дамочка, а работницы нет. Сама с бидончиком за керосином ходит... Ну ладно, думаю, я еще увижу, что ты за птица такая... И увидела. Представляете, недели две назад пошла эта дамочка за керосином. Только ушла, а на дачу к ней племянник приехал, молодой человек. Своим ключом дверь отпер. Ну, хорошо, думаю. Гляжу, выходит вскоре из дачи седой старик в черных очках. Прихрамывает, на палочку опирается... Женщина перевела дух. На лице Королькова был написан неподдельный интерес. Толстуха торжествующе продолжала:
Зашел этот старик на дачу, вон на ту, к Пластининой Серафиме Петровне. Пробыл там недолго — и обратно. Да так поспешно, что и хромать забыл. Прямо-таки оживился старичок, словно скипидаром смазали. Влетает в дачу дамочки. Минут десять прошло, гляжу — выбегает оттуда молодой человек, племянник дамочки, и прямым ходом на станцию. Понятно?
Пока еще не совсем. Женщина спохватилась:
Конечно, это я уже знаю дальше, а вам еще объяснить нужно... Ну, слушайте... Вышла я на дорогу, гляжу — возвращается дамочка с керосином. Я ей и говорю: «Племянник ваш приезжал, да не дождался, уехал. Но у вас там еще один гость. Представительный такой старик в черных очках». А дамочка на меня глаза выкатила: «Какой старик? Никаких я стариков в черных очках не знаю!» И побежала к себе в дом. А я за ней следом. Входим, там две комнаты с кухней, и никого нет, никаких стариков и в помине. Раскипятилась дамочка: «Что вы меня дурачите?!» Я даже перекрестилась — куда же старичок делся? Соображаете?
Пытаюсь, — сдерживая улыбку, ответил Корольков.
Вот и занимайтесь, только не думайте, что вокруг одни дураки живут, — важно закончила толстуха.
Я вам очень признателен, — сказал капитан. — Но, может быть, вы мне заодно и фамилию этой дамочки скажете?
Это можно, — с довольным видом согласилась толстуха.— Качурина ее фамилия. Антонина Степановна Качурина.
Капитан попрощался с толстухой и пошел по направлению к станции. Он не хотел быть объектом наблюдения для любопытной женщины. Увидеть, как гости Серафимы Петровны уедут в Москву, он сможет и на перроне.
То, что капитан неожиданно узнал, в какой-то степени проясняло и в то же время запутывало дело.
Возникли новые обстоятельства.
Отпадали прежние версии.
Старичок в темных очках, которого Корольков заметил в фойе цирка, не был загримирован. Его усы и бородка, без сомнения, были настоящими. Стало быть, предположение, что это он пытался купить шкатулку у Пластининой, оказалось ошибочным.
Зато стало ясно, что шкатулкой интересовался племянник Качуриной, явившийся почему-то к Серафиме Петровне в облике старика.
Капитан поморщился.
Вся эта история начинала походить на бульварную мелодраму с переодеваниями и прочими аксессуарами, присущими этому жанру.
Но в наше время настоящие преступники редко пользуются гримом. Нужно выяснить, кто же он такой и что хотел найти в тайнике шкатулки, этот молодой человек, обладающий несомненным даром перевоплощения? Артист!
Да, разные бывают артисты...
Василий Антонович вспомнил статью о Виталии Днестрове. Перед ним как живой встал образ замечательного циркового артиста, человека, патриота. Обаяние и даже величие этого образа усиливались при мысли о том, что Виталий Днестров погиб как герой.
Капитан вспомнил его сына, заслуженный успех молодого Владимира Днестрова, его творческие искания. Вспомнил и о многих других цирковых артистах, завоевавших любовь и уважение своего народа, пронесших славу советского цирка далеко за рубежами нашей родины.
Но, как говорится, в семье не без урода. Совершаются преступления. От фактов никуда не уйдешь. Нужно только убедиться, есть ли в данном деле факты, касающиеся органов правосудия...
В мраморе, на полотне или на сцене даже гению не всегда удается достичь такой выразительности, такой впечатляющей силы, какие встречаются в картинах подлинной жизни. Непосредственные человеческие чувства лепят порой из самого заурядного лица трагическую маску страдания, из ничем не примечательного тела — скульптуру скорби и печали.
Когда Корольков поднялся на террасу дачи Серафимы Петровны, вид старушки взволновал его.
Она сидела, горестно подперев рукой голову, ее лицо, обычно столь приветливое и добродушное, выражало глубочайшую скорбь.
Капитан ждал в нерешительности.
Наконец Серафима Петровна медленно подняла голову.
Вот вы и пришли... — сказала она раздумчиво.
Капитан молчал.
Ну конечно, — продолжала Пластинина, — у вас только одно на уме: преступника нужно изловить, осудить!.. А если человеку помочь нужно, если над ним тяготеет такое, в чем он вовсе и не виноват, тогда как? Тогда ваше дело — сторона?
Корольков подвинул плетеное кресло поближе к старушке и сел.
Серафима Петровна,— сказал он мягко, — почему вы так ставите вдруг вопрос? Что произошло здесь? Расскажите...
Хорошо, — вздохнула она, — я расскажу... о себе. Вот я говорила вам, что купила шкатулку в Одессе, куда приехала вскоре после освобождения города... У меня там старший сын жил — при немцах оставался... Я приехала, а люди ругают моего сына, говорят, он в немецкой комендатуре служил, народ предавал... Выслуживался перед немцами, а они же его и казнили... Что же оказалось? Приехал в Одессу начальник из главного партизанского штаба и объяснил, что сын мой — герой, что действовал он по его указанию... Хорошо, что выяснилось... А могли бы и не узнать. Не вся еще правда про то, что в войну было, на свет вышла...
Да, во время войны всякое было, — сказал капитан.— Но почему вы именно сейчас об этом заговорили?
Почему? — переспросила Серафима Петровна. — А вы не спешите, слушайте...
Василий Антонович узнал от Пластининой то, что мы уже знаем из рассказа Светланы о ее матери, Лидии Корневой.
Серафима Петровна убежденно доказывала, что репатриант Гончаренко разве только бородкой да темными очками схож с тем старичком, который хотел купить шкатулку.
Тот был повыше и полнее,— уверяла она, — и голос у него скрипучий, неприятный... А у этого разговор задушевный, ласковый... Послушали бы вы, как он про Лидию Павловну Корневу и про Виталия Днестрова говорил. Светлые они, говорит, люди!.. Герои!...А в шкатулке, говорит, двойное дно есть. И там документы могут быть, которые всю правду про них откроют... Найти надо правду, товарищ капитан!
В этом вся задача,— ответил Корольков, — найти шкатулку.— И добавил: — Но вы, уважаемая Серафима Петровна, должны понять, что не всегда оказывается правдой то, о чем вам рассказывают. Иногда люди сочиняют очень трогательные истории, чтобы скрыть темные цели. Я пока ничего не утверждаю, но... всякое бывает. Нужно выяснить истину.
Старушка задумалась.
Всякое бывает... — повторила она, наконец, неохотно уступая. — Светлане я только сказала: рада бы помочь, но шкатулки у меня нет. И ничего больше... А вы уж, товарищ капитан, постарайтесь разобраться по справедливости.
Непременно, Серафима Петровна... Но не без вашей помощи. У меня к вам вопрос: был ли у Светланы Корневой кто-нибудь еще, когда она от вас повела к себе Владимира Днестрова?
Видать не видала,— ответила Пластинина, — а два мужских голоса слышала.
Вот, собственно говоря, то, что я хотел от вас узнать, — сказал капитан, протягивая Пластининой руку...
В тот же день, возвратившись в Москву, Корольков стал наводить справки о племяннике Качуриной, молодом человеке, который так ловко сыграл роль старичка в темных очках.
Вскоре его личность была установлена.
Летнее утро, полное солнца, голубых просторов, птичьего щебета и рокота автомобилей, щедрой мерой вливалось в комнату.
Светлана, стоя у раскрытого окна, смотрела на широкую улицу, возникшую совсем недавно. С высоты седьмого этажа кроны деревьев казались большими зелеными шарами, гладь асфальта — стальной осенней рекой, автомобили — гигантскими блестящими жуками, а краски людского потока менялись, как в калейдоскопе.
Где-то рядом включили радиоприемник, и мажорная мелодия так слилась с ощущением солнечного утра, что Светлана невольно запрокинула голову и стала глядеть в небо.
Она долго любовалась необозримой сияющей голубизной. Издали можно было подумать, что девушка поет. Поет, как птица, никем не написанную песню.
Внезапно Светлана отошла от окна, села за письменный стол, взяла ручку...
Она писала быстро. Подруге. О чем? Об это чудесном московском утре, о счастье, которое приходит подчас нежданно, о радостных встречах — когда-нибудь она о них расскажет — и, уверяя подругу в своем непреходящем безразличии к мужчинам, тут же призналась, что один новый знакомый по имени Владимир, кажется, симпатичней других.
Наконец она поставила последнюю точку. Снова подошла к окну.
Скоро должен прийти Владимир. Ну вот, конечно, он уже переходит улицу...
«Я открою ему, не дожидаясь звонка... спрячусь за дверью», — подумала Светлана.
Девушка вышла в переднюю, не включая света, взялась за английский замок.
Щелкнул лифт на площадке.
Светлане так захотелось поскорее увидеть Владимира, что она тут же позабыла о наивной шутке, раньше времени распахнула дверь и сама вышла ему навстречу. Владимир протянул ей ветку сирени, глаза его блеснули радостью. Только теперь Светлана заметила, что они у него голубые...
Блаженно улыбаясь, Владимир сидел в комнате Светланы. Девушка хозяйничала на кухне.
Комната любимой — это особый, прекрасный мир! Все вещи кажутся необыкновенными, милыми, изящными...
Комната была большая, с огромным, во всю стену, окном и высоким потолком. Бледно-палевые стены. Два акварельных пейзажа и портрет Маяковского. Письменный стол с чернильницей из горного хрусталя. Диван, покрытый текинским ковром. Рядом — большой зеркальный шкаф. Бархатная золотистая скатерть на круглом столе. Этажерка с книгами...
Сирень, которую принес Владимир, уже стояла в вазе, источая нежный аромат.
Светлана начала накрывать стол к завтраку. Несколько раз выходила на кухню.
Владимир с удовольствием наблюдал за ее хлопотами. Как приятно было думать, что через минуту-другую они усядутся за этот уставленный посудой стол вдвоем.
Звонки в передней заставили Владимира поморщиться: кого это черт принес!.. Может быть, почта?.. Мужской голос... Приветственные восклицания Светланы...
Любезно раскрыв дверь перед новым гостем, она пригласила в комнату старичка в темных очках...
...И за столом они сидели втроем.
Старичок снял свои темные очки. Веки у него были сильно воспалены, умные, добрые глаза глядели грустно, даже когда он улыбался.
Светлана спросила:
Остап Спиридонович, значит, это уже окончательно — вы сегодня уезжаете?
Да, билет в кармане. Пришел попрощаться... На Украину, в родные места...
Жаль, — сказала девушка.
Остап Спиридонович ласково улыбнулся.
Он смотрел на молодых людей, и чутье человека, прожившего долгую жизнь, подсказывало ему, что перед ним влюбленные.
Жаль, — тихо повторил он. Спохватившись, пояснил: — Но я о другом... Вот смотрю я на вас — молодые, славные... И — в цирке! Это ужасно...
Ужасно?! — изумленно воскликнули Светлана и Владимир.
Не люблю я цирка, — сказал Остап Спиридонович с болью в голосе.
С нарастающим недоумением Светлана и Владимир переглянулись.
Да, не люблю, не люблю, — упрямо твердил старик.— Цирк отнял у меня последнее, что оставалось в жизни, — дочь...
Люди с затаенной в сердце болью, боясь чужого равнодушия, часто воздвигают вокруг себя ледяную преграду одиночества. Но как быстро тает эта преграда от теплоты человеческого участия. На лицах Владимира и Светланы, сразу погрустневших, Остап Спиридонович прочел самое искреннее сочувствие своему горю. И ему захотелось поделиться печальными воспоминаниями...
Молодым солдатом, еще во время первой мировой войны, Остап Спиридонович Гончаренко оказался в немецком плену. Его послали работником на небогатую ферму Ирмы Клейнерт, потерявшей мужа на русском фронте. У вдовы была дочь, миловидная светловолосая девушка. Остап и Гертруда полюбили друг друга. Вдова, оценив Гончаренко как прилежного работника и скромного, непьющего человека, не возражала против их брака...
Дети, двое сыновей и дочь, привязали Гончаренко к чужой стране. Но мысль о России никогда не покидала его. С годами все сильней и сильней тянуло на родину. Остап Спиридонович вел переписку с односельчанами, с волнением следил, как нарождалась новая, невиданная и не во всем понятная жизнь на родной земле. Сведения были противоречивые: буржуазные газеты обливали большевиков грязью, односельчане, такие же бедняки, как Гончаренко, хвалили Советскую власть. Да и как же не хвалить ее батракам Зарядько и Слесаренко — они на каждую душу своих семей получили землю!.. Но вот начали организовываться колхозы, и опять многого не мог понять Остап Спиридонович...
Маленькая ферма жены требовала больших трудов, а доходы давала ничтожные. Росли дети — забот прибавлялось, так шли годы...
Приход Гитлера к власти повлек за собой несчастья и для семьи бывшего русского солдата Гончаренко. Вспыхнула война, сыновья Остапа Спиридоновича, воспитанные отцом в любви и уважении к России, предпочли казармам гитлеровской армии колючую проволоку концлагерей. Там они и погибли. Мать ненадолго пережила сыновей. Не избежал лагеря и Остап Спиридонович. Он работал санитаром в больничном
бараке, и душа его изболелась: не один последний вздох принял он, не одну печальную исповедь услышал. На его руках умерла Лидия Павловна Корнева. Остап Спиридонович поклялся ей, если выживет и возвратится на родину, обязательно разыскать Светлану...
От всей семьи Гончаренко осталась в живых только его дочь Элиза, он звал ее Лизой. Она увлеклась цирковым артистом Гансом Штруком, стала его партнершей.
Ганс Штрук выступал всегда с одним и тем же номером, который пользовался неизменным успехом в Германии, а теперь пользуется еще большим успехом за океаном, куда после войны Штрук увез Лизу.
Как можно любить цирк, если в нем допускается то, что проделывал Ганс Штрук!
Представьте себе такое зрелище: прижавшись спиной к деревянному щиту, раскинув руки, словно распятая, стоит молодая женщина... Ганс Штрук в красном камзоле со свирепой гримасой на лице бросает в щит топоры. Один за другим, один за другим!.. Остро отточенная сталь врезается в дерево возле самой головы, шеи, рук, вплотную очерчивая всю фигуру женщины. Малейшая неточность — и топор раскроит ей голову, вопьется в грудь, обагрит кровью напряженно замершее тело.
Зрители, испытывая щекочущее нервы возбуждение, поощряли Ганса Штрука звериным ревом, награждали аплодисментами. Но какую страшную пытку переживал отец!
Остап Спиридонович, закончив рассказ, снова надел темные очки, может быть, чтобы оградить от яркого света воспаленные веки, может быть, чтобы скрыть подступившие слезы...
Светлана погладила его морщинистую руку.
Вы сорок с лишним лет не были на родине, Остап Спиридонович, — мягко сказала девушка, — за это время и жизнь у нас стала другой и цирк... Непременно сходите, посмотрите сами...
Старик покачал головой.
Не знаю... не знаю... Мне еще многое надо повидать, понять... Однако уже пора, как бы не опоздать на поезд...
Мы вас проводим, Остап Спиридонович, — сказала Светлана.
Все встали из-за стола. Когда Светлана запирала дверь, зазвонил телефон. Владимир снял трубку.
Спрашивают Серафиму Петровну, — обратился он к девушке.
Скажите, на даче, — отозвалась она.
Владимир ответил и медленно положил трубку. Ему показалось, что он узнал голос человека, говорившего по телефону. И Владимир не ошибся: это был голос капитана Королькова.
Глава шестая
В КОТОРОЙ МНОГО ВОПРОСИТЕЛЬНЫХ ЗНАКОВ
В выходной день Василий Антонович Корольков запрещал себе не только заниматься служебными делами, но даже думать о них. Напряженная работа следователя требовала хоть раз в неделю полного отдыха. В будни обычно не хватало времени на чтение художественной литературы, на посещение театров. Эти пробелы капитан восполнял в выходные дни. Но сегодня идти никуда не хотелось, не читалось, и Корольков включил телевизор.
Передавали концерт. Молодой скрипач исполнял трудную пьесу Паганини. Поза скрипача выражала страстность — словно к лицу возлюбленной прильнул он щекой к деке скрипки, его гибкие пальцы, казалось, ласкали гриф, похожий на нежную шею лебедя...
Произведения программной музыки имеют тематические названия. Вероятно, только критики пытаются музыкальную тему представить себе в зримых образах. Обыкновенные люди, слушая музыку, думают о своей жизни.
Но Корольков думал не о своей жизни. Он думал о жизни тех людей, чьи судьбы сплелись с судьбой погибшего Виталия Ивановича Днестрова. Это было нарушением правил выходного дня — возвращаться мыслями к работе. Что ж, охота, как говорится пуще неволи. История с палисандровой шкатулкой, даже не являясь официальным делом капитана, завлекала его все больше и больше.
Какие же выводы сделал пока Корольков? Уравнение с двумя неизвестными почти решено. Почти, потому что еще ничем не доказано, действительно ли первым неизвестным был Сергей Николаевич Полунин.
Как найти доказательства, что это именно он?
Поговорить еще раз с Пластининой? Она сейчас на даче... Да и что она может сказать нового? Тогда, с очками на лбу, Серафима Петровна не разглядела покупателя. К самому Полунину обращаться нельзя. Нужно узнать обо всем этом косвенным путем. От кого? Единственный человек, который с чистым сердцем относится ко всей этой истории и кровно заинтересован в ней, — Владимир Днестров.
Капитан взялся за телефонную трубку.
Разговор был недолгий:
Владимир Витальевич, мы с вами недавно беседовали в фойе цирка... Да-да, говорит тот самый работник милиции... Что нового? Да вот хотелось бы вас повидать... если вы сейчас свободны... Свободны? Отлично, Давайте встретимся, так сказать, на нейтральной почве... ну хотя бы на Тверском бульваре, напротив театра имени Пушкина. Есть?.. Договорились.
Тверской бульвар! Его вековые деревья видели быструю походку Пушкина, мимо них широко, в ритме стихов, шагал Маяковский.
Капитан присел на свободную скамью. Летом редко бывают, свободны скамьи московских бульварах. Днем на них сидят матери, внимательно поглядывающие на играющих ребятишек. Вечером здесь находят приют влюбленные...
Я не опоздал? — услышал капитан голос Днестрова.
Нет-нет, благодарю вас. И надо сказать, что у вас прекрасная зрительная память... Присаживайтесь.
Владимир энергично пожал протянутую руку. Вид у него был оживленный.
«Настроение у молодого человека явно приподнятое. С чего бы это?» — подумал Корольков.
Капитан милиции, наверное, забыл, что кроме дел и забот, есть еще радость разделенной любви и что у молодости эта радость — самая драгоценная.
Слушаю вас, — сказал Владимир.
Я вам обещал, — начал Корольков, — объяснить некоторые обстоятельства... Я привык сдерживать свои обещания. Дело вот в чем... Двое неизвестных, один за другим, посетили на даче Серафиму Петровну... Первый клялся, что интересующая нас шкатулка принадлежала его покойной жене. Вымолил, купил... Второй утверждал, что
шкатулка принадлежала его покойной дочери. Серафима Петровна выгнала его...
Странная история, — только и мог произнести Владимир.
Это на первый взгляд, а если разобраться...
Вы уже разобрались?
Кое в чем. Но некоторых звеньев не хватает. И думается, что вы могли бы мне помочь.
Я?! — спросил Владимир с сомнением. — Я уже ломал себе голову и пришел к выводу, что следователь из меня никудышный.
А вот Серафима Петровна, — заметил Корольков, — считает, что ей хоть в следователи идти.
Не знаю, что Серафима Петровна думает обо всем этом. Но я не представляю, зачем эти неизвестные лица лгали и зачем им шкатулка моего отца?
Тут дело не в шкатулке, а в ее содержимом.
Владимир прямо взглянул в глаза капитану.
Вы уже знаете, что в ней двойное дно?
Догадываюсь. Пустая ш9катулка дорога только вам.
После некоторого молчания, Владимир сказал:
Я уже спрашивал себя: почему милиция занялась этим делом? Скажите, если не секрет, разве совершено какое-нибудь преступление?
Возможно.
С чем же оно связано?
С войной.
Владимир широко раскрыл глаза.
Начинаю кое-что понимать!
Только не увлекайтесь. Возможно и другое... В тайнике шкатулки могут быть чертежи аттракциона...
Вы уже и об этом знаете? — воскликнул Владимир.
Тоже лишь догадываюсь. И разве нельзя предположить, что эти чертежи хотят украсть?
Краска бросилась в лицо молодого человека.
Аттракционы могут интересовать только артистов цирка...
Капитан мягко взял Владимира за руку.
Возможно... В семье не без урода, даже в хорошей семье...
Владимир вздохнул.
Буду рад, если ошибаюсь, — сказал капитан. — Но вы забываете о первой мотивировке: шкатулка была в руках вашего отца во время войны...
Так, верно, — медленно произнес Владимир. — Чем я могу быть вам полезен?
Мне нужны характеристики некоторых ваших знакомых... Вы хорошо знаете Светлану Корневу?
Владимир замер. Потом, сдерживая волнение, ответил:
Знаю... Очень хорошо знаю. Но... простите... она-то при чем?!
«Как же я по глазам не заметил, что передо мной влюбленный?» — придумал капитан.
Под его внимательным взглядом Владимир покраснел. Василий Антонович сдержал улыбку.
Мне известно, — сказал он, — что вы рассказывали о шкатулке в присутствии Корневой и еще двух мужчин. Так ведь?
Владимир кивнул.
Один из мужчин был Игорь Полунин, — продолжал капитан, — а второй — иллюзионист Роберт Карминов?
Владимир снова кивнул. Осведомленность капитана уже перестала удивлять его.
Но верьте мне, — сказал он с неожиданной горячностью, — Светлана Корнева — это такой человек!.. Я уверен в ней больше, чем в самом себе…
На этот раз капитан не сдержал доброй улыбки.
Охотно верю... А скажите, близким другом вашего отца как будто был Сергей Николаевич Полунин... Вы давно его выдели?
Заходил к нему на днях, хотел повидать, да не удалось... Болен он.
Тяжело?
Как вам сказать... возраст, сердце... Недели две назад в обморок упал на улице, скорая помощь забрала...
Это сообщение заинтересовало капитана.
Он попрощался с Владимиром и, придя домой, позвонил в Институт скорой помощи.
Посмотрите, пожалуйста, — басил в телефонную трубку капитан. — Две недели тому назад... Сергей Николаевич Полунин...
Женский голос ответил:
Минуточку... Да-да, был такой... Шоковое состояние с последующими явлениями стенокардии... Но больной уже выписан...
Капитан положил трубку. Интересующие его подробности он решил узнать на месте, в приемном покое скорой помощи.
Таблетка нитроглицерина оказала свое действие — стало легче дышать. И мысли Сергея Николаевича Полунина вернулись к тому недавнему дню, когда он поехал в Красково. Снова и снова перебирал он в памяти мельчайшие детали.
Сын рассказал ему, что Владимир Днестров неожиданно увидел шкатулку у соседки Светланы Корневой.
Сергей Николаевич хорошо помнит эту шкатулку, знает секрет двойного дна.
После рассказа Игоря Сергею Николаевичу пришлось проделать много неприятных вещей. Окольными путями узнать дачный адрес Серафимы Петровны Пластининой. Лгать, притворяться неким сентиментальным Иваном Ивановичем, неутешным супругом, умоляющим продать ему шкатулку, якобы принадлежавшую его покойной жене.
Потом поспешное воровское возвращение в Москву. Борьба с желанием тут же, в электричке, на глазах пассажиров открыть тайник шкатулки. Потом Комсомольская площадь... Автомобили, автомобили, автомобили... Головокружение... Обморок.
Очнулся он в приемном покое скорой помощи, и первый его вопрос был:
Где шкатулка? Недоуменные взгляды медперсонала.
Какая шкатулка? Вот, проверьте, пожалуйста, вещи, документы, деньги. Больше ничего, никакой шкатулки при вас не было...
Холодные, обиженные пожатия плеч...
Итак, все было напрасно: шкатулка ушла из его рук. Вероятно, кто-нибудь из прохожих подобрал. Как теперь ее найти?
В тот день он закурил после пятилетнего перерыва. Домашние ужасались:
Что ты делаешь? Пощади свое сердце... Надо серьезно заняться лечением, а ты — за папиросы!
Да, надо взять себя в руки. Забыть, забыть то, о чем он старался не думать пятнадцать лет...
Но можно ли это забыть?..
После встречи с Владимиром Днестровым и посещения приемного покоя скорой помощи Корольков мысленно подводил итог проделанной работы.
Капитан узнал, что Сергей Николаевич Полунин, очнувшись от обморока, спрашивал о шкатулке. Следовательно, человек, купивший шкатулку у Серафимы Петровны, — он.
Племянник Качуриной, молодой человек, сыгравший на даче в Красково роль старичка в темных очках, — иллюзионист Роберт Карминов.
Таким образом, уравнение с двумя неизвестными решено.
Но возникла новая загадка, неизмеримо усложняющая дело: в чьи руки попала шкатулка?
В обычных условиях люди никогда не думают о том, как чудесна возможность в любое время выйти из дому и совершить прогулку по родному городу. О многом, что легко доступно, не думает человек. Но вот он заболел или оказался в тюрьме, и появились запреты, исключающие из его жизни многие простые вещи. И как мучительно, как страстно тогда начинаешь их желать!..
Стены комнаты давили Сергея Николаевича Полунина. Добровольное заключение, которому он себя подверг, стало ему ненавистным.
«Я уже как в тюрьме, — думал он. — Стены... стены... стены... Прочь из них! На улицу! Пока еще эта волшебная возможность доступна!..»
Москва! Ее улицы, площади, бульвары, дома! Как он любил ее знакомое и вместе с тем неузнаваемо преображающееся лицо!
Сергею Николаевичу московские дома представлялись живыми существами. Каждый имел свой характер, свою судьбу. Некоторым из них он даже давал имена.
Здесь стоял Рахитик. У него был незадачливый родитель, вероятно, пьяница. Сынок не виноват, что получился таким хилым, тщедушным, с подслеповатыми глазками и что держался как бы на кривых ногах. Он появился на свет еще в те мрачные времена, когда шла жестокая борьба за место под солнцем. Его совсем затолкали здоровенные Купчины и самодовольные Буржуа. Какое уж там солнце! Даже самый слабый луч никогда не освещал его рябой кислой физиономии. Теперь на месте снесенного Рахитика вырос новый высокий дом, конструкция которого решалась как бы в форме взлета, Сергей Николаевич назвал этот дом Новатором. Ну, как же иначе — в таком доме должны жить люди, двигающие вперед науку и промышленность взлетом своей вдохновенной творческой мысли!
А вот Крепыш. Он долгое время был низкорослым. Стоял на бойком месте, любил многолюдство, а был вынужден довольствоваться в своих стенах всего-навсего лишь десятком семейств. Ему бы при его крепких ногах и широких плечах вырасти еще на три этажа! И чудо совершилось: вырос Крепыш не на три, а на целых четыре этажа.
Вот Путешественник. Он, конечно, не может сравниться с какой-нибудь знаменитостью, вроде Пржевальского. Но дом, если он пропутешествовал даже тридцать метров, совершил нешуточный путь. Он не молод, но недурен собой, добродушен — так зачем же ему было вызывать недовольство прохожих и злость шоферов? А ведь приходилось всякого наслушаться, когда он своим широченным фасадом вылезал вперед из шеренги домов. Слава богу, переехал, и теперь никто его не ругает.
Был на пути у Сергея Николаевича дом, которому он дал прозвище «Чудо исцеления». Нет, там не помещалось медицинское учреждение, прославившееся чудесными исцелениями. Совсем не из этих соображений Полунин наделил таким пышным прозвищем этот особняк, окруженный садом. Впрочем, исцеление от ипохондрии произошло с домом, и чудо омоложения, над которым так тщетно бьется медицина, дом тоже испытал. Но случилось это не по воле медицины. Сергей Николаевич помнит: до революции этот богатый обширный особняк принадлежал престарелой аристократке, напоминавшей пушкинскую Пиковую даму. Но в противоположность Пиковой даме старуха — владелица особняка, не только никуда не выезжала, но и никого не принимала у себя. Дом стоял чопорный и глухой, как склеп. Ну, как же ему было не заболеть ипохондрией! Одним мановением руки изменили судьбу этого особняка — он поистине помолодел, когда в нем поместили детский сад. Вместо ведьмы в кружевном чепце за зеркальными стеклами особняка появились шаловливые детские рожицы...
Долго ходил Полунин по улицам, жадно вдыхал воздух, останавливался перед витринами магазинов, затеял сам с собою наивную игру.
Вот сюда могу свернуть, — говорил он себе и сворачивал в переулок. — Вот по этой улице могу идти, — и шел по этой улице. — Вот этот галстук могу купить, — и покупал галстук.
С таким же новым чувством вошел Полунин в ресторан.
С удовольствием пил Сергей Николаевич холодное пиво, поглядывая вокруг.
За соседним столиком сидела мужская компания. Дорогие вина и закуски, отлично сшитые костюмы этих мужчин говорили о том, что недостатка в деньгах у них не было. Вели они себя весело, но благопристойно.
Полунин обратил внимание на другой столик. Там сидел старый человек. Его дряблые щеки, пустые складки кожи под подбородком и унылый нос имели подозрительно багровый оттенок. Поношенный костюм свидетельствовал о многих ухищрениях, которые применялись, чтобы придать ему сравнительно приличный вид.
Масляные глазки старого человека завистливо поглядывали на обильно угощающуюся компанию. Наконец он не выдержал и подошел. Что-то говорил, заискивающе улыбаясь, прижимал руки к сердцу, как исполнитель слащавых романсов, и даже шаркал коротенькой ножкой. Компания отнеслась к нему добродушно, и вскоре он уже сидел за чужим столом, пил чужое вино, ел чужие закуски, расплачиваясь веселыми прибаутками.
Сергей Николаевич с грустью отвернулся, ему было больно смотреть на этого опустившегося человека. И в то же время какое-то беспокойство охватило Полунина. Словно в темноте памяти неуловимо замелькал какой-то лучик. Что-то надо было вспомнить... Но что?..
Полунин расплатился и вышел из ресторана.
Вернулся домой. Лег на диван, сжал руками голову. Настойчивая потребность вспомнить какую-то забытую деталь измучила его. Это было похоже на игру в жмурки — казалось, что бродишь с завязанными глазами и ловишь кого-то, а он все ускользает и ускользает от протянутых рук.
Вспомнить!.. Вспомнить!.. Черт возьми, что именно?! С чем это связано?!..
Наконец просвет! Ну, конечно, это было в тот день, когда он возвращался из Краснова со шкатулкой!.. Комсомольская площадь... автомобили... и... лицо! Да-да, чье-то заискивающе улыбающееся лицо... Испитое лицо, с багровым носом... Нет, не того человека, которого он только что видел в ресторане, а кого-то другого... Кого?.. И как вспышка ослепительной молнии:
Анчаров! — вспомнил Сергей Николаевич. — Он шел тогда мне навстречу. Ну да, конечно, он что-то кричал мне. У меня закружилась голова, и я упал, теряя сознание...
Анчаров. Лет тридцать тому назад он был цирковым артистом. От него ушла жена. Он запил. Взрослые дети кормят его, а на выпивку он достает, примазываясь по старой памяти к циркачам в ресторане на Цветном бульваре, где они часто бывают. При встречах на улице не упускает возможности перехватить десятку у знакомых. Сергей Николаевич не раз давал ему деньги. Знал, что этого делать не стоит — все равно пропьет, но по мягкосердечию давал.
Полунин поднялся с дивана, зашагал по кабинету.
Нужно рассуждать спокойно, последовательно, Анчаров видел меня, шел навстречу, был свидетелем обморока. Мог и подобрать шкатулку. Но почему же тогда он не пришел ко мне, не возвратил ее, рассчитывая на хорошее вознаграждение? Решил, что продать кому-нибудь другому будет выгоднее? Нет, Анчаров — алкоголик, попрошайка, но не вор... А впрочем, кто его знает!
Надежда разыскать потерянную шкатулку оказалась шаткой. Какие же есть другие пути? Их нет. Зачем же гадать на кофейной гуще? Нужно встретиться с Анчаровым и осторожно расспросить его. Он завсегдатай ресторана на Цветном бульваре.
«Как хорошо, что у меня еще есть эта волшебная возможность — в любое время выйти из четырех стен»,— подумал Полунин и, взяв шляпу, снова вышел из дому.
Страшным и омерзительным было каждое пробуждение для Анчарова. Без водки он уже не мог существовать. Нарушался тонус. Появлялись вялость, апатия. Черное облако безумия обволакивало сознание. Охватывал страх смерти. Анчарову казалось, что сердце его вот-вот остановится. Возвратить жизнь мог лишь допинг — очередная порция водки: стоит лишь выпить — и снова все в порядке, снова Анчарову море по колено.
В течение дня Анчаров умудрялся за чужой счет поддерживать в себе блаженное состояние опьянения. Но этим не ограничивались его заботы: необходимо было обеспечить утреннюю дозу. Анчаров был убежден, что, если проснется утром и не увидит рядом с собой четвертинку водки, он умрет.
Ресторан недалеко от цирка, действительно, был постоянным местопребыванием Анчарова. Официанты знали и терпели его как неизбежное зло. Знали его и все посетители, в большинстве своем цирковые артисты. Он не скандалил, был неплохой рассказчик, хотя и любил приврать. А порой, разжившись подачкой и купив про запас заветную четвертинку, щедро наделял чаевыми терпеливых официантов.
В тот день, когда Сергей Николаевич Полунин решил его разыскать, Анчаров сидел в ресторане на своем излюбленном месте. Он пребывал в тоскливом одиночестве. Тонус катастрофически понижался, а мецената, который поставил бы угощение, все еще пока не предвиделось. Черная хандра надвигалась на несчастного человека, и вдруг — о радость! Он увидел Сергея Николаевича Полунина. И совсем уже неожиданным было то, что Полунин направился прямо к нему, поздоровался и сел за его столик.
Оба молчали. Анчаров обдумывал, как расшевелить солидного мецената на угощение, Полунин — как дипломатичнее начать разговор о шкатулке.
Вот уж не ожидал от вас, Анчаров,— сказал Сергей Николаевич, — что вы даже не справитесь о моем здоровье.
Помилуйте, Сергей Николаевич, зачем же мне поминать о вашем здоровье, когда вы всегда таким молодцом выглядите, сто очков молодым дадите!
Всегда ли? Не притворяйтесь, Анчаров, ведь вы же знаете, что я тяжело болел.
Лицо старого пьяницы выразило искреннее удивление.
Болели?!
Сергей Николаевич недоверчиво смотрел на него. Но из памяти алкоголика действительно совсем изгладилось происшествие на Комсомольской площади, свидетелем которого он был.
Не верю, — сказал Полунин, качая головой, — вы же видели, как я упал, и как меня увезла скорая помощь.
Анчаров хлопнул себя по лбу.
Верно, припоминаю! — воскликнул он и тут же осекся, вспомнив остальное.
Анчаров тогда поднял шкатулку, которую уронил Полунин, решил честно возвратить ее, надеясь, конечно, на щедрое вознаграждение, но потом... Что было потом, Анчаров и сейчас не мог вспомнить.
«В самом деле, куда делась его шкатулка?» — подумал он.
И Анчарова охватил страх. Но не страх перед укорами Полунина, а страх, что теперь Полунин не поставит ему угощение. Нужно было как-то схитрить, извернуться.
Что было, то прошло, Сергей Николаевич, — сказал алкоголик с льстивой улыбочкой. — С кем не случается! Но вы правы, надо теперь выпить за ваше здоровье.
Сдерживая накипавшее раздражение, Полунин подозвал официанта и заказал для Анчарова водку, а для себя пиво.
Пятьсот граммов в графинчике, и все в порядке, — сказал Анчаров, радостно потирая руки.
Для вас в порядке, — заметил официант, — а для них, — он кивнул головой в сторону Полунина, — может, и закуска потребуется?
Принесите каких-нибудь бутербродов, — торопливо распорядился Полунин.
Ему было ясно, что разговор с Анчаровым нужно закончить раньше, чем тот начнет пить. И Сергей Николаевич сразу приступил к делу.
Анчаров, я не буду вас упрекать. Я дам вам денег, но только скажите мне, куда вы дели мою шкатулку?
Анчаров опустил голову, но в это время принесли водку, и он невольно потянулся за графинчиком. Сергей Николаевич решительно отодвинул графинчик.
Сначала ответьте на мой вопрос, Анчаров, а водка никуда не уйдет.
На лице Анчарова отразилось неподдельное страдание.
Хоть убейте меня, Сергей Николаевич, не помню, — взмолился он. — Ну, конечно, пришел сюда и, конечно, выпил... А что было потом, разве я когда знаю?!.. Правду говорю: нет у меня вашей шкатулки. Что же теперь делать? Виноват...
«Что же теперь делать? — мысленно повторил Полунин. — Пожалуй, он не врет... Но где найти шкатулку?..»
Глава седьмая
ЛЮБОВЬ, РАБОТА И ПОИСКИ
Владимир жил один.
Он рано потерял отца. Старший брат погиб на фронте. Всю свою нежность и все заботы мать посвятила Володе. В молодости она была цирковой наездницей. Рисунок, выложенный перламутром на палисандровой шкатулке, символизировал образ отца и матери: наездница, стоя на лошади, посылает воздушный поцелуй клоуну.
Память об отце не угасала в сердце Владимира. Ему было два-три года, когда отец, посадив его к себе на ладонь, приказывал:
Туже держись! Крепче корпус!
Он, конечно, сам этого не помнит, но мать рассказывала, и он знает, что так было, так поступают обычно цирковые артисты со своими детьми. И крошечный ребенок невольно начинает ощущать свое тело, учится им управлять.
По той же цирковой традиции родители ежедневно брали с собой детей в цирк. Ребята начинали рано жить интересами цирка и постепенно вовлекаться в работу.
Душа каждого человека формируется еще в детстве. Ребенок переимчив, и весь вопрос заключается в том, какие примеры, какие образцы он видит рядом с собой. Жажда прекрасного и романтического живет в детской неискушенной душе.
Помимо реального мира, помимо той жизни, которую Володя вел повседневно, существовал еще мир Володиного воображения, существовала жизнь, создаваемая его мечтами. Об этом мире, об этой жизни не знал никто. Здесь действия Володи не были ограничены ни его детским возрастом, ни расстояниями, ни его действительными возможностями. Кем только он не был в этом мире воображения! Как часто перевоплощался Володя! Толчок для перевоплощения он получал каждый раз в окружающей его жизни.
Вот Володя в Колонном зале Дома Союзов. Вечер знаменитого артиста. Артист читает стихи и монологи из классических пьес. Кровь стучит у мальчика в висках, восторгом зажигается сердце. Он неистово аплодирует вместе со всем залом. Он уходит, зачарованный магией искусства. Толчок получен. И Володя Днестров уже не школьник-пионер, а великий артист. Он на эстраде. В строгом черном костюме, в ослепительно крахмальной рубашке с черным галстуком-бабочкой. Лицо бледное, вдохновенное. Как богат его голос! Сколько в нем силы, выразительности, переливов. То он звучит, как металл, то нежнее летнего ветерка, то переходит на бархатные низы. Каждая черточка Володиного лица живет словами, которые он произносит. Посмотрите на его руки. Нет, он не злоупотребляет жестами. Не размахивает руками, не простирает их. Редко-редко одно маленькое движение руки артиста с тонкими, длинными живыми пальцами усиливает выразительность слова.
Таков Володя на эстраде. Но вы можете увидеть его в театре, на сцене. Он высок и худ. Спина у него горбится. Седые брови нависают на маленькие жалящие глазки. А лицо! Каждая морщина его — след пороков, преступлений, страстей. Но только одна страсть владеет им всецело — это скупость. И он умирает у ног герцога, вспоминая только о ключах от своего подвала, от своих сундуков, набитых золотом.
Вы можете увидеть Володю на экране. Под небольшими усиками играет белозубая улыбка. Кубанка лихо сидит на голове. Острый клинок в руке, верный конь под Володей. Свист ветра и пуль. Вперед, лихие эскадроны! Чапаев ведет вас на врага!..
Как чудесно быть талантливым артистом! Создавать образы героев, скупцов, влюбленных...
Мир действительности дает Володиному воображению толчок за толчком. Вот Володя прочел в газете о награждении орденом Ленина крупного ученого. Эстрада, театр, экран отодвинулись в сторону. Володя уже не артист, а великий советский ученый. Зал Академии наук. Тысячи глаз устремлены на Володю. Он делает доклад о своем новом открытии. Наша Родина станет благодаря его открытию могущественнее и в своем творческом труде и в своей обороне. Никто не посмеет на нас напасть, ни в чьей экономической помощи мы не будем нуждаться. Что там атомная энергия! Новые титанические, никем еще до Володи не открытые силы природы он ставит на службу народу...
Но вот и эпопея с ученым отходит в сторону. Перед Володей портрет Героя Советского Союза, одного из выдающихся полководцев нашего времени. И Володя уже не артист и не ученый. Он маршал, командующий фронтом. Его войска ведут победоносное наступление, уничтожают фашистского зверя в его берлоге. Точно рассчитанным блестящим маневром он бьет все карты гитлеровского командования и прорывается к столице. Его войска выполнили приказ Родины — знамя победы водружено над Берлином!..
Так мечтал Володя. Но мечты не расслабляли, а окрыляли его. Он знал: пути к тому, чтобы стать замечательным человеком, не усыпаны розами. Артисту, ученому, писателю, маршалу, прежде чем выйти на сцену, сделать доклад о новом открытии, выпустить книгу, увидеть знамя Победы, прежде чем всего этого достигнуть, сколько пришлось потратить кропотливого, упорного труда, сколько пришлось учиться! Проходит много трудовых будней, пока наступает праздник...
Юные мечты! Молодость! Какими словами о вас рассказать? Бледны и невыразительны любые слова, когда говоришь о тебе, молодость! Чего захочешь, всего достигнешь, потому что время служит тебе, ты — хозяин времени! Весь мир лежит перед тобой, его поля и горы, его недра, его моря и океаны, воздух любых высот и даже космос... Какие же пути-дороги тебя привлекают, молодость? Выбирай. Все тебе по плечу!..
Куда бы мечты ни уводили Владимира Днестрова, всегда перед ним был образ отца. Идти по пути его творческих исканий, стать таким, как отец, — сильным, мужественным, смелым — вот к чему стремился Владимир.
Мать умерла недавно, она была свидетельницей первых успехов сына в цирке.
Владимир любил и уважал Сергея Николаевича Полунина. Игорь и Владимир росли в дружбе, совместных играх и, нечего греха таить, в драках. Они в одно и то же время поступили в цирковое училище, одинаково, с отличием, окончили его и стали постоянными партнерами на манеже.
Сергей Николаевич, казалось, не делал различия между своим сыном и сыном близкого друга, Виталия Ивановича Днестрова.
Но были они во многом различны, Игорь и Владимир. Дело тут, конечно, не только во внешних признаках, резко отличимых: Игорь был коренастый, широкоплечий, круглолицый блондин, а Владимир черноволос, высок и худощав, лицо продолговатое и чуть-чуть скуластое. Но главное не в этом, а в характерах. Игорь любил веселье и шутку не только на манеже, на вещи смотрел просто, не прочь был выпить и погулять. Владимир был склонен к задумчивости, к мечтательности, любил фантазировать.
Тебе бы поэтом стать, а не цирковым артистом, — часто дразнил его Игорь.
Они спорили, во многом расходились, но были большими друзьями.
Игорь много болтал о девушках, о своих победах над ними. Владимир никогда не говорил о любви. Это было для него тайное тайных.
Владимир проснулся, и тотчас же им овладело ощущение чего-то нового, радостного, значительного. Оно властно вошло в его жизнь. Солнце стало светить особенно ярко, движения тела сделались особенно ловкими, вода, которой он умывался, казалась особенно освежающей.
Вчера в метро у Кировских ворот, спускаясь на эскалаторе, он увидел Светлану. Она плыла к нему навстречу, стоя на ступеньке соседнего, подымающегося эскалатора. Владимир, коренной москвич, сотни раз бывал в метро, но всегда, попадая на эту станцию, чувствовал себя в фантастическом мире, как в детстве, когда читал романы Уэллса. И вот в этом всегда необычайном для него мире, среди электрических факелов эскалаторной лестницы Владимир увидел любимую девушку. Она взглянула на Владимира, и вдруг на ее лице появилось какое-то новое, не знакомое ему выражение: казалось, что прекрасное лицо засияло, став еще прекраснее, словно осветилось изнутри. Владимир растерялся, замер, потом сделал нелепое движение, как бы собираясь перемахнуть через балюстраду, разделяющую эскалаторные лестницы. Стоящий рядом мужчина невольно схватил его за плечо и, не подозревая, с кем он имеет дело, строго сказал:
Вы не в цирке!
Тогда Владимир резко рванулся и побежал вниз. Но, пробежав несколько ступенек, остановился, обернулся и уже не увидел Светлану: за это время эскалатор вынес ее наверх. Владимир все еще продолжал стоять в той же позе, пока толчок приземления едва не сбил его с ног. Как безумный, бросился он на соседнюю лестницу и, перепрыгивая через ступеньки, помчался наверх.
Светлана ждала его в вестибюле. Они вышли вместе. Некоторое время молчали.
На Сретенском бульваре Светлана остановилась и, повернув к Владимиру строгое, без обычной улыбки лицо, тихо сказала:
Мне кажется, я могу полюбить вас... Сейчас, вспоминая это, Владимир не удивлялся, почему так особенно ярко светит солнце, почему таким радостно-чудесным кажется все на свете.
Разве он спускается вниз на лифте, а не на крыльях, разве он идет по тротуару к остановке троллейбуса, а не плывет по воздуху!
Увидев в зеркальном стекле витрины свое отражение, сказал:
Ну и рожа, писаный дурак!
Но это было неверно. В стекле отразилось молодое доброе лицо. Голубые с прищуринкой глаза глядели радостно. Губы были яркой окраски и мягко округлялись. Они давали возможность судить о свежих, нерастраченных чувствах. Крепкий, строгого рисунка подбородок свидетельствовал о характере волевом и мужественном.
Владимир считал себя невлюбчивым. Во всяком случае, до сих пор он дружил со многими девушками, но не полюбил ни одну из них. Может быть, это шло от излишней мечтательности. В своих мечтах Владимир представлял себе любовь огромным и удивительным событием в жизни человека. Как она приходит, ему рисовалось неясно. Но хвастливые разговоры некоторых сверстников об их легких победах он, морщась, пресекал. Кто она, эта не известная ему девушка, которая станет для него необходимой, как дыхание, драгоценной, как солнце. Как он узнает, что это именно она? Красотой его поразит, что ли? Но тогда, значит, можно любить сотни раз, любить каждую красивую девушку! Нет, тут что-то не так! Чрезмерно романтизируя любовь, Владимир убеждал себя, что она врывается в жизнь человека внезапно, как весенняя гроза среди совершенно ясного неба. Он отбрасывал в сторону рассудочные мысли о том, что можно долго встречаться с девушкой и, постепенно открывая в ней все новые и новые прекрасные качества, полюбить ее. Сердцем он стремился к иной любви — загадочной и необычайной...
Был он прав или неправ, сейчас ему не хотелось об этом рассуждать. В его душе звучала ликующая песня, она вся состояла из одного лишь слова, ослепительного и нежного — Светлана!..
Шла репетиция.
Все происходящее на манеже выходит за пределы обычного: тигр превращается в ласковую кошку, огромный бегемот, вопреки сложившейся поговорке о его неуклюжести, проделывает всякие ловкие штуки, львы ездят на лошадях, медведи — на мотоциклах.
Светлана смотрела, как одна репетиционная волна сменяла другую.
Только что известные дрессировщики увели своих зверей. И на манеж ворвался вихрь, ураган — иначе джигитовку братьев Гурашвили не назовешь.
После джигитовки — короткая интермедия Днестрова и Полунина. Они оба в тренировочных спортивных курточках, но Светлана знает, что на Владимире должен быть фрак и цилиндр, а на Игоре пестрый клетчатый костюм.
Владимир, поглаживая бомбу, на которой написано: «Водородная», — торжественно восклицает:
Я готовлюсь к тому, чтобы на деле проявить свою заботу о мире!
Что-то не ладится у молодых клоунов, они заспорили и прекратили репетицию. Владимир подошел к Светлане.
Упрямее Игоря я еще никого не встречал, — сказал он.
Внимательно посмотрел на девушку и, сев рядом с ней, спросил:
Вы чем-то расстроены? Может быть, я могу помочь?
Светлана дружески улыбнулась:
Как бы это было хорошо, но — увы! — Владимир Днестров не воздушный гимнаст...
Как это понять?
Очень просто: Салтыков дурит, и мне это надоело.
Владимир нахмурился. Снова тень этого человека легла на светлую радость его первой любви.
Светлана продолжала:
Все время злится, ревнует, не имея на это никакого права. Как это мешает работе!.. И вообще противно...
Владимир стиснул руки: будь она проклята, ревность! Вот уж действительно — чудовище с зелеными глазами...
И, как бы в подтверждение этих мыслей, он увидел перед собой Анатолия Салтыкова. Красивое лицо гимнаста портила злая складка у рта.
Ты долго собираешься любезничать? — грубовато спросил Светлану Салтыков.
Она ответила своему партнеру холодным, уничтожающим взглядом и неторопливо встала.
Владимир еще сильнее стиснул руки. С напряженным вниманием стал он следить за тренировочной работой на трапециях Светланы и Салтыкова. Разыгравшееся воображение рисовало ему полные драматизма картины. Сколько об этом было написано рассказов! Да, в старом цирке случались из-за ревности страшные вещи. Ведь тогда воздушные гимнасты работали без сетки... Стоило ревнивцу сделать одно неточное движение, и его партнерша падала из-под купола цирка на манеж...
Владимир невольно закрыл глаза.
«Ревность, будь она проклята! — мысленно повторил он и, словно убеждая Салтыкова, продолжал внутренний монолог: — Ведь ревность и новый человек несовместимы. Ревнуют себялюбцы, собственники. Они ненавидят, мстят, убивают. Но нельзя же думать только о себе одном... Трудно Светлане с ревнивым партнером. Как ей поступить? Не отказаться же от работы?! А найти другого партнера не так просто...».
Репетиция шла своим чередом. На манеже одни номера сменялись другими.
Небо, гора, диск, буква «А», внутри которой буква «3», — что все это значит? Капитан Корольков легко расшифровал странные рисуночки. Салазки, цифра 7, товарный вагон, палитра акварельных красок с кисточками, знамя, фигурки шахматных коней, шлем русского витязя. Все эти вещи перемежаются апострофами.
Получилась неплохая поговорка: «Не гордись званием, а гордись знанием».
Корольков усмехнулся и отбросил листок из календаря.
Бедные любители ребусов! Как они корпят над их разгадкой. В любом месте — в вагоне метро, в столовой, а подчас и в служебное время на работе — можно увидеть их терпеливо склоненные головы.
Не гордись званием, а гордись знанием! — повторил капитан.
Звание у него есть, а вот что он знает о деле, которое не дает ему покоя ни днем, ни ночью!
Куда делась палисандровая шкатулка?
Это действительно ребус! Как его решить при создавшихся обстоятельствах?
Пока события были связаны с миром цирковых артистов, была надежда найти шкатулку. Но теперь капитану известно, что Сергей Николаевич Полунин лишился шкатулки на Комсомольской площади. Ищи ветра в поле! Вернее сказать, не в поле, а в городе-гиганте с многомиллионным населением или — кто знает! — по всему необъятному Советскому Союзу.
Комсомольская площадь — площадь трех вокзалов. Не исключено, что человек, поднявший шкатулку, имел уже в кармане железнодорожный билет дальнего следования.
В тайнике палисандровой шкатулки было решение дела. Не найдется шкатулка — и все это так называемое дело лопнет как мыльный пузырь.
Что можно тогда предъявить Сергею Николаевичу Полунину или Роберту Карминову?
Нужно думать и думать, как найти шкатулку!
Неужели это безнадежно?
Не мешает повторить уже известные обстоятельства. Полунин возвращался из Красково со шкатулкой. На Комсомольской площади он потерял сознание. Вызвали скорую помощь. В приемный покой Полунина привезли без шкатулки.
Капитан вдруг вскочил с кресла. Снова у него в руках кончик путеводной нити. В самом деле, как он об этом не подумал сразу! При каждом уличном происшествии имеется неизбежный свидетель — постовой милиционер. В его обязанность входит вызвать скорую помощь, и он, именно он, с протокольной точностью фиксирует все данные происшествия...
Итак, Куйбышевский район, 68 отделение милиции!..
По вашему распоряжению старшина Орлов явился, товарищ капитан!
Черные усы придавали старшине бравый вид. Глаза у него были смекалистые.
У вас хорошая память, товарищ старшина? — спросил Корольков, разглядывая с удовольствием молодцеватую фигуру милиционера.
Не могу пожаловаться, товарищ капитан.
Служба у вас хлопотливая, разве все запомнишь.
Это точно, товарищ капитан, происшествий хватает,— согласился старшина, — но служба привычная, пять лет на посту, стараюсь ничего не упустить...
Да, отзывы о вас отличные. Вот я и надеюсь, что вы мне поможете кое в чем разобраться.
Постараюсь, товарищ капитан.
Оказалось, что старшина Орлов хорошо помнил происшествие с Полуниным. Он объяснил:
Я, товарищ капитан, большой любитель цирка, еще пионером в кружке акробатики занимался... А тут такое дело — известный цирковой артист... Вот я и подумал, чего только он не проделывал в цирке, и все сходило... А на площади среди бела дня упал... Ну, старость, известно, не радость...
Вы что же, сразу сами признали, что потерпевший — цирковой артист? — заинтересовался капитан.
Нет, конечно, не по личности... А тут так получилось: один старый гражданин все помогал, суетился и, можно сказать, переживал... Вот он и сказал мне и людям, обступившим нас, что потерпевший — известный цирковой артист, Сергей Николаевич Полунин. И о себе старый гражданин говорил, что он тоже был артистом в цирке, я и его фамилию запомнил. Пушкин помог...
При чем здесь Пушкин? — удивился Корольков.
А притом, товарищ капитан, что дерево такое есть у него, ядовитое...
Анчар?! — догадался Корольков.
Точно, товарищ капитан. Только фамилия старого гражданина не Анчар будет, а Анчаров. И совсем он не ядовитый, гражданин этот, а добрый такой старик: суетился, помогал и все предмет какой-то под мышкой придерживал...
Какой предмет?
В бумагу завернутый, четырехугольный, вроде ящичка...
Капитан встал.
Спасибо, товарищ старшина,— сказал он, — можете быть свободны...
Клубок снова стал распутываться. Разыскать Анчарова нетрудно, а там уж капитан доберется и до палисандровой шкатулки.
Глава восьмая
ОТЕЦ И СЫН
Погруженный в свои мысли, Сергей Николаевич Полунин ничего не слышал — ни звонка у входной двери, ни голосов в передней и, очнувшись лишь от стука в дверь, машинально сказал:
Войдите.
Голос сына привел Сергея Николаевича в себя.
Папа, — говорил Игорь, — ты уж прости, тебя очень хочет повидать Володя... с ним Светлана Корнева. Они уже приходили к тебе на днях, но ты был болен...
Пусть войдут, — глухо сказал Сергей Николаевич.
Владимир и Светлана знали, что болезнь не красит человека. Но осунувшееся лицо Сергея Николаевича, его глаза, полные глубокого страдания, привели их в замешательство.
Мы... пойдем к Игорю... Вы отдыхайте, дядя Сережа, — сказал Владимир.
Он с детства привык так называть Полунина. Сергей Николаевич слабо улыбнулся:
Нет, друзья, раз уж пришли ко мне, располагайтесь... Я рад вас видеть.
Владимир и Светлана уселись рядышком на диване. Игорь оперся плечом о косяк двери с таким видом, словно в любое мгновение готов повернуться и выйти, если ему сделают знак, что он здесь лишний. Сергей Николаевич обратил на это внимание, но промолчал.
Владимир был в нерешительности: человек измучен болезнью, как говорить с ним о серьезном деле?..
Сергей Николаевич разрешил его сомнения:
Вы чем-то озабочены, друзья мои, — сказал он. — Рассказывайте, не стесняйтесь.
Я чувствую себя лучше и буду рад вам помочь, если требуется...
Владимир посмотрел на Светлану. Она пожала плечами — это означало: поступай как знаешь, и Владимир решился:
Дядя Сережа, я не знаю с чего начать... Дело такое... и касается оно не одного меня... Игорь уже рассказывал вам, что месяц назад я неожиданно увидел шкатулку отца...
Я это знаю, — тихо сказал Сергей Николаевич, отводя глаза в сторону.
Но вы, вероятно, не знаете, при каких обстоятельствах шкатулка снова исчезла...
Сергей Николаевич молчал. Владимир тоже сделал паузу: ведь и он не имел права говорить об этих обстоятельствах. «Нужно как-то обойти это», — подумал он и продолжал:
Вы понимаете, как мне хочется, чтобы шкатулка нашлась... Но ведь неизвестно, найдется ли она, хотя капитан Корольков...
Владимир внезапно замолчал. Слова «капитан Корольков» невольно вырвались у него.
Светлана и Полунин одновременно взглянули на Владимира. Он покраснел.
Я дал слово не говорить о том, что следователь занимается этим делом... Но раз уж вырвалось... В конце концов, здесь все люди свои...
Сергей Николаевич перебил его:
Слово должно оставаться словом... Ты не собирался говорить о следователе и ничего не говори об этом...
Хорошо, дядя Сережа, — согласился Владимир, — расскажу о другом... Для этого мы и пришли со Светланой...
Горячо, взволнованно, словно он сам был свидетелем этих событий, Владимир рассказал Сергею Николаевичу все, что Светлана узнала от Гончаренко о героической судьбе своей матери.
Сергей Николаевич зашагал по комнате. Ему ли было не понять чувств Светланы! Но документ, реабилитирующий ее мать, мог заключать в себе...
Сердце Сергея Николаевича сжалось от невыносимой боли. И все же он твердо сказал:
Шкатулку нужно найти!
Капитан Корольков занимался у себя в кабинете очередными делами.
Только что он закончил допрос прожженного уголовника. Тот, петляя, изворачивался, как лиса. Капитан точными вопросами и неопровержимыми уликами загнал его в тупик. Деваться рецидивисту было некуда: он дал показания и подписал их. Его увели. Корольков убрал одну папку, взялся за другую. Но в дверь постучали.
Можно, — сказал капитан.
Дверь отворилась. Корольков едва сдержал невольный жест удивления. Ошибиться он не мог: перед ним Сергей Николаевич Полунин.
«Что привело его ко мне?» — подумал капитан и сказал:
Садитесь, пожалуйста.
Полунин сел и грустными внимательными глазами некоторое время смотрел на следователя. Наконец, тихо произнес:
Вы, вероятно, меня узнали, товарищ капитан, хотя и не ожидали, что я приду к вам...
Корольков промолчал. Сергей Николаевич глубоко вздохнул — так вздыхают пловцы перед тем, как броситься с большой высоты в воду. И все же, по-видимому, ему не хватало воздуха, голос его прерывался:
Говорить мне трудно... Я скажу только то, что считаю необходимым сказать... Я пришел сюда с искренним желанием облегчить поиски шкатулки Виталия Днестрова...
Корольков в молчаливом согласии наклонил голову и пододвинул к Полунину раскрытый портсигар с папиросами. Нервно закурив, Сергей Николаевич продолжал:
Человек, купивший шкатулку у Серафимы Петровны Пластининой, — я.
Выжидательно глядя на капитана, Полунин сделал долгую паузу.
Это мне известно, — спокойно сказал Корольков.
Сергей Николаевич глубоко затянулся папиросой. Он побледнел, но голос его с каждым словом крепнул все больше и больше:
Приехав из Красково, я потерял сознание на Комсомольской площади. А когда очнулся, шкатулки при мне уже не было... Потом мне удалось установить, что ее подобрал некто Анчаров, бывший цирковой артист...
От недокуренкой папиросы Полунии прикурил другую и снова выжидающе посмотрел на следователя.
И это мне известно, — так же спокойно, как и раньше, сказал Корольков.
А известно ли вам, что у Анчарова шкатулки уже нет? — спросил Полунин. — По крайней мере, он это утверждает.
Допустим,— уклончиво ответил капитан. — Но меня сейчас интересует другое... Меня интересуют мотивы, побудившие вас купить шкатулку, назвав себя Иваном Ивановичем... Сергей Николаевич встал.
Больше я сейчас ничего сказать не могу, — медленно произнес он, решительно взглянув прямо в глаза следователю.
Ну что ж, это ваше право, — сказал капитан. Полунин поклонился и вышел.
Недописанные страницы воспоминаний сиротливо лежали на письменном столе. Больше месяца Сергей Николаевич не прикасался к ним. А сколько души было вложено в эти записки! Старый артист делился на этих страницах своим богатейшим опытом и опытом товарищей, выступавших с ним вместе долгие годы... Но хорошо пишешь только о том, что тебя по-настоящему волнует. А сейчас мысли Сергея Николаевича были заняты не цирком, совсем другим. Если бы он мог рассказать об этом хоть кому-нибудь! Облегчить сердце! Нет, невозможно... Вынужденная немота душила его. Машинально взял Сергей Николаевич ручку, придвинул к себе лист бумаги. Задумался. И вдруг начал писать то, о чем рассказать никому не мог бы...
Исписал несколько страниц. Внезапно рука его замерла. Скупая слеза поползла по щеке и упала на лист бумаги.
Сергей Николаевич встал, подошел к окну. Прижавшись пылающим лбом к стеклу, он смотрел на оживленную улицу. Но перед его глазами стояли другие картины. Резко отойдя от окна, Полунин снова сел за письменный стол, и опять перо быстро задвигалось по бумаге.
Написав еще несколько страниц, Сергей Николаевич собрал их все в большой конверт. Заклеил конверт, подумал немного и написал на нем только одно короткое слово...
Над голубым конвейером Москвы-реки повисла стальная конструкция Крымского моста. Насыщенный зноем воздух ощущался как нечто плотное, казалось, поток машин и пешеходов вместе с настилом моста держится на этой почти осязаемой плотности воздуха.
Неутомимый голубой конвейер Москвы-реки! Здесь действительно все в неутомимом, непрерывном движении: искрящаяся на солнце вода, речные трамваи, буксиры, влекущие тяжело груженные баржи, гоночные шлюпки, бронзовые тела пловцов.
Если издали смотреть на трибуны водной станции «Динамо», кажется, что видишь подымающиеся уступами чудесные цветники — так пестры летние одежды людей.
Но Игорь Полунин, сидя рядом с Владимиром и прищурясь от яркого солнца, размышлял не об этом празднично-нарядном зрелище, а о весьма отвлеченных вещах:
«Любовь! Ее воспевали трубадуры всех времен и народов. Но, черт возьми, как она портит тебе жизнь, если твой лучший друг и партнер влюблен! Как мы хорошо проводили раньше время с Володей! А теперь — лови его за хвост: он всегда спешит на свидание со Светланой. Для меня и времени не остается. Говорят, любовь вдохновляет человека и на труд и на подвиги. Черта с два! Володька раньше всегда был поглощен новыми замыслами, жил, казалось, только работой, мечтал создать небывалый аттракцион, как его знаменитый отец. А теперь не надышится на свою Светлану. Ох, доведет она его!..»
Резкий толчок локтем в бок заставил Игоря раскрыть глаза.
Ты что, уже припадочным стал? — угрюмо спросил он Владимира, который так неделикатно оторвал его от философских размышлений.
А ты не засыпай, как рыба на солнце!
Светлана готовится к прыжку, смотри!..
Любуюсь! — притворно зевнул Игорь, но все же стал смотреть на вышку, на краю которой стояла Светлана.
И невольно, в самом деле, залюбовался — стройное тело девушки вспорхнуло ласточкой, разрезало воздух... Великолепный прыжок! А как нырнула! Наверняка до дна достанет... Еще, чего доброго, задохнется... Нет, вот почти выпрыгнула из воды, как дельфин, и поплыла в отличном, уверенном стиле...
Что скажешь! — восхищенно спросил Владимир, снова толкая товарища в бок.
Скажу, что если ты не оставишь мой бок в покое, я тебя самого сброшу в воду!
Владимир весело рассмеялся:
Я бы не прочь в такую жару, но пловец из меня неважнецкий, людей насмешу...
И это неплохо! А то ты уже стал забывать о своей профессии...
Владимир скосил глаза на партнера.
Как ты сказал? — спросил он задумчиво. — А ведь это идея, Игорь! Постой, постой... Значит, так, девушка великолепно плавает, а влюбленный растяпа, готовый на все, барахтается возле...
Брось ерундить!
Почему ерундить?
Здравствуйте! Что же, я, по-твоему, буду изображать девушку-пловчиху?
Зачем — ты? — Владимир кивком показал на Светлану, поднимавшуюся по отвесной лесенке из воды.
Вот оно что! — воскликнул Игорь, хмурясь и потирая ушибленный Владимиром бок. А я не сразу понял: меня, значит, по боку?
Ты и сейчас не понял. Разве нельзя работать втроем?
Хмурая складка разгладилась на лбу Игоря.
Ты это серьезно?
Вполне.
Гм! Надо подумать... Мысль в общем неплохая... Эх, если б создать аттракцион!..
Создадим!.. Вот бы твоего отца попросить помочь!..
Игорь оживился.
И поможет! Ей-богу, поможет! Я уговорю. Только смотри, придется работать, а все остальное — побоку!
И Игорь с довольным видом в свою очередь толкнул товарища локтем в бок. Но тот никак не реагировал на эту дружескую ласку: к ним подходила Светлана.
Мне, пожалуй, пора, — сказал Игорь и встал.
Разве нам не по пути? — спросила Светлана.
Благодарю вас, — с кислой улыбкой ответил Игорь, — но я полагаю, что третий — лишний.
И это после нашего с тобой разговора? — укоризненно спросил Владимир.
Пока что он не меняет дела: ты же еще не придумал аттракциона,— упрямо ответил Игорь.
Ничего не понимая, Светлана удивленно смотрела на двух товарищей.
Придумаем! — уверенно сказал Владимир и взял под руки Игоря и Светлану.
Втроем они начали пробираться к выходу.
Однажды Игорю Полунину попалась книга о творчестве Чехова. Игорю очень понравилось, что Чехов в одном из своих произведений, вычеркнув целый абзац характеристики, оставил только одну фразу: «Жена есть жена». Эту краткую формулировку, несколько видоизменяя, Игорь стал часто применять: «Товарищ есть товарищ», «Трус есть трус», и так без конца смотря по обстоятельствам. Он был прямолинеен, терпеть не мог туманных фраз, не верил в сложные переживания, называя все это «самокопанием» и «психоложеством». Он ко всему подходил с меркой своей индивидуальности: прямоты, честности, отличного душевного здоровья. Наивно удивлялся, что на свете существуют подлецы, хапуги и преступники. Такие люди были настолько вне его мироощущения, что как бы принадлежали больше беллетристике, театру и кино, чем подлинной жизни. Помимо всего прочего, Игорь пуще огня боялся сентиментальности. Его идеалом была мужественность.
Таким воспитал его отец. Еще в детстве Игорь часто слышал от отца одну и ту же фразу:
Ну, сынок, давай поговорим, как мужчина с мужчиной.
С этими словами Сергей Николаевич начинал разбирательство любых мальчишеских проступков Игоря.
Отец — сильный человек. Так оно и должно быть. Игорь — ветка от крепкого дерева. Отец никогда не проявлял душевной слабости, даже болезнь превозмогал, стараясь, чтобы она была незаметной для окружающих, чтобы не была им в тягость... Вот разве только в последнее время сдал отец... Это огорчало Игоря, но, верный отцовскому воспитанию, он избегал сентиментального выражения чувств.
Лучшим лекарством от всех болезней Игорь считал занятие любимым делом.
И сейчас, возвращаясь домой с водной станции, он собирался поговорить с отцом о новой клоунаде, которая намечалась у него с Владимиром при участии Светланы. Если бы отец согласился взять на себя режиссуру... Что может быть лучше!..
В квартире Сергея Николаевича кроме него и сына обитали еще две вдовые тетки Игоря и старая домработница.
Игорь отпер своим ключом входную дверь, прошел по комнатам — никого. Но, может быть, отец у себя?.. Постучал в дверь отцовского кабинета. Тишина... Игорь вошел...
Он с детства любил эту комнату и бывал, счастлив, когда отец, сидя за письменным столом с книгой в руках, разрешал и сынишке примоститься сбоку...
Игорь взял с полки знакомую книгу о старом цирке и сел на диван. Некоторое время лениво перелистывал страницы, но вскоре книга вывалилась у него из рук, и он заснул...
Когда Игорь проснулся, была глубокая ночь. Тетка, старшая сестра отца, трясла Игоря за плечо. В кабинете горел свет.
Ничего не понимая, Игорь долго таращил сонные глаза.
Тетя Клава, в чем дело? — выдавил он, наконец, из себя.
Игорь, — сказала старая женщина дрожащим голосом — отец ушел рано утром и до сих пор не вернулся... Я не знаю, что делать... Этот пакет совсем сбил меня с толку...
Только теперь Игорь заметил в руке у тетки большой белый конверт.
Пакет? — переспросил он растерянно. — Какой пакет?
Тетя Клава нерешительно пожевала губами, вздохнула и, страдальчески сведя брови, сказала:
Несколько дней назад твой отец дал мне этот пакет... Предупредил меня: «Дашь Игорю, если со мной что-нибудь случится... Не раньше!..» А я...
Игорь встал и взял из рук тетки конверт.
Будто не веря своим глазам, несколько раз прочел на конверте одно слово, написанное крупными буквами: СЫНУ... Холодок пополз по спине Игоря.
Тетя... пожалуйста... я потом все скажу вам...
Она поняла и, устало опустив плечи, молча вышла из комнаты...
...Игорь долго просидел в отцовском кресле, сжимая голову руками. Лицо его то бледнело, то краснело, лоб покрылся испариной...
Наступило утро.
Внезапно Игорь порывисто отодвинул кресло, встал, собрал страницы, снова вложил в разорванный конверт, сунул в карман и с посуровевшим лицом вышел из дому...
«Неужели отец совершит непоправимое?» — без конца задавал себе Игорь мучительный вопрос, широко шагая по улице...
Глава девятая
АТТРАКЦИОН СУДЬБЫ
Как бы ни был удивлен или взволнован следователь неожиданным поворотом событий в деле, над которым работает, он внешне всегда должен оставаться спокойным.
Ничем не выразив удивления по поводу неожиданного прихода Сергея Николаевича, капитан Корольков, казалось, не удивился и увидев входящего к нему в кабинет Игоря Полунина.
Игорь назвал себя и со свойственной ему решительностью сразу приступил к делу:
Товарищ капитан, я хочу, чтобы вы без всяких околичностей ответили мне: где сейчас мой отец? Что вы с ним сделали?
Капитан повертел в руках портсигар, раскрыл его и сказал:
Прежде всего, садитесь и, если курите, — курите, а главное, по возможности спокойно объясните, что случилось?
Игорь нахмурился, сел. Сдержал глухое раздражение и, прямо глядя в глаза капитану, достал из кармана конверт. Молча положил его на стол. Невидимой струной натягивалась напряженная тишина в кабинете следователя во время продолжительного чтения. И с каждой страницей возрастало ничем внешне не выраженное волнение Королькова...
«Ты прочтешь это письмо, когда я уже не смогу говорить с тобой...
Все написанное здесь — горькая и страшная правда. Ни одним словом не погрешу я против истины...
Я не совершил того, в чем меня обвинят. Я знаю, что никакие мои объяснения не помогут, ибо ничем доказать свою невиновность не могу. К этому я готов...
Но я не в силах примириться с мыслью, что ты, ты, мой сын Игорь, осудишь меня так же, как и другие. Один ты должен знать истинную правду. Знать и верить... А там — будь что будет...
Вновь и вновь возвращается моя память к событиям Великой Отечественной войны. Ты был мал тогда и жил у бабушки в Томске.
Немцы наступали стремительно. Трем цирковым артистам — мне, Виталию Днестрову и Лидии Корневой — немецкий воздушный десант помешал выбраться из охваченного пожарами города на Украине. Начались черные дни оккупации — о них так много написано, что повторяться не хочется. Я долго не встречался с Днестровым и Корневой. Боязнь облав, сопровождавшихся угоном на работу в Германию, заставляла пореже выходить на улицу. Но как раздобыть насущный кусок хлеба!
На стенах домов пестрели афиши, возвещавшие о гастролях немецкого цирка. Перед моими глазами плясали огромные буквы: ЦИРК КРАУССА!..
Но мне и в голову не приходило, что я могу пойти в цирк предложить свои услуги. Лучше уж обменивать на продукты последние вещи, наконец, просто умереть с голоду. И с какой же горечью прочел я на афише фамилию русской артистки! Да, Лидия Корнева выступала перед гитлеровцами. Более того, я как-то встретил ее на улице под руку с гестаповским офицером. Она была нарядна и весела...
Я мало знал Корневу, и мне не хотелось о ней думать. Вскоре цирк Краусса уехал, а с ним вместе уехала и она...
Однажды, проходя по улице, я увидел на пороге открытой двери Виталия Днестрова в белом халате. Над ним красовалась вывеска: «Мсье Жорж, мужской и дамский парикмахер».
Мы, старые артисты, умеем держать бритву. А Виталий Днестров был мастер на все руки.
Он увидел меня, но посмотрел так, как будто перед ним пустое место. И я понял, что теперь мы незнакомы, что Виталий Днестров исчез, а вместо него по причинам, о которых нетрудно было догадаться, действует некий мсье Жорж.
Возвратившись к себе на квартиру, я стал размышлять. Мой близкий друг вступил в ряды тех, кто ведет тайную войну против оккупантов. Почему же он не привлек меня? О недоверии не могло быть и речи: мы слишком хорошо знали друг друга.
Что ж, конспирация имеет свои законы, и никому не дано права их нарушать.
«Я сам найду путь, который приведет меня в ряды борцов», — решил я. И мучился только мыслью, что ничего для этого до сих пор не сделал...
Пути для борьбы всегда существуют. Я окончательно убедился в этом через некоторое время. Жизнь моя приобрела великий смысл, — рядом со мной были люди, объединенные одной целью — отдать все свои силы на борьбу с захватчиками...
Виселицы на городской площади никогда не пустовали: ветер раскачивал тела казненных, на груди у них были прикреплены дощечки с надписями: «Партизан!», «Партизанка!»...
Время шло в непрестанной, напряженной и опасной борьбе. Только бы выстоять, дождаться своих! Были уже близкие предвестники освобождения — советские войска с тяжелыми боями продвигались к городу. На высокомерных лицах немецких офицеров можно было прочесть трусливое беспокойство. Из города поспешно вывозили все, что только можно было вывезти. Усилились облавы и террор. Вовсю работали гестаповские палачи. На место погибших подпольщиков вставали новые борцы. Наша группа тоже поредела, но мы держались... И вот случилось так, что я вновь проходил по улице, где находилась парикмахерская мсье Жоржа. И снова увидел стоявшего на ее пороге Виталия Днестрова. Он сделал мне знак, который иначе как «войди» нельзя было понять.
Я зашел в парикмахерскую. В ней никого, кроме Виталия Ивановича, не было. Он запер входную дверь, повесив картонку с надписью: «Мсье Жорж обедает».
Днестров молча провел меня в соседнюю с парикмахерской комнату. В ней была еще одна дверь, не знаю, в какое помещение она вела.
Садись, Сергей, — коротко сказал Днестров и, внимательно посмотрев на меня, добавил так же коротко: — Ешь!
Я не мог оторвать изумленных глаз от краюхи черного хлеба. Я так изголодался за последнее время, что никак не мог понять простой вещи: на столе лежит кусок хлеба! Разве может это быть! Разве может человек удержаться от того, чтобы сразу не съесть хлеб! Хлеб, хлеб! И именно — черный! Он снился тогда людям, и только во сне они его ели вволю...
Я с трудом отвел взгляд от этого сладостного видения — краюхи черного хлеба. Посмотрел на Днестрова. Глаза его ввалились, он очень похудел.
Ноги мои ослабели, я сел. И насколько мог небрежно сказал:
Спасибо. Не хочется.
Виталий Иванович не настаивал, он думал уже о другом.
Послушай, Сергей, — обратился он ко мне без всяких предисловий, — ты должен помочь. Это против правил, но нет другой возможности... почва горит под ногами...
Я молча кивнул головой, мол, сделаю все, говори. Он продолжал:
Завтра утром отправишься на окраину. Возле старых бань есть такой домишко, номер восемь... Поднимешься в мезонинчик и постучишь три раза... Если откроет дверь горбатая девушка, только в этом случае, и не иначе, скажешь ей: «Тетя Глаша очень больна, просит немедленно приехать».
Хорошо, — ответил я Днестрову без околичностей.
Он молча пожал мне руку, потом подумал немного и добавил:
Это очень опасно, будь осторожен...
Я обнял его и ушел...
На другой день я направился к городской окраине по указанному адресу. Следил за тем, чтобы за мной не было «хвоста».
Немного не дойдя до старых бань, я увидел цепь автоматчиков. Возле маленького домика с мезонином стояла черная машина. В нее вталкивали горбатую девушку и троих окровавленных мужчин.
Делать мне здесь уже было нечего. Я повернул обратно.
Шел и думал: «Должен ли я предупредить обо всем, что случилось, Днестрова?»
Зря я задавал себе этот вопрос. В условиях подполья выполняют только то, что поручено. И ничего другого. Я не имел права без разрешения появляться у Днестрова...
Больше уже я никогда не видел Виталия Ивановича: через несколько дней после нашей последней встречи, я узнал скорбную весть — он был повешен на городской площади...
Скорбь о погибшем друге терзала сердце. Но нужно было жить, бороться и мстить. Был вечер, когда ко мне неожиданно постучали. Я открыл дверь. В комнату вошел, не ожидая приглашения, незнакомый мне человек в сером плаще. Так же по-хозяйски, как вошел, он уселся на стул и посмотрел на меня холодными, бесцветными глазами.
Садитесь, — властно сказал он мне.
Я продолжал стоять. Он обшарил глазами все вокруг и повторил тоном, не допускающим возражения:
Садитесь!
Что вам угодно? — спросил я, с трудом сдерживая желание опустить руку в карман, где был пистолет.
В бесцветных глазах человека в плаще промелькнула усмешка. Казалось, он догадался о моих мыслях, но не шевельнулся, а спокойно сказал:
За дверью мои парни, ведите себя благоразумно.
Я молчал. Он закурил сладко пахнущую сигарету, несколько раз затянулся и как бы с ленцой продолжал:
Вы человек немолодой, неглупый и сразу поймете меня. Выхода у вас, господин Полунин, нет. Все обернулось так, что вы должны будете безоговорочно принять мое предложение...
Он правильно говорил по-русски, но все же с некоторым акцентом:
Итак, господин Полунин, перейдем прямо к делу. В Германии есть великолепные цирки. Мы поможем вам там найти работу... Но сначала вы должны это заслужить... Нам все известно, господин подпольщик... Даже более того, что вы в состоянии предположить...
Через закрытое окно доносились глухие раскаты. Человек в плаще усмехнулся:
Зря прислушиваетесь, почтенный Сергей Николаевич: русские войска не дойдут сюда, они уже остановлены... Да вам и нечего ждать их: если мы вас не повесим, вас повесят ваши соотечественники... Днестров упрямился, а чего достиг? На допросах я говорил ему: артист должен заниматься своим делом, а не диверсиями. Кстати, Днестров был мастером интересных аттракционов и забавных клоунских шуток. Но в гестапо не шутят... И мы тоже, так сказать, мастера аттракционов. Последний аттракцион, который мы устроили Днестрову на городской площади, вряд ли соблазняет вас... Днестров перед казнью был убежден, что вы предали его самого и всю его группу. Он ведь давал вам поручение, когда почва горела у него под ногами. Помните фразу: «Тетя Глаша очень больна, просит немедленно приехать». Но мы предупредили вас и не дали возможности диверсантам переменить явку...
Я невольно опустился на стул. Осведомленность гестаповца ошеломила меня. Но факт оставался фактом.
К моим мучительным раздумьям гестаповец тут же добавил новые. Он сказал:
К сожалению, нам не удалось перехватить документ, который перед казнью составил ваш друг. В этом документе он прямо обвиняет вас в своей гибели... Подумайте обо всем на досуге, и вы сами придете к нам. Другого пути у вас нет...
Спокойно, не оборачиваясь, он ушел.
«Врешь, — думал я, — есть у меня другой путь, и только один путь!»
Ночью я ушел из города в лес, к партизанам. А через несколько дней наши войска освободили город...
В первые дни освобождения такая радость зажгла сердце, что ни до чего другого не было дела.
Потом, волей-неволей, я вновь и вновь стал вспоминать посещение гестаповца. Откуда он мог узнать о моей последней встрече с Днестровым, о поручении, которое мне было дано? Но, так или иначе — в гестапо об этом узнали и заронили в Днестрове подозрения против меня. А если так, то Днестров обязан был предупредить товарищей, чтобы они обезвредили предателя...
Как теперь доказать, что это страшное обвинение ничего общего не имеет с истиной?
Если действительно существует документ, подписанный рукою Днестрова, мне никто не поверит... И тогда позор, тюрьма, смерть...
Я хотел явиться к органам власти и все рассказать. Но где же доказательства, что я говорю правду...
Прошли годы. Занятый любимой работой, я стал забывать визит человека в плаще... И лишь месяц назад страшные раздумья вновь нахлынули на меня. Владимир Днестров неожиданно увидел в Москве шкатулку отца, которая была у Виталия Ивановича в оккупации...
Владимир знает, как открыть тайник. Что если там окажется документ, обвиняющий меня в предательстве, которого я не совершил?!
Я задался целью, во что бы то ни стало перехватить шкатулку и уничтожить документ. Но, когда шкатулка уже была в моих руках, мною вдруг овладела тревожная мысль: до сих пор я не совершал преступления... А как назвать поступок, который я собирался совершить, уничтожив документ, подписанный Днестровым? Если даже этот документ ложно, по недоразумению, обвиняет меня, я не имею права его уничтожать...
И я твердо решил: я сам отнесу этот документ к следователю. А там — будь что будет... Но, увы, шкатулка исчезла раньше, чем я успел открыть тайник, исчезла из моих рук. И это еще одна дополнительная улика против меня...
Дорогой Игорь! Теперь, после прочтения этих страниц, тебе должно быть все понятно, и я верю, что ты не усомнишься в своем отце, не осудишь меня за некоторые слабости, которым я поддался, надломленный страшным стечением обстоятельств... Володя проговорился, что капитан Корольков уже ведет следствие... Я был у Королькова, пытался навести на след шкатулки... Говорить с ним о себе, посвятить во все то, что тебе сейчас стало известным, я был не в силах... Все равно не поверит, как не поверил, когда я сказал ему, что потерял шкатулку на Комсомольской площади. Не поверил, хотя и сделал вид, что верит. Да я и сам не поверил бы, будь я на его месте. Следователи верят не словам, даже самым правдивым, а доказательствам. Но у меня их нет...
И теперь я со дня на день, с часу на час жду ареста. И страшного обвинения в предательстве, которого не смогу отвести, потому что против меня свидетельствует мой мертвый друг...
Повторяю: я решил — будь что будет! Но ты, ты должен мне верить! Веди себя как мужчина, и что бы ни случилось со мной, верь — твой отец чист сердцем перед родиной и товарищами...»
Прочтя все до точки, капитан Корольков долго не поднимал глаз от последней страницы. В нем боролись противоречивые чувства. Он был потрясен до глубины души, голос сердца говорил ему, что все написанное здесь — правда. Но долг следователя не разрешал ему верить только голосу своего сердца.
Игорь понял и выразил эту мысль вслух;
Я не жду, товарищ капитан, что вы скажете мне: ваш отец не виновен... Но вы должны сказать мне — где он сейчас? Что
вы с ним сделали?..
Капитан собрал страницы и, возвращая их Игорю, тихо произнес:
Я понимаю ваше состояние, но... судите вы обо мне опрометчиво. Мои действия до сих пор никак не задевали вашего отца... И ваших вопросов я не понимаю — объясните, что случилось?
Спокойная сдержанность капитана, искренность его тона были настолько убедительны, что Игорь поверил: следователь говорит правду.
Растерянно теребя страницы рукописи, Игорь долго смотрел на Королькова, наконец сказал:
Но где же все-таки отец?... Сутки он не является домой... Этого никогда не бывало...
Понимаю вашу тревогу, — сочувственно сказал капитан. — Ваш отец — старый больной человек... Справлялись ли вы в Институте скорой помощи?..
Игорь развел руками:
Об этом я не подумал... Мои мысли после чтения этих записок были направлены на другое...
Ну, вот видите!.. Сейчас узнаем, — сказал капитан и поднял телефонную трубку.
Глава десятая
ИЗ СИБИРИ И В СИБИРЬ
После ухода Игоря капитан Корольков задумался над новой загадкой: куда делся Сергей Николаевич Полунин?
Из Института скорой помощи ответили, что за истекшие сутки такой не поступал. Неужели решил скрыться от органов следствия? Человек, как видно, неглупый, он должен понимать, что это обречено на неудачу... Но страх... Корольков не раз замечал, что страх перед следственными органами иногда еще овладевает людьми и не совершившими преступления...
Обезвредить преступника — серьезная и благородная задача. Но не менее серьезна и благородна другая задача: снять камень ложного обвинения с души честного человека, дать ему свободно вздохнуть, сделать так, чтобы он открытым взглядом отвечал на взгляды людей.
Еще более напряженно Корольков стал думать о том, как найти шкатулку.
Капитан уже навел справку об Анчарове. Она была короткая. Бывший артист цирка. Алкоголик. На иждивении детей. Домой возвращается поздно. Все дни проводит в ресторане, возле цирка.
Пойти туда и поговорить с Анчаровым!
Капитан никогда не откладывал принятого решения.
Вскоре он уже сидел за столиком ресторана.
Сегодня здесь было не много посетителей, некоторые официанты томились без дела.
Корольков заказал себе обед. Подавал ему пожилой словоохотливый официант. Василий Антонович спросил его об Анчарове.
Что-то не появлялись сегодня, да и вчера не были, — ответил официант, — не знаю, что и подумать... Хотя, конечно, такое дело — старик, а пьют не в меру, всякое может случиться...
Вино к добру не приводит, — сентенциозно, чтобы поддержать беседу, заметил Корольков.
Это верно, — согласился официант. — А старик они не вредный, не скандалист.
Жаль человека, — покачал головой капитан.
Вот эта самая «жаль» и вредит, — неодобрительно ответил официант, — находятся жалостливые, подносят.
Значит, и не на свои пьет?
Бывает, что и на свои, — возразил официант. — Иной раз готовы и последнее продать, чтобы только выпить...
Да ведь, пожалуй, и продавать-то ему нечего, — с сожалением заметил капитан.
На вино находится. Да вот не так давно они тут, можно сказать, кутили... Дорогая для них была вещь, а расстались... Занятная такая шкатулка, старинная. И до чего ж хорош рисунок сделан: наездница и клоун... Видно, память еще с того времени, когда в цирке работали...
Неужели купили у пьяного? — спросил капитан.
А что ж не купить, если продается! — ответил официант. — Чай не краденая. За ними это не водится, все ж таки артист... Да артист и купил, для циркового артиста шкатулка самая подходящая: в ней и грим и что хочешь держать можно...
Наверно, ошибаетесь, артист не купил бы, не воспользовался... — с деланным сомнением протянул Василий Антонович.
Официант даже обиделся:
Уж кого-кого, а цирковых артистов я наперечет знаю. Стручков их фамилия будет... Однако с тех пор, как шкатулку купили, у нас не бывали. Видать, по конвейеру в другой город уехали. У них в цирке это конвейером называют, когда на гастроли едут, — с важным видом пояснил официант.
Сидя перед зеркалом в гримерной, Владимир покрывал лицо вазелином. Вошел Игорь, он держал руки за спиной, было понятно: прячет что-то. Наблюдая в зеркало за товарищем, Владимир с удовлетворением отметил, что у Игоря сегодня хорошее настроение — в последние дни партнер был необычайно мрачен, а в причины Владимира не посвящал.
Их дружба была очень крепкой. Игорь никогда ничего не таил от Владимира. Но свои переживания, связанные с драмой отца, скрыл от товарища. К капитану Королькову он пошел, не раздумывая, движимый гневом, тревогой за отца. Теперь отец дома. Двое суток отсутствовал. Вернувшись, ничего не объяснил. Игорь так и не узнал, что отец, встретив на улице Анчарова, уехал с ним в Ярославль. Анчаров уверил Сергея Николаевича, что вспомнил человека, которому спьяна продал шкатулку, — жонглеру Стручкову. Но в Ярославле Стручкова они уже не застали. Он отправился дальше, на гастроли в Сибирь. Сергей Николаевич стал сомневаться, действительно ли шкатулка у Стручкова. Надежда на память старого пьяницы Анчарова была шаткая... Игорь скрыл от отца, что был у следователя. Тетя Клава, спохватившись после встречи с Сергеем Николаевичем, упросила Игоря не говорить о том, что она поторопилась отдать ему письмо отца...
Ну, чего ты там прячешь за спиной? — спросил Владимир. — Выкладывай!
Игорь взмахнул конвертом:
Тебе!
От кого? — удивился Владимир.
Не угадаешь. Из Сибири прилетел. Горев, он сейчас занят с режиссером. Дал мне.
От кого же все-таки?
От Карминова. Горев захватил с собой. Плясать будешь?
Есть из-за чего...
Ну, черт с тобой, бери! Игорь протянул письмо.
Читай вслух, у меня руки заняты, — сказал Владимир.
Игорь разорвал конверт и, достав из него исписанные косым почерком страницы, стал читать...
Капитан Корольков выяснил, что артист цирка жонглер Стручков действительно существует. Но сейчас он на гастролях в Сибири. Вскоре туда же, на строительство большой гидростанции, должна была выехать еще одна многочисленная группа артистов цирка. В нее были включены Игорь Полунин, Владимир Днестров, Светлана Корнева, а также студенты-практиканты Циркового училища со своим педагогом — режиссером Сергеем Николаевичем Полуниным.
«Нужно повидаться с Днестровым», — подумал капитан, и мысль его словно мгновенно материализовалась: Владимир вошел к нему в кабинет.
А я вам только что собирался звонить, — сказал Василий Антонович, поднимаясь навстречу Днестрову.
Товарищ капитан, я знаю, у кого шкатулка! — воскликнул Владимир.
У Стручкова? — спросил Корольков.
Владимир от неожиданности сел. Он думал ошеломить капитана этим известием. Странное чувство досады зародилось в молодом человеке. Все, что делал капитан, было важно для Владимира, вызывало удивление и восхищение, но вместе с тем как-то досадно было сознавать, что ничего нового нельзя сообщить этому человеку, что ничем нельзя его удивить,
«Нет, все-таки кое-чем удивлю», — подумал Владимир. И, протянув капитану письмо Карминова, сказал:
Прочтите.
Вот что было написано в письме иллюзиониста:
«Здравствуй, Володя!
Не пришлось мне с тобой повидаться перед отъездом. Собственно говоря, я просто не решался смотреть тебе в глаза.
Дело в том, что я отколол преглупейший номер. Но побуждения у меня были самые хорошие: мне хотелось сделать тебе приятный сюрприз. И проклятая привычка к эффектным фокусам толкнула меня на одну затею.
Помнишь, ты рассказывал у Светланы про палисандровую шкатулку? И я представил себе:
На манеже идет очередная репетиция. Я прошу тебя:
Владимир Витальевич, дайте мне на минуту ваш бумажник.
Ты даешь мне свой бумажник, и на глазах у всех он исчезает у меня из рук. Я беру пистолет и стреляю вверх, как делал это уже сотни раз. Из-под купола спускается на манеж, как уже спускался сотни раз, большой ящик.
Откройте пожалуйста, этот ящик, Владимир Витальевич, — говорю я.
Ты поднимаешь крышку ящика и ахаешь: в нем лежит палисандровая шкатулка.
Так представлял я себе. И вот что для этого проделал. Узнал дачный адрес Серафимы Петровны. Оказалось, что она живет в Краскове, недалеко от дачи моей тетки.
Если б я в своем натуральном виде купил у старушки шкатулку, ты об этом узнал бы.
Нетрудно описать мою внешность,
«Не годится», — решил я. Пропадет весь эффект.
Нужно изменить облик. Для нашего брата это плевое дело. В общем — седой парик, усы, бородка и темные очки. Маскарад ерундовый, так сказать, обычный. Мало ли бродит по свету таких старичков.
На даче у тетки я быстро загримировался и отправился к Серафиме Петровне. Но там меня ждал полнейший конфуз. Кто-то (до сих пор не могу понять — кто), опередив меня, уже купил шкатулку. Вероятно, какой-то Иван Иванович, потому что, когда я тоже назвал себя Иваном Ивановичем, старушка взбеленилась. Я едва унес ноги.
Огорчен был ужасно.
Но теперь хочу тебе сообщить хорошую новость, хотя один наш общий с тобой приятель грозит мне за это оторвать голову.
Так что учти — я для тебя, милого друга, рискую остаться без головы.
Случайность поразительная: здесь, в Сибири, я обомлел, увидев — что бы ты думал?! — палисандровую шкатулку!!!
В ней теперь роскошно содержится грим небезызвестного тебе Коли Стручкова. Оказывается, что он случайно купил ее у старого пьяницы Анчарова.
Увидев шкатулку, я исполнил индейский танец и завопил, что надо немедленно дать тебе телеграмму.
Вот тогда Коля Стручков и произнес страшную клятву, что оторвет мне голову — буде я посмею испортить ему сюрприз. Изволите ли видеть, он сам хочет тебе преподнести шкатулку. Ты ведь скоро приедешь сюда?
Но я решил рискнуть головой, раз уж она у меня такая непутевая, и обрадовать тебя этой новостью.
Многократно целую тебя, хотя и догадываюсь, что ты мечтаешь совсем о иных поцелуях...
Твой Роберт Карминов».
Кончив читать письмо, капитан взглянул на Владимира. У Днестрова был торжествующий вид, и Василий Антонович правильно расценил это: все вы, мол, следователи таковы — склонны видеть в людях только дурное.
Но Корольков не обиделся. У него не было ложного профессионального самолюбия.
Так он и сказал Владимиру.
Днестров смущенно пожал протянутую ему руку.
Извините, товарищ капитан, — пробормотал он.
Не за что, — добродушно ответил Корольков. — А получить шкатулку и первому открыть ее тайник ваше бесспорное право. Ведь вы наследник Виталия Днестрова... И не только генеалогически, так сказать, но и творчески. Наследник его славных традиций. Я тут недавно прочел статью о вашем отце.
Ну, если говорить о традициях, — смущенно возразил Владимир, — то мне думается, что наследниками могут считать себя все молодые артисты цирка. Наследниками не только моего отца, но и таких замечательных людей, как Сергей Николаевич Полунин и Лидия Павловна Корнева.
Корольков пристально поглядел на него.
Меня радует, — сказал он, — что вы горой стоите за своих товарищей по искусству. Так и надо...
Природа путешествий изменялась. Путник с посошком и заплечным мешком, в одежде, продымленной и прожженной придорожными кострами, всадник на коне, на верблюде, на ишаке, громоздкие кареты, брички, лихие тройки — эти картины принадлежат прошлому. Сила пара пришла на помощь путешественнику. Стальная паутина рельсов оплела землю. Двигатель внутреннего сгорания дал человеку автомобиль и приблизил появление аэроплана. У человека выросли крылья, он поднялся над землей. Прошло еще несколько десятков лет, и реактивный самолет сделал человека властелином расстояний. Позавтракав в Москве, путешественник обедал в Тбилиси или Ташкенте, а в памяти его оставалось: дорожки аэродромов, стюардессы да облака...
Широкий трап подвели к «ТУ-104». Василий Антонович Корольков спустился на землю.
Садясь в новенькую «Волгу», бросил последний взгляд на гигантскую серебристую птицу.
От аэродрома шло в город бетонированное шоссе.
Вот и снова Корольков в родном краю, где бегал босоногим, вихрастым мальчонкой.
Мысли Василия Антоновича, порожденные сказочно быстрым перелетом над необъятным пространством, были просторны и величественны...
Старинный сибирский город!.. Еще при Борисе Годунове был заложен он русскими служилыми людьми на берегу могучей реки. Поколения уходят, оставляя после себя память о своем пребывании на земле. Аттилы и чингизханы, проволочив за собой по земле пурпурные мантии пожаров и воздвигнув курганы черепов, оставили злую память лишь на страницах истории. Но дела простых людей вещественны и бессмертны, потому что их жизнь — созидание. Город в Сибири рос. Ссыльные революционеры принесли в него культуру. Его называют «городом студентов». Из стен его вузов вышли тысячи инженеров, врачей, химиков, педагогов. Некоторые из них прославились как ученые. Знаменитая библиотека города насчитывает в своих хранилищах миллионы книг, среди них есть такие, каких не сыщешь и в огромной библиотеке Британского музея...
Василий Антонович вышел из машины: ему захотелось пройти пешком по родному городу. На шумных центральных улицах возвышаются каменные дома, но много и тихих переулков с деревянными уютными домиками. За оградами зеленеют грядки огородов, цветет черемуха и, несмотря на суровый климат, плодоносят яблони. Под вековыми деревьями парка назначают встречи влюбленные. Мчит свои воды могучая река, где-то там, далеко, сливаясь с другими сибирскими реками. На окраинах заводы и фабрики в вечной бессоннице труда...
Вот здание школы, где Корольков учился... Вот бульвар, по снежным аллеям которого он катался на коньках, привязанных веревками к валенкам... Вот скамья... Здесь он впервые поцеловал Зину... Как живая, встает сейчас у него перед глазами любимая девушка — золотая прядка выбивается у нее из-под пилотки, через плечо сумка с красным крестом... Фашистская пуля сразила Зину под Сталинградом... А Корольков так и не женился, такой уж, по-видимому, однолюб.
Каким маленьким показался Василию Антоновичу домик, в котором он родился.
Корольков остановился перед калиткой, снял шляпу и невольно улыбнулся озорной мысли: ему захотелось, как в детстве, перемахнуть через забор... Но морщинистые руки матери уже обнимали сына... Как проведало ее старое сердце, что он стоит в раздумье перед родным домом!
Вася! Приехал! Ничего не сообщил, — говорила мать, целуя его, — всегда любишь неожиданно. В отпуске?
В отпуске, но вечером придется уехать...
Куда?! Не пущу! И с братом даже не повидаешься?!
Вот к нему, на строительство, я и поеду… Кстати, у меня там и дело есть...
Мать всплеснула руками:
Все дела да дела, а жить-то когда?!
Целуя ее, Корольков сказал:
Ты же меня и учила, что без дела нет у человека жизни...
На два дня задержали Василия Антоновича ласковые материнские руки...
Прозрачное и высокое небо летом в Сибири. Город утопает в сочной зелени. Летает тополевый пух. Пурпуром наливаются вечерние зори. Мерцают ночью, обещающие счастье звезды... Тайга подступает к самому городу. Она наполняет воздух своим могучим животворным дыханием. Тайга, которой нет конца и края. Как в ней поют птицы! Каких только нет в ней грибов! Землянику, черную смородину, бруснику и голубику хоть корзинами набирай! Высоченные кедры прячут в своих ветвях миллионы шишек... А сибирский хлеб! Всем известно, как он поддержал страну в военную годину. Теперь поднята вековая целина. И шумит бескрайное рыжее море пшеницы...
Так думал Василий Антонович, а машина мчала его все дальше и дальше от родного города...
В нескольких десятках километров отсюда возвышался, еще в строительных лесах, огромный промышленный комбинат. В его просторных корпусах разместятся сложные агрегаты и станки, автоматические линии и целые цеха-автоматы, где машины без людей будут работать для людей. Много тысяч киловатт энергии нужно для того, чтобы привести всю эту технику в движение. Энергию даст стремительная река. Люди решили взнуздать, ее громадной плотиной гидростанции.
Строительством плотины руководил старший брат капитана, инженер Петр Антонович Корольков. Днем и ночью можно было видеть его широкоплечую фигуру в тех местах, где больше всего встречалось трудностей. А их на строительстве было немало. Река упрямилась, не хотела подчиниться человеческой воле, однажды в течение минуты уничтожила то, над чем люди трудились много дней. Но непреклонные люди продолжали бороться с рекой, И наступило время, когда, казалось, она присмирела, но это было притворное, коварное смирение — затишье перед бурей...
Глава одиннадцатая
ТАЙНА ПАЛИСАНДРОВОЙ ШКАТУЛКИ
Жонглер Николай Стручков, случайно купивший у пьяного Анчарова палисандровую шкатулку, даже не предполагал, какие страсти бушуют вокруг этой безобидной вещи.
С радостным нетерпением ожидали момента, когда, наконец, откроется тайник шкатулки Владимир и Светлана. Мучительные сомнения испытывали в ожидании этого события Игорь и Сергей Николаевич. И лишь один капитан Корольков, казалось, сохранял полное бесстрастие...
В день приезда артистов из Москвы Стручкова на строительстве не оказалось. Он и Карминов выехали в тайгу для сольного выступления перед строителями узкоколейки. Таким образом, раскрытие тайны палисандровой шкатулки немного отдалилось. Но сколько новых впечатлений нахлынуло на приезжих артистов, сколько забот, связанных с подготовкой к представлению!
Сергей Николаевич волновался за своих питомцев из Циркового училища, Светлана упорно отрабатывала свой самостоятельный номер. Игорь и Владимир собирали материал для клоунады на темы строительства гидростанции.
Капитан Корольков приехал на стройку в разгар рабочего дня. На первый взгляд встреча братьев Корольковых могла показаться суховатой.
На самом же деле братья, коренные сибиряки, просто не привыкли экспансивно выражать свои чувства. Кроме того, инженер Петр Антонович Корольков принадлежал к категории людей, которые отдают работе все свои помыслы, весь огонь души. Петр Антонович искренне думал, что каждый, кто по той или иной причине соприкасается с ним, неминуемо должен сразу же увлечься его работой. Едва поздоровавшись с братом, как будто они виделись лишь вчера, Петр Антонович потащил его за собой по всем объектам плотины. Некоторое время инженер на ходу давал объяснения, но вскоре его вызвали к начальнику стройки, и капитан стал один бродить по строительной площадке. Возле блоков, в которых гудели вибраторы бетонщиков, внимание Королькова привлекло крупно написанное на плакате слово «Позор!» Корольков подошел.
Перед плакатом стоял Владимир Днестров и карандашом записывал что-то в блокнот. На плакате были карикатурно изображены в обнимку два подвыпивших парня, а под ними надпись: «Знаменитые лодыри — Гриша Мухин и Степа Скрипкин».
Рисуете? — спросил капитан.
Владимир добродушно усмехнулся.
Записываю. Может, пригодится...
Капитан не стал отвлекать Владимира и, кивнув ему, пошел дальше по необъятному строительному раздолью...
Все предвещало грозу. Пыль, поднимаемая автомашинами, не оседала, насыщая знойный неподвижный воздух до такой степени, что ясный день посерел. Потом темные косматые тучи заволокли небо. Автомашины двигались с зажженными фарами. Но гроза все еще медлила, словно собираясь с силами. Наконец началось. Гром оглушал, а молнии рвали черное небо на части. Двое суток низвергались на землю неистощимые потоки воды. Река вздулась, вышла из берегов и затопила все вокруг. Казалось, взбунтовавшаяся природа решила уничтожить плоды человеческого труда. Вырванные бурей деревья река бросала на незавершенные сооружения плотины. Но кроны и разветвленные корни смягчали их натиск. Страшнее было другое — таранные удары сплавного леса, сорвавшегося с причалов.
Сотни людей вступили в борьбу с разъяренной рекой. Инженер Корольков руководил ими, появляясь везде в самые критические мгновения.
Увидев брата, Петр Антонович крикнул ему:
Василий, ты же сапер — помогай!
И капитан Корольков вспомнил фронтовую страду своего саперного батальона — побежденные топи болот, наводку понтонов через бурные реки, жаркий труд в пудовых от налипшей грязи сапогах и промокшем до нитки обмундировании... Правда, тогда борьба шла не со слепыми силами природы, а с расчетливым, злобным и коварным врагом... Однажды только что наведенный в тылу наших войск понтонный мост вдруг взлетел на воздух. Оказалось, что река принесла к переправе плавучие мины, пущенные сверху по течению саперами противника. Тогда Корольков перегородил реку сетью выше восстановленной переправы. А сейчас он вспомнил об этом, глядя на несущиеся по течению связки бревен. Нужно оградить от них перемычку.
Петр, дай мне людей, человек десять, — обратился он к брату.
Петр Антонович, вода прорвалась в котлован, — сообщила, с трудом переводя дыхание, подбежавшая девушка.
Иду, — ответил ей инженер Корольков и уже на бегу бросил брату:
Резервов не имеется: дела у всех по горло, но постараюсь...
Петр Антонович был не совсем точен, сказав, что резервов не имеется. Владимир Днестров, Игорь Полунин, Роберт Карминов, Николай Стручков и несколько студентов Циркового училища подошли к капитану. Они не успели еще дать представление — буря спутала все планы.
Где начальник, не знаете? — спросил Владимир капитана.
На котлован пошел. А зачем он вам?
Не он — нам, а, может, мы ему пригодимся для какого-нибудь дела.
Тогда — за мной, артисты, есть дело!
У края перемычки накапливались вырванные бурей и принесенные сюда течением деревья. Капитан решил распределить их вдоль всего еще незаполненного грунтом ряжевого барьера, чтобы они своими ветвями и корнями защитили перемычку от разрушительного натиска беспорядочно плывущих бревен. Работа эта требовала ловкости, смелости, силы и быстрой реакции. Как раз этими качествами и обладали цирковые артисты.
Первым, после того как капитан объяснил задачу, прыгнул на ближайшее дерево Владимир.
Обвяжитесь веревкой! — крикнул ему капитан.
Сегодня работаем без лонжи! — задорно отозвался Владимир, перепрыгивая дальше, на следующее дерево.
За Днестровым устремились остальные артисты...
По другую сторону перемычки, с низовой стороны, плотины, над бурлящим потоком высилось уцелевшее дерево — исполин, устоявший перед натиском бури. В десятке метров от этого дерева, на крышекаменного полузатопленного дома, стояла
Светлана. Она смотрела на вершину дерева. Там, на толстой ветке, вцепившись в нее, сидел мальчишка. Вероятно, спасаясь от вышедшей из берегов реки, гонимый страхом,
взобрался он на дерево. Бедняга, должно быть, прозяб и обессилел. Нельзя медлить! Светлана подняла руки над головой и ласточкой, как недавно с вышки водной станции «Динамо», бросилась в воду…
Лавируя между несущимися бревнами, ящиками, бочками, Светлана плыла, поддерживая одной рукой мальчика. Казалось, разлившейся реке не будет конца и края. Но вот ноги девушки коснулись земли. Светлана встала, взяла мальчика на руки и пошла. Вода стекала с них ручьями.
Навстречу Светлане бежал Владимир, тоже промокший до нитки.
Ты знаешь, — крикнул он, задыхаясь, — случилось несчастье: Стручков расшибся! Увезли в больницу...
Злые порывы бури слабели…
«Равнодушная природа»! Как это хорошо сказано у Пушкина, — думал Владимир, стоя возле палатки, где гримировались и переодевались артисты. — Равнодушная к бедствиям, причиняемым человеку ее стихиями, и к бедствиям войны, в которых повинен сам человек. Затихнет буря или рассеется дым сражения — снова голубеет небо. Что для него страдания, разрушения, смерть! Это только нам порой кажется, что природа живет в унисон с нашими радостями и горем...»
Владимир любил пофилософствовать. Ему доставляло наслаждение образно мыслить, сравнивать, обобщать. С сожалением относился он к людям, которые довольствуются сухой констатацией фактов. Нет, для Владимира рамки фактов всегда расширялись.
Вот и сейчас он смотрел вокруг с особенным чувством. Скоро начнется большое цирковое представление для строителей гидростанции. Тысячи людей собрались не в стационарном помещении цирка, не в шапито, а под голубым куполом неба. Восстановительные работы на плотине идут успешно. У людей праздничное настроение, и поэтому день, сам по себе погожий, кажется тоже праздничным.
Владимир вспомнил утро, когда встретил Светлану на Цветном бульваре, а потом ревниво смотрел из-за спин униформистов, как она и Салтыков работали на трапециях. Совсем другое настроение владело теперь Днестровым. Он любит и любим. В недалеком будущем он вместе со Светланой выступит в новом аттракционе «Полет спутника». А сейчас для них раскинулся вокруг небывалый необъятный амфитеатр под голубым куполом... Тысячи зрителей. В большинстве — юноши и девушки. Они съехались сюда, на сибирскую стройку, со всех концов страны — из московских школ и заводов, из шахт Донбасса, из степей Молдавии, из обрызганной морским прибоем Одессы, из горных аулов Кавказа, из кишлаков Казахстана... Веселый говор, смех, здоровье, сила, молодость!..
Постепенно шум затихает. Сейчас начнется представление. Оркестр исполняет марш, который далеко вокруг разносят десятки радиорупоров.
Представление начинается необычно. Или здесь все таким кажется? Вот на импровизированный манеж вышел человек в спецовке с мешком за плечами и с двуручной пилой в руке. Кто он такой, плотник? Среди зрителей их много. Человек развязал мешок, высыпал из него на столик деревянные чурочки. Что он собирается делать - распиливать чурочки? Ничего подобного. И он вовсе не плотник, а музыкант. Музыка — это творческое сочетание звуков. Мы обычно думаем, что они живут в скрипке, в рояле и в других специальных инструментах. Но, оказывается, звуки живут в любых предметах, нужно только уметь извлечь их. Глядите! Человек поставил пилу на землю, слегка согнул ее и начал водить по ней смычком. И пила запела, как скрипка. Но зачем все-таки он принес сюда чурочки? Комик! Он раскладывает их на столике. Вот он взял в руки два стальных прутика, ударил ими по чурочкам и они зазвучали, как рояль...
Здесь, на строительной площадке, много портальных кранов. Один из них разворачивает свою стрелу. Зачем? Ага, понятно — ведь под голубым куполом не подвесишь трапецию. Кран пришел на помощь цирковым артистам — на его стреле раскачивается трапеция. На ней Светлана. Она четко и уверенно выполняет трудный номер — баланс на трапеции. Сидит на стуле, передние ножки которого в воздухе. Молодец Светлана! Зрители аплодируют: гимнастка делает стойку, опираясь одной рукой на сиденье, а другой на спинку стула.
Владимир посмотрел на стоявшего рядом с ним Сергия Николаевича. Глаза старого артиста оживились — он внимательно следит за работой девушки. Светлана сбросила стул и прилаживает к трапеции упор для головы. Сильно раскачивает трапецию. Становится на голову. Отпускает руки... Очень трудный номер и выполнен блестяще. Владимир невольно аплодирует вместе со зрителями…
Светлана спустилась с трапеции и подошла к палатке. Девушку окружили несколько молодых статных парней.
Подходяще это у вас получается, — сказал один из них, самый высокий. — Вот бы вас да к нам!..
К вам? — спросила Светлана тоном, не допускающим легкомысленного заигрывания.
Владимир подошел ближе.
Вы кто такие? — спросил он, оглядывая парня.
Парень смутился под взглядом Владимира.
А мы... — начал он, но товарищ опередил его и ответил Владимиру словами песенки:
«Не кочегары мы, не плотники,
Но сожалений горьких нет,
А мы монтажники-высотники...».
Светлана рассмеялась. Рассмеялись парни. И Владимир рассмеялся.
Верно, шли бы к нам, — добродушно улыбаясь, повторил высокий. — Пятый разряд сразу получите. Верно, ребята?
Парни с восхищением смотрели на Светлану. И странное дело — ни капли ревности не было в душе у Владимира. Напротив, ему доставило удовольствие, что эти молодые рабочие так высоко оценили артистку. Славные ребята! Видно было, что и Светлане понравилась эта своеобразная похвала.
К Владимиру подошел Игорь.
Между прочим, ставлю тебя в известность, — сказал он, — что уже выступает Карминов.
И, полуобернувшись к Светлане, добавил:
Простите, если помешал...
Владимир кивнул. Нужно было готовиться к выходу.
Вскоре ведущий программу объявил перед микрофоном:
Дорогие товарищи строители, в следующем номере примет участие один из ваших товарищей по работе крановщик Геннадий Климов!
Зрители ответили удивленными восклицаниями и дружными аплодисментами.
На манеж выехал автокран, а за ним грузовик. Стрела автокрана развернулась над кузовом грузовика и начала медленно поднимать из него бетонную плиту. Плавно описав полукруг, плита застыла в воздухе.
Товарищ крановщик, внимание! Вы что-то прихватили на плите. Зачем на ней этот брезентовый тюк? — спросил ведущий программу.
Крановщик выглянул из кабины, пожал плечами и начал опускать плиту ниже. Ведущий программу, ухватив брезент за край, сдернул его. На плите закопошились два спавших в обнимку парня.
Из рядов зрителей раздались восклицания:
Гляди, это ж Гришка со Степкой!
Верно! Вот уж в точку!
Два дружка у зеленого лужка!
Так началась интермедия Владимира Днестрова и Игоря Полунина. Не зря Владимир что-то записывал в блокнот, разглядывая внимательно плакат, на котором карикатурно были изображены два прогульщика — Гриша Мухин и Степа Скрипкин. Молодым клоунам, очевидно, удалось придать своему облику сходство с двумя известными на стройке лодырями.
Ведущий программу с возмущением обратился к Днестрову:
Что за безобразие! Разве здесь можно спать?
Владимир, зевая, ответил пьяным голосом:
Можно.
Сейчас же убирайтесь отсюда! — строго приказал ведущий.
Ну, чего привязался?! Давай лучше опохмелимся, — предложил Владимир.
Он достал из кармана спецовки бутылку водки. Ведущий выхватил ее у него из рук.
Стыдитесь!
А чего стыдиться? — спросил Игорь, тоже доставая из кармана бутылку.
Под общий хохот зрителей отбирал ведущий то у одного, то у другого клоуна бутылку за бутылкой.
Наконец крановщик поднял плиту повыше и стал ее раскачивать, пытаясь сбросить лодырей. Но они вцепились в тросы, плита оборвалась, и крюки зацепили лодырей за спецовки. В таком виде автокран увез с манежа их распростертые, комично дергающиеся в воздухе тела. Довольные зрители проводили клоунов оглушительным хохотом, свистом и аплодисментами...
В номере гостиницы лежал на кровати Николай Стручков с забинтованной головой.
В широкое окно ярко светило солнце.
Взбив подушку, Стручков сказал Карминову:
Ты мне голову не дури! Не бог весть как меня пришибло. Я себя чувствую отлично. Пусть войдут. Ничего со мной не случится.
И Карминов, который только этого и желал, галантно распахнув дверь, торжественно возвестил:
Можно, товарищи, прошу вас!
В номер вошли Сергей Николаевич, Игорь, Владимир, Светлана и капитан Корольков.
Володя, — сказал Стручков, — открой шкаф, она там.
Она была действительно в шкафу, розовато-коричневая палисандровая шкатулка, к которой устремлялись мысли всех собравшихся здесь людей.
Владимир понес шкатулку к столу. Нажав на выложенную перламутром букву «В», он повернул ее налево, потом нажал на букву «Д» и повернул ее направо — дно шкатулки откинулось. Из тайника на стол выпали плотные листы чертежей и тонкий мелко исписанный листок.
Владимир прочел его и протянул капитану Королькову.
Василий Антонович пробежал листок глазами, затем огласил его содержание:
«Товарищи! Карпов — агент гестапо. Он предал нас. Он был за дверью, в соседней комнате, когда я давал поручение Полунину. Называю моего друга открыто, потому что гестапо уже знает обо всем. Успеет ли Полунин скрыться? И еще несколько слов я должен сказать: работая в немецком цирке, Лидия Павловна Корнева выполняла мое задание. Погибла она или спаслась, — не знаю, но имя ее ничем не запятнано...
Прощайте, товарищи, боритесь до полной победы. Верьте, она близка. Виталий Днестров».
Долго длилось молчание, словно собравшиеся здесь люди хотели почтить этим память погибших героев.
Крепко пожал капитан руку Сергею Николаевичу, поклонился остальным и вышел.
Корольков спешил. Нужно попрощаться с братом. И придется огорчить мать — не удастся погостить у нее. Новое обстоятельство заставляло капитана прервать отпуск и срочно вылететь в Москву. В записке Виталия Днестрова упомянут некий Карпов — предатель и агент гестапо. Корольков вспомнил, что автор книжки «Воспоминания партизана» тоже упоминал фамилию Карпова, но нигде не говорил, что Карпов предатель. Кто знает — может быть, этот неразоблаченный враг все еще бродит по нашей земле?
Августовским вечером Владимир и Светлана стояли плечом к плечу у раскрытого окна ее комнаты, и с высоты седьмого этажа смотрели на огни Москвы.
Молодые люди молчали. Но разве нужно было говорить о том, что в мире нет ничего прекраснее их жизни, их любви и этого города, сияющего светом негасимой правды.
Филипп Гопп
Журнал Советский цирк 1958 год