Начинается кочевая жизнь

B  1906 году, после окончания шкoлы B. А. Пытлясинского, начинается моя кочевая жизнь, жизнь циркового артиста-профессионала. Я    выступаю в целом ряде цирков — и в качестве борца, и в качестве тяжелоатлета. В это время меняю свое имя Никита Тулумбасов — на цирковой псевдоним — Николай Турбас.

Мой учитель уехал из Москвы, школа его перестала существовать.

Я    очень сожалел об этом, так как считал, что он делал великое дело — воспитывал сильных и смелых людей. Мысль о том, что кaждый человек может быть сильным, давно мне не давала покоя. В те времена в России физ­культурой занимались единицы, и не только в гимназиях и реальных училищах, но даже в высших учебных заведе­ниях не было введено систематическое физическое воспи­тание. Сейчас каждый школьник знает знамeнитые слова M. И. Калинина o там, что физкультура, наравне c родным языком и математикой, Является oсновным предметом, формирующим здорового и умного человека. Тогда же спорт считался yделом нас, профессионалов, и немногих любителей. И поэтому велика была заслуга борцов ж по­пуляризации человеческой силы и смелости. Их любили широкие народные маcсы.

Однако я всегда считал, что одной пpoпаганды спорта мало. Нужно систематическое обучение молодежи. Помня об опыте дорогого Пытлясинского, я решил oткрыть такую же школу. И открыл ее в Москве, в Столешниковом пе­реулке. Свои занятия вел по той же программе, что и мой учитель: конечно, c Наибольшей любовью я обучал моло­дежь борьбе. Доходов мне школа не давала, поддержки от государства я не получал. C какой тоской я оглядываюсь на эти давнишние два года! Эх, если бы это было не в те времена! Ведь сейчас y нас существуют тысячи спортив­ных школ молодежи, и какой поддержкой они пользуются со стороны государства!.. Короче говоря, просуществовав полтора года (1907-1908) , школа моя закрылась... Да и признаться, — тянула меня кочевая жизнь.

Судьба меня забросила в Винницу, в цирк Вородано­ва. По окончании чемпионата (лето 1908 года) я остался y нега как атлет и впервые выступил в борьбе c медведем. Теперешнему читателю, особенно молодежи, такая борьба покажется, по Меньшей мере, странной: она опасна для жизни Человека, не доставляет эстетического наслаждения, которое доставляет всякая настоящая спортивная схватка, воспитывает в человеке низменные наклонности.

И вот, Несмотря на это, нам приходилось ради куска хле­ба участвовать в таких номерах. И в том случае, если ты выходил победителем, Народ награждал тебя аплодисмен­тами, восхищаясь силой и дерзкой смелостью русских си­лачей-самородков.

B борьбе c медведем я вы ходил победитeлем и отделы­валcя ссадинами и ушибами.

Труднее былo бороться c быком.

Помню, хотя и дал согласие на эту борьбу, a страшно стало, когда увидел огромного буйвола, которого шестеро здоровенных служителей вывели на железной цепи. Но что же делать? На попятный идти нельзя. B городе выве­шены афиши, в цирке собрался народ, в ложе сидят пред­ставители прессы. Попробуй, струсь. тут и конец твоей карьере.

Я взят себя в руки и под звуки «Марша тореадора» вышел на арену.

Толпа, ожидал небывалого зрелища, бешено апло­дирует.

Без плаща, c голыми рука-ми, и приближаюсь к быку. Все замирают.

Цепь опущена и лежит на земле, но концы ее еще дер­жат люди. Бык угрожающе бьет копытом землю, готовый броситься на меня. По его телу пробегает судорога. Он дрожит от ярости.

Жуткая, зловещая тишина.

Оркестр перестает играть.

Гyбы Мои кривятся в подобие улыбки. Неудержимо, сильными толчками бьется сердце. Вперед! Вперед!..

И    вот по знаку снова заиграл оркестр. Как дуновение ветерка, легкий трепет проходит по затихшей толпе.

Я    иду на Своего противника. С пеной у рта он рванулся ка мне.

Увертываюсь от страшного удара, который мог стоить мне жизни. Служители натягивают цепь. Бык снова бро­сается на меня. Все зорко следят за каждым моим шагом.

Снова подступаю к своему четвероногому противнику и хватаю его за стальные рога, но отлетаю, как перышко.

Язвительный смех толпы болью отдается в моем сердце. Этот смех приводит меняв бешенство. Я уже не думаю об осторожности и едва успеваю отскочить в сторону, — смерть проходит мимо. Cлужители снова натягивают длин­ную цепь, продетую в металлическое кольцо в морде быка. Дико озираясь, c налитыми кровью глазами, он останав­ливается. Цепь снова опускают. Я приближаюсь к нему. Но не успеваю сделать и трех шагов, как снова бык бросается на меня.

Я    многое уже видел до этой схватки c быком, но впер­вые почувствовал приближение смерти. Однако выхода нет. Я буду освистан, оcмеян. O, этот безумный рев тысяч­ной толпы! И неужели в угоду ей, жаждущей крови, я должен рисковать жизнью?!

Неуверенно снова иду к быку. Раздается отчаянный ропот:

—    Не надо! Не надо! Прекратить!

Какая-то женщина, истерично взвизгнув, падает в об-марок.

C двумя городовыми в круг входит дежурный пристав.

—    Именем закона прекращаю борьбу! — говорит он.

B  душе я радуюсь, но протестую,— дескать, борьба раз­решена! Снова направляюсь к страшному противнику, роющему от ярости копытом землю.

—    Взять! — отдает приказ пристав.

Я чувствую, как меня обхватывают руки полицейских, оттаскивают с арены.

Толпа сердится. Люди, желающие кровавого зрелища, не котят расходиться.

Когда я вспоминаю этот случай, то невольно думаю: «Что было бы со мной, если бы не эти мои «спасители»?..»

Со временем я обходился уже без «спасителей» и без цепей и в своей жизни «положил» не одного быкa. Позже, выступая в петербургском Народном доме, я даже собирался бороться со львом. Я долго вынашивал эту мысль и, наконец, пришел в зоологический сад и обратился к директору.

—    А кто будет надевать железный намордник на царя зверей? — улыбнувшись, спросил он меня.

—    Как кто? — обескураженно сказал Я. — У вас же есть люди, котoрые кормят львов...

Директор усмехнулся:

—    У нас есть сторож. Но сырoе мясо он подает льву за решетку на вилах... А и клетку никто войти еще не от­важивался.

Так и не удалось мне побороться со львам...

Так вот, после неудачной борьбы c быком в Виннице, борец Ляховский-Урс предложил мне ехать на гастроли в г. Белыцы, откуда он получил приглашение. По его сведениям, там цирк пpогорал, директор его 3олотарев хватался за нас, как утопающий за соломинку.

Лиховский-Урс был очень инициативным человеком. Он решил, что мой приезд будет обставлен c помпой, по го­роду будут развешены яркие афиши, сообщающие o всех моих победах над известными борцами. Я буду выступать со своими номерами тяжелоатлета, a потом «приедет» он и во время представления возмутится, почему «самозванец Турбас» написал на афише, что является победителем Урса. Это вызовет эффект, сборы поднимутся.

Мы таки сделали. Ляховский приехал со мной в Бельцы, но оставался инкогнито.

B каком жалком состоянии мы  нашли цирк! Публикa почти не посещала его. Аpтисты «сидели на якоре», про­давая на базаре свои последние вещи. Афиши, печально висевшие на деревянных заборах и обрываемые козами, гласили, что «дамы допускаются на представление бес­платно», что «в цирке ежедневно двенадцать борьб». Но ничто не привлекало местных мещан: им надоело смотреть, как клоун Коко борется с партнером Рыжим, наездник

с   кучером, который наряжен под «Черную маску», управ­ляющий — c акробатом, и т.д.

Несмотря на то, что в цирке было «12 борьб» и «дамы допускались бесплатно», a «на один билет можно было пройти двум», народу было мало, партер пустовал. Артисты по два, по три месяца Не получали денег. `грудью было при такой обстановке поднять сбоpы.

Однако c нашим приездом все ожили. Золотарев побе­жал замазывать «шикарную» афишу, но директор типогpафии ему отказал в этом, так как Золотарев ему уже много был должен. Пришлось нам выкладывать свои скyдные сбережения.

Золотарев настоял на том, чтобы в афише по-прежне­му было указано, что «дамы бесплатно», — он мало верил в улучшение положения.

Как мы и договорились c Ляховским, он вышел на ма­неж во время моего выступления. B руках он держал афишу, размахивал ею. Человек он был крупный, внуши­тельный — типичный борец.

— Господа! — восклицал он. — Господа! Я проездом в вашем городе. Прочитал на вокзале вот эту афишу... — он развернул ее, показывая сидящей в недоумении публи­ке, — и увидел свою фамилию... Господин Турбас, когда и где вы победили меня? Я должен буду привлечь вас к уголовной ответственности! A вместе c тем предлагаю вам бороться со мной! Сейчас же! Ставлю за себя 50 рублей! Если вы сумеете победить меня — деньги ваши.

Вышел взволнованный Золотарев.

— Сейчас мы не можем допустить борьбу в нашем цир­ке, — начал объяснять он, — так как мы должны ранее взять y исправника разрешение на борьбу. Поставим вас на афишу... Если, конечно, господин Туpбас принимает ваш вызов... Притом противоестественно было бы требо­вать сейчас от него этого матча, ибо он только что на глазах y почтенной публики выстyпал c тяжелыми номе­рами: гнул балки, железо, держал на себе оркестр... Вы же со свежими силами...

Несмотря на настойчивые требования публики, борьба все же не состоялась. Зато расходившиеся по домам зри­тели во всех деталях обсуждали случившееся. Ясно было, что назавтра они все будут в цирке да еще захватят своих знакомых.

Уже ночью была отпечатана специальная афиша, опо­вещающая об интересной борьбе. Наутро все билеты распроданы, никаких «дам, проходящих бесплатно», никаких «двух человек на один билет». Сбор пoлный. У артистов сияют лица.

Наша первая – по правилам двадцатиминутная – схватка не дала результата и была перенесена на следующий день, Чтобы подогреть погасший интерес зрителей к борьбе, Ляховский и Золотарев уговаривали меня проиграть вторую встречу. Я не соглашался. Тогда договорились о том, что я упаду за ковром, так как па правилам это не считается поражением. Я, дорожа своим прести­жем, пошел на это: никогда никакой борец не обвинит меняв поражении, a зрителей это вполне устроит.

Уговаривая меня, Ляховский обещал третью схватку проиграть «вчистую», Но как он переживал, когда это случилось! Он плaкал на арене, говоря, что еще никто не укладывал Урса и что этот «молокосос Турбас» победил его случайно.

Он бегал по манежу, oбращаясь ток публике, ток ди­рекции, и требовал реванша.

Я понял, что все это наигранно и его интересуют день­ги, a никак не честь борца, и от этого мне было тяжело. Мне это было не по душе, так как борьбу я считал спор­том., а не коммерцией, и я уехал в Kазань.

Я знал, что в казанском цирке Соболевского держал чемпионат знаменитый Иван 3аикин. Однако я договорил­ся с дирекцией сада «Эрмитаж» выступать на открытой эстраде, получал 20 копеек c каждого проданного билета. Вызывал на борьбу и профессионалов, и люби­телей.

Приехал Аберг II, принял мой вызов. Я положил его дважды. Несмотря на то, что газеты взахлёб писали o чемпионате Заикина, была рецензия и o нашей борьбе c Абергом.

Чтобы поднять сборы, я выпустил афишу, обещая борьбу c «Таинственной маской».

Однако борец, изъявивший согласие бороться под ма­ской, В Последний момент отказался от борьбы. Как я узнал позже, это было сделано c той целью, чтобы подорвать мои сборы и авторитет.

Что делать?

Я ходил по городу, взгляд мой останавливался на круп­ных прохожих. Но к кому 6ы я ни обращался c предложе­нием принять участие в борьбе, c кем 6ы я ни заговаривал, все отходили, удивленно глядя на меня, и отказыва­лись.

Я   уже отчаялся, как вдруг заметил человека атлетиче­ского сложения.

—   Где я вас видел? — останавливая его, спросил я.

Это был татарин с широкими плечами.

—      Не знаю, — развел он руками.

—      Вы где работаете?

—      Сейчас безработный, нигде.

—      A хотели бы заработать?

Он пожал плечами:

—      Кто откажется от денег? Конечно.

—      Видите ли, — начал Я. — Я борец, работаю в саду «Эрмитаж»... Вы знаете борьбу на кушаках?

—      Как же, сколько раз боролся на «сабане», — отве­чал он. — И вас видел.

—      Ну, это уже хорошо, все будет проще, — обрадовался я. — Так вот, слушайте,—и я рассказал ему а своем положении.

—    Ну, как? Не сможете ли вы заменить сбежавшую «Маску»? за это получите пять рублей.

Татарин-атлет согласился. Мы договорились, что он придет к семи часам на сцену, где я буду его поджидать.

Чтобы подзадорить его, я сказал ему, что в случае победы он получит червонец. У него заблестели глаза, он заулыбалcя, оглядел мою фигуру критически. И мы ра­зошлись оба довольные.

Публики собралось мнoго. И вот, после всех проделан­ных номеров я объявляю борьбу на поясах c «Таинствен­ной маcкой». Борьба на поясах мне давно знакома. Не здесь ли, не в Казани ли, я несколько лет назад доско­нальцо изучил ее на татарских «сабанах»? До сих пор не было случая, чтобы кто-нибудь поборол меня на поясах.

Борьба началась. Чтобы продлить ее и показать силу «Маски», я боролся слабо, и мой противник осмелел и ловко швырял меня на помост. A мне только это и было нужно. Хорошо, что он уверовал в свои силы.

И    вдруг я поднял его «на мельницу» и, несмотря на его рост, закружили бросил са всего размаха на лопатки.

Он лежал некоторое время ошеломленный, потом встал на колени, лицом к публике и, проводя обеими ру­ками по щекам, взвыл:

—    Ал-л-а-ах! Ал-л-a-ах!

Публика смеялась.,.

Я    стал в Казани популярным. Но контракт мой кон­чался. Надо было искать новое место для выступлений.

Я    договариваюсь по телеграфу c цирком Великанисто­ва в городе Сарапуле. Чемпионат там держали македонец Дуванжис и восьмипудовый негр Али Абдул.

До Сарапула надо было ехать на пароходе вверх по Каме. Пароход плавно шел по уснувшей реке. Сгущались сумерки. Мрачно наползали черные тучи. Порывисто по­дул ветер. Потревоженные волны зароптали, забились.

Блеснула молния, грянул гром, a вслед за ним налетел шквал. Забегали, засуетились мaтросы. Испуганные пас­сажиры попрятались по уютным каютам. Я сидел в плете­ном кресле на носу парохода, следя за разгулявшейся стихией. O, как прекрасна в эти минуты была потрево­женная Кама!

Я вспомнил цирк, предстоящую встречу c борцами, неизбежные сделки, интриги, и мне стало горько. Но как это все было теперь далеко от меня!

Вдруг новый удар грома потряс пароход. Пошел дождь. Я ушел в каюту. Под гул волн, завывание ветра крепко уснул. Просыпаюсь утром. Ко мне в каюту заглядывает солнце. Я выхожу на палубу. Пассажиры кормили про­жорливых чаек, бросая кусочки хлеба, которые те ловили на лету. Пароход дал свисток: подходил к пристани. По­казался красивый городок Сарапул.

На пристани было много народа. Стоял приготовлен­ный для встречи силача оркестр. Сходя c парохода c чемо­даном в pyкax, я увидел красочную афишу, возвещающую о моих гастролях — «короля цепей и железа».

Жадными глазами публика ищет «необыкновен­ного силача»! Вездесущая детвора забегает передо мной вперед, подозрительно осматривает и отходя взды­хает: «Нет, не он». Очевидно, мой обыкновенный рост Не внушал доверия. Со смехом и шутками уходили музы­канты. Недовольна подсмеивалась толпа. Я слышал реп­лики, ироннческие голоса уходивших.

—    Встретили, нагляделись! A король-то, поди, c мам­зель сидит, бифштекс уплетает. Ишь, дураков-то при­перло! Ха-ха-ха!

—    A ты зачем? — спрашивал недовольный голос.

—    я-то по делу, сынка думал встретить...

—    A мы силача увидеть, — раздался голос подрост­ка, — короля!..

—    B Англию поезжай, там король-то...

Умерив шаг, я стал прислушиваться. Разговор шел обо мне. Не выдeржав, оглянулся. Женщина c ребенком на руках заговорила:

—  А я, мужики, вот что скажу. Поедет ли к нам та­кой человек! Я тоже пришла, хотела комнату предложить. Газеты писали, что его из Казани вытребовали за боль­шие деньги. Будто он такую силу имеет, что цепи, как ни­точки, рвет. Подкову какую хочешь принеси.

—    Утка! — загремел бас. — Как c Владимиром Дуро­вым, афишу тоже выпyстили. Народ околпачивают. Сплошная заманка, надувательство. Деньги придется об­ратно потребовать.

—    Ох уж мне циркачи эти! — снова заговорил жен­ский голос.
—   Стояли y меня... Один все ходит, руками машет — декламирует, спокоя нет, другой — целый день шарики бросает. Раз вхожу, а он вверх ногами на голове стоит, на игрушечной гармошке играет.

—     A заплатили? — снова прогремел бас.

—    заплатить-то заплатили... Так-то они вежливые, хорошие. Да угодить-то на них не угодишь: то подай это, принеси другое, третье. Вот и угоди. Ну, да за это дети­шек в цирк водили. Я-то не ходила, — детишки. Старшой-та Ванька было сними ехать, да я не пустила; комедию ломать.

И снова разговор перешел на борцов.

—   Черный-то Абдул силен y них. Наших-то русских всех одолевает, точно по заказу... И дал же бог такую силу!

—   Не бог. Аллах у них.

—   Ну, все равно, что в лоб, что по лбу, — говорила женщина c ребенком.— Сильнее-то, поди, и на свете нет.

—   A Поддубный? — снова заговорил бас.

—   Ну, разве он один только! Была я в Казани, виде­ла,., c большущими усищами — богатырь! Вот бы столк­нуть их c Абдулкой, посмотреть бы...

—  Ну, разве он приедет сюда, — говорил бас. — Ми­ровая личность за границей борется. Равных ему нет. Разговор снова перешел на Абдула.

—  Аксюткаа мне рассказывала, — снова заговорила женщина c ребенком: — А6дул-то у них в номерах живет. Вошла, говорит, я, а он почти голышом на кровати сидит.

K   ней подлаживается, за руку берет. Я так, говорит Ак­сютка, и обмерла. Руки, ноги затряслись, такой страши­лище! Грудь как y жeнщины, на руках шары желeзные.

И    так-то я испужалась, ужасти!

Я ускорил шаги, дальше не сльшал, что она говорила. Взял первого попавшегося извозчика, велел ехать в гости­ницу. Он обрадованно задергал вожжой, замахал руками, и мы затряслись по плохо мощенным улицам дремавшего города.

Дорогой я представил себе картину: иду, окруженный народом, вперед забегают ребятишки, осматривают сила­ча... Играет оркестр... Хорошо, что не узнали!

Подъехав к гостинице, я сунул кредитку извозчику: он оторопел, соскочил с козел.

— Барин! Ваше благородие, да не ты ли силач бу­дешь? Короля ждали...

Я улыбнулся. Он схватился за чемодан.

— Разговору-то o тебе... Э, да чемодан-то тяже­лый, не поднять. Таки есть, он самый, король-то этот...— говорил возница, стоя возле пролетки.

Весть о моем приезде быстро разнеслась по городу.

И вот в дверь номера постучали. Передо мной сто­ял низкорослый, с закругленными в колечко черными усиками управляющий цирком. На груди у него бол­талась поддельная золотая цепь. Мы поздоровались. Он подозрительно окинул меня зоркими глазками, заговорил:

— А мы думали — не приехали, послали было ор­кестр, хотели встретить вас c музыкой. Надо сказать ди­ректору, он беспокоится. Балки и железо мы вам приготовили, как вы и писали. Все это у цирка толпа осматривает... Билеты нарасхват.

- Я попросил прислать мне содержателя чемпионата борцов. Спустя два часа передо мной стоял человек со светлыми усиками, лет под тридцать. На нем светло-серый костюм, на руках кольца, на груди золотая цепь, брил­лиантовая булавка в галстуке. Его невидная щегольская фигурка скорее напоминала мне коммивояжера, распоря­дителя шантана, только не борца. Его можно было бы назвать красивым, если бы не бегающие хитрые злые глаза.

—  Чемпион Македонии Дуванжис, — отрекомендо­вался он.

Пожали руки.

—   Прибыли? — развязно сказал он.— Отлично. Вы стоите y нас на афише, сегодня ваш выход. Дадим вам рекламу, ход. Но разочка три придется кувыркнуться, a там, как примет публика.

И, увидя мой вопрошающий взгляд, добавил:

—    Под Черного Абдула, чемпиона мира, под «Маску», под меня.

—    Ну, что ж,— сказал я.— Положите — кладите. Он вытаращил глаза, пожал плечами.

—    Это как вам угодно. У нас взяты Оренбург, Сара­тов и другие большие города. Мы даем вам хорошую марку, глядите.

Я кoлебался. Передо мною встал вопрос: вызвать Абдула, «Черную маску», потребовать объявленный в афи­ше приз, — но его никогда не получишь, он не существует в природе. Все это лишь вызовет один скандал, вмешательство подкупленной полиции, и снова черные дни тяжелой безработицы, жизни без куска хлеба.

A сколько Положено труда, усиленных тренировок — и все это для того, чтобы подчиниться воле хозяйчиков, ло­житься — под кого прикажут!

Выхода y меня не было.

—  Хорошо,— сказал я,— упаду под Абдула, вашего чемпиона мира (как он писался На афишах). Упаду под «Маску» c тем, что когда откроют, я получу реванш, —пусть он кладет в Серьезной борьбе. Но как под вас? —спросил я, разглядывая его неборцовскую фигуру.

-         Под меня на македонской борьбе, — сказал он и, увидя мои колебания, добавил: — Вы не стройте из себя чемпиона, не такие падают...

—    Хорошо,— сказал я, — мы проведем с вами два­дцать минут, и если вы положите меня, кладите.

Я сам никогда не занимался этой борьбой, хотя и видел, как боролись другие.

Дуванжис, зная мою несговорчивость, мои вызовы перед публикой, дал согласие, тем более, что я стоял у них на афише, давал им сборы.

После его ухода я долго ходил по комнате из угла в угол.

И вот я, затянутый в трико, под звуки марша выхожу на мaнежный круг. Меня встречают дружными аплодисментами. C гулом и лязгом униформисты вносят балки, железо.

Исполнив всю программу, я сразу завоевал симпатию публики. Мне много аплодировали. Печать дала положительные отзывы. После нескольких незначительных побед я стал любимцем публики. Но вскоре настали и черные дни.

B первой же схватке от «переднего пояса» я лечу под Абдула. A впереди еще борьба с «Маской». Чтобы как-то оправдать себя, я попросил включить в программу мои номера c тяжестями. Дирекции это на руку, Так как мои номера увеличивают сборы. Поражение в борьбе c «Маской» публика объяснила моей усталостью.

«Борец не бережет свои силы,— писала пресса. Нельзя в один вечер гнуть балки, ломать подковы и высту­пать в борьбе, особенно c таким борцом, как «Черная маска».

Пошли финальные выступлeния борцов. «Маску» рас­крыл Али А6дул. Под ней оказался хорошо тренированный, c хорошей мускулатурой еврейский чемпион Грингауз. Я потребовал реванша. Меня не выпycкают.

Чемпионат идет к концу. Я обращаюсь за поддержкой к публике. Меня поддержали.

«Почему нет y Турбаса реванша c Грингаузом?»  предъявляет требование публика. Но вместо Грингауза объявляется моя борьба c Дуванжисом. «Подожди, под­лец! Будешь помнить!» — думаю я, и он уходит c помяты­ми боками. Со мной не разговаривает, рассерженный, злой. Я снова требую. И вот, наконец, афиша. Но каково же было мое удивление, когда я увидел, что поставлен снова со своими тяжелыми номерами!

«Этo для сбора» ,— отвечают мне.

Тут я понял, что это всё проделки Дуванжиса. Он хо­чет ослабить мои силы, чтобы я не мог одолеть «Маску».

Только что я закончил последний номер с подковой, как на манеж выходит борец Кубанский.

Он развернул бумагу, вынул огромного размера под­кову, подает мне. «Пускай вот эту сломает». B проходе стоят борцы, артиcты. Из-за их широких спин выглядывает Дуванжис. Мы встретились глазами. Он отвернулся. По­казав подкову, я обращаюсь к публике:

—    Можно сломать?

B     рядах улыбаются.

—    Ломай, раз силач! — крикнули сверху.

B     это время из публики бросают еще подкову.

—    Которую? — поднимая, спрашиваю Я.

—  Малую, малую! — кричат слабые голоса партера.— Малую!

—    Большую, большую! — единым ревом вылетают из тысячной глотки голоса. — Большую!..

Снова на манеже Кубанский.

—    Энту и я сломаю! — вызывающе говорит он. — А пусть-ка сломает большую.

Зрители, стоящие в проходе борцы, артисты многозна­чительно переглядываются, ждут. Дуванжис смотрит на меня, не выдерживает моего взгляда, отворачивается.

Итак, другого выхода y меня нет. Я берусь за боль­шую подкову. Публика напряженно ждет. K счастью, под­кова сильной закалки, что Мне на руку,— легче ломать.

Я напрягаю все мои силы и подкова разлетается на две половины..

Показав подкову, я взглянул на Дуванжиса. Ненависть блеснула в его глазах. А по цирку точно гром пронесся. Люди встали, бешено аплодируют. Несмолкае­мый гул: «бис! браво!» — потряс стены цирка, заглушая заигравший оркестр. Успех, купленный такой ценой, меня не радует. Чувствую, как ноги мои дрожат, подкашивают­ся, едва стою, кровь прилила к голове...

—    Антракт десять минут! — громко объявил арбитр.

Я    ухожу с манежа. Одни из борцов смотрят на Меня косо, завистливо, но зато другие подходят, жмyт мне руку, поздравляют. «Это все Дуванжис устроил,— шепчут мне на ухо.— B прошлой борьбе ты здорово его поломал, так вот...»

m чем-то шепчутся Кубанский c Дуванжисом, к ним подходит Грингауз. Но вот раздается звонок судей, свисток арбитра. Под бравурный марш я выхожу на манеж.

Предстоит борьба c Грингаузом. Но y меня уже нет уверенности: Грингауз силен, он со свежими силами, а я... Но что делать? Надо бороться.

Грингауз не появляется. Однако публика нетерпеливо ждет. Она волнуется. Снова свисток арбитра. Вот и Грингауз.

—   Господа! — обращаясь к публике, говорит он.— Бороться я не буду.

Ошеломленная публика насторожилась.

Как?! — проносится голос из рядов. — Как так не буду?!

—   Пусть мне заплатят тридцать рублей суточных!.. покраснев, сказал Грингауз.

Начался ропот, предвещая бурю.

И     вдруг, точно по команде, раздался рев: «Обман! Борьбу подавай! Деньги обратно! Дьяволы, ишь, что вы­думали! Еще сбор сделать захотели?!»

Казалось, люди не выдержат, бросятся на манежный круг, всё сметут на своем пути. Возле ложи пристава вы­росли полицейские. Они держались за «селедки» (шаш­ки) . Грингауз, как побитый пес, скрылся за кулисы. Гул возрастал все больше и больше.

—   Трус! Трус! — кричали вслед уходившему.— Тру-ус! Вдруг пристав встал, глаза его загорелись. Покручи­вая холеный ус, он смотрит на беснующуюся толпу.

—   Привести «Маску», подать мне ею! — грозно кри­чит он.

Трое «блюстчителей порядка» ринулись за кулисы. На манеже появляется в русской поддевке тучный директор.

Шум и крик на время затихают.

-         Господа! Почтеннейшая публика! — начал он. — Мне странно такое заявление Грингауза. Деньги борцы не вперед, a после борьбы получают, притом он требует тридцать рублей, тогда как получает восемь, — это могут подтвердить сами борцы. По правилам борьбы, выработанным Санкт-Петербуртским атлетическим обществам, борец, отказавшийся от борьбы, признается побежденным.

—    И трусом, — подсказал арбитр.

—   Да, и трусом... Мы можем заменить его другим борцом.

—   «Маску» давай! «Маску»! Не увиливай!..

—   Давай «Маску»! — грянула толпа.— Да-a-ва-й!.. Из-за кулис появились полицейские, старший доклады­вает:

—  Нейдет, ваше высокоблагородие. Уперся. Мы было его... за руки... Сидоренко отлетел, носом ткнулся в ло­шадиный навоз. Я было его за руку, чуть сам не полетел.

Я    облегченно вздыхаю: бороться не придется.

Но в это время Дуванжис посылает на манеж сильно­го борца Корня, которого тоже именовали в афишах чемпионом мира.

Я  попадаю из огня да в полымя. Борьба начинается. Но сильный крик и свист заставили прекратить нашу схватку.

Через день в заметке «Скандал в цирке» газета писала:
«Интересно знать, что заставило Грингауза устраивать такую некрасивую вещь и выслушивать крики «трус!». По заявлению борцов, Великанистов исправно расплачивается c борцами. Скорее всего, он не понадеялся на свои силы и ловко улизнул от схватки. Вчера и одинокий сви­стан c галерки, и даденная Кубанским подкова — работа чьих-то товарищеских услуг. Турбас хотя и сломал подкову, но зато он надорвал свои силы. У артистов ecть правила—не критиковать друг друга. Кубанский не только критикует, но на глазах публики делает товарищу пакость. Все это уменьшает к нему симпатию пу6лики, которую он имел, и теперь несомненно утратим. Зато каждое выступление Тур6аса публика приветствует громкими аплодисментами.

Появилось в газете и мое письмо в редакцию. В нем я предлагал свои тридцать рублей, если Грингауз положит меня.

(Эти публикации y меня сохранились до сих пор.)

Все это на время примирило меня c хозяевами чемпионата, и я уехал с ними в Оренбург. Здесь я решил ни под кого не падать, даже под них самих.

Я  вставал в 6 часов утра, шел тренироваться в цирк. Тренируясь c Корнем, я стал еще более выносливым и сильным.

—    Тебя никто у нас не положит, — говорил он после нашей тренировки.— Ну, а это им невыгодно.

И     действительно, меня редко назначали на борьбу.

Больше выходил лишь на парад. Деньги мне задержива­ли, а тут еще получилась так, что в Нижнем Новгороде умер мой дядя и меня вызвали туда телеграммой. K радо­сти содержателей чемпионата и борцов, я был вынужден уехать.

Когда же я через несколько дней возвратился, чемпионат вел к концу. Перед выходом на парад, ко мне подошел арбитр и сказал:

—    Туробас, ты не выступаешь. Таково распоряжение Дуванжиса и Абдула.

Я    молчу, чувствую, что ссорой делу не поможешь. Однако продолжаю одеваться. И когда борцы вышли на парад, вышел и Я. Арбитр косится. Вижу, представляя борцов, хочет обойти меня. Жду. Действительно, дошла очередь до меня, он объявил следующего. Тогда я сам вышел на середину арены и представился публике. Публика недоуменно смотрит на арбитра. Он — ни слова. Парад кончился.

За кулисами ко мне подходит Дуванжис, шипит на меня:

— Ты выключен... Не нужно было выезжать... Будешь знать, как надо вести себя…

Со дня приезда он не платит мне ни копейки. Тогда я пригрозил ему, что вызову всю его труппу. Это подействовало. Стали с натяжкой платить, а потом выпустили в паре c эстонцем Гу6ером. Я догадывался, что в том случае, если он не положит меня, то постарается сломать мне руку. Но ни то, ни другое ему не удалось сделать, и вместо двадцати минут мы боролись целых сорок. я был доволен, так как Губер был самым сильным борцом чем­пионата.

Чемпионат заканчивал борьбу и переезжал в Саратов, в цирк Фарух. К этому времени у нас с Дуванжисом и Абдулом произошло некоторое примирение, и я отправил­ся с ними. B Саратов приехали новые борцы. B пай всту­пил сильный местный борец Чадаев. Он боролся под фа­милией Этингер, и это имя было широко известно в Рос­сии. Меня с ним в пару не ставили, как не ставили в пару c Абдулом и Дуванжисом. Но нужно было показать классическую борьбу, и я боролся c «техниками». Это нравилось публике и повышало cборы, поэтому хозяева чемпионата похлопывали меня по плечу, втайне лелея мысль, что меня положит кто-нибудь из вновь прибывших борцов.

Именно с этой целью они выпyстили меня против разрекламированной «Черной маски», под которой скрывался известный эстонский борец Петерсон.

Перед выходом на манеж я потребовал все деньги, котoрые они мне задолжали, что-то около 100 рублей.

Мне заявили, что половину я получу, если упаду под «Маску», остальные, если упаду под Али Абдула и Этин­гера (т. e. Чадаева).

—   Не надо портить дело,— сказал просяще Дуван­жис.— Под меня вы тоже должны лететь.

Я вышел на манеж бороться с «Маской» и потребовал означенный на афише приз — 5 000 франков.

—   Пусть деньги положат на стол жюpи, — заявил я.

Предприниматели испугались. «Маску» объявили «бoльной». Я настаивал. Публика меня поддержала аплодисментами Борьба не состоялась. A на другой день меня поставили c Робинэ. Это был знаменитый борец, кавказец по происхождению, присвоивший себе все призы знаменитого француза и его звание чемпиона мира. Настоящая фами­лия его — Хасаев.

Мне следовало быть oсторожным. Но излишняя уве­ренность в своих силах погубила меня. Во время борьбы Робинэ пробовал сломать мне руку. Этого сделать ему не удалось. Тогда, после перерыва, он использовал запре­щенный прием —  поймал меня на «обратный пояс» и, что есть силы, ударил головой о твердый грунт манежа.

Я потерял сознание. Меня унесли за кулисы. Публика впала в бешенство, шуми свистки потрясали цирк. Не­сколько офицеров c обнаженными шашками бросились закулисы и хотели расправиться c Робинэ. Он был вынужден скрыться в одних  трусах — убежал через конюшни. Его искали, и кто знает, чем бы все могло кончиться!

Борьба прекратилась. Цирк неистовствовал, все дума­ли, что я убит.

Меня торопливо приводили в чувство, чтобы успокоить публику. Наконец, меня вывели под руку на манеж. Понемногу все стали успокаиваться.

Несколько дней y меня болела голова и в цирке я не появлялся.

A предприниматели и из этого извлекли выгоду. Рассказывая зрителям o борьбе, арбитр подчеркивал, что схватки в цирке ведутся без сделок и что доказательством тому является матч Робинэ c Турбасом, чуть-чуть не стоивший последнему жизни.

Вскоре я получил приглашение из Митавы и отпра­вился туда. Потребность в отдыхе после контузии, полученной в борьбе с Робинэ, и желание продолжить тради­ции Пытлясинского заставляют меня на время отказаться от борьбы и открыть в Митаве небольшую школу физи­ческого развития. Добровольное пожарное общество пред­лагает мне для этой цели просторный зал, где я и прово­жу три раза в неделю занятия c местной Молодежью.

Надо сказать, что желание воcпитывать молодежь не покидало меня всю жизнь. B 1914 году, в третий раз, я снова открыл школу физического развития в Ташкенте. Но вернемся к рассказу. B Митаве я жил некоторое время спокойно, но цирковая арена меня тянула к себе все больше и больше. И я, получив приглашение антре­пренера Левицкого, еду в Москву, чтобы принять участие в   чемпионате борьбы в манеже.

Здесь я впервые встречаюсь с молодым Иваном Яго, приехавшим в качестве представителя от Юрьевского спортивного общества (Эстония).

Помню, известный Александров-ялов нашептывал мне:

—   Знаешь, этот оборванец мальчишка Яго говорит, что никого не боится, в том числе и Турбача... Бахвалится, оскорбляет тебя...

Позвали ко мне Яго. Бросалась в глаза его невидная, неборцовская фигура; из-за этой фигуры его даже не хотели выпycкать на парад: боялись, что «испортит картину».

—    Раздевайся, — сказал я, — и покажи, как ты никого не боишься.

Он быстро сбросил c себя рубашку.

Мы встали «ан гард»*.

Только я успел положить ему на плечо руку, как молниеносным «тур де аншем»** был брошен в партер. Спа­саясь приемом «бра руле»***, я все же сумел так же бы­стро перебросить его через себя. Мы ударились головами о голый пол, вскочили на ноги.

Больше бороться не стали.

—   Далеко пойдет, — сказал я.

И Действительно, когда я в следующий раз встретился c ним в петербургском цирке «Модерн», Яго был уже любимцем публики. Это был не прежний юноша, передо мной стоял типичный борец, сотканный из мускулов. Его бесподобные «тур де анши» и «суплесы» ста­ли к тому времени «притчей во языцех».

* «Ан гард» — стoйка (терминология французской борьбы).
** «Тур де анш» — бросок через бедро.
*** «Бра руле» — бросок c захватом руки под мышкой.

Схватку с ним в цирке «Модерн» я проиграл, но это был нео6идпый проигрыш, так же как не 6ылИ обидны два проигрыша в том же «Модерне» Альфонсу Стерсу:

Яго и Стерс были сильными борцами, чемпионами мира.

Приходилось мне бороться и еще с одним чемпионом мира - знаменитым Збышко-Цыганевичем (первым). Приехав в 1915 году в Симбирск, я застал там его в чем­пионате. Я ходил тогда в форме учителя ташкентского Коммерческого училища и надеялся, что не буду узнан борцами-товарищами. Надев черную маску, я явился в   цирк и сделал вызов всем участникам чемпионата. Победа шла у меня за победой. Меня тепло приветствовала публика. Всем Хотелось знать, кто скpывается под маской.

B  тот день, на который была назначена моя борьба со Збышкой, цирк был полон: если збышко положит меня, я буду вынужден сиять маску...

Не могу признаться, что этот день я провел спокойно.

Я    знал, что проиграю схватку; однако где-то в глубине души y меня тлела маленькая надежда: устоять против этого колосса положенные двадцать минут.

Збышко-Цыганевич был одним из сильнейших борцов мира! У меня трещали кости в его железных объятиях...

Наблюдавшая c любопытством публика шарахнулась в строну и c ужасом смотрела на рассвирепевшего великана. Он сдернул со стола скатерть, со звоном полетела посуда. Страшно ругаясь, Фосс вышел.

И еще раз я видел его на пристани «Самолет» в том же Нижнем. Войдя на пароход, выбросив из каюты перво­го класса пассажиров вместе c бaгажом, Фосс спокойно улегся на диване. На пароходе — паника. Капитан не осме­лился потревожить такого «гостя»: он уже не раз сталкивался c ним. Вызвали взвод солдат. B каюту постучали.

B ответ — львиное рычание. Открылась дверь. Раздался злобный голос. Но, увидя направленные на него штыки, Фосс спокойно вынул бумажку, показал офицерy. B бу­мажке значилось, что податель ее — Николаев* — пси­хически болен. Радуясь развязке, козырнув страшному пассажиру, офицер скомандовал:

—   Взвод, за мной! — и, звеня шпорами, удалился. Фосса больше не тревожили...

Сколько таких интересных вещей сохранила моя память! Разве не интересно вспомнить, как, например, некоторые Ловкие дельцы устраивали чемпионаты, обманывая доверчивую публику.

* Де Фосс — его борцовский псевдоним.

Настоящие чемпионы разъехались. «Ну, что ж,— ре­шает такой предприниматель,— выставим фиктивных!» И вот на манеж выходят...

—    Ван Риль (Голландия)! — c гордостью объявляет арбитр, представляя борца. A вместо Ван Риля раскланивается Прохоров Иван из Кинешмы.

—        Знaменитый бельгиец Стерс, чемпион мира! (Ива­нов Петруха, житель села Кантаурова.)

—        Лассартес (Франция)! (Пичулькин Григорий из Мурома.)

—        Непобедимый турецкий чемпион Кара-Ахмет! (Оде­тый в национальный косном Мадрали.)

—        Георг Лурих! (Лурих II.)

—        Непревзойденный чемпион чемпионов Иван Мак­симович Подду6ный! (Вятский крестьянин, моряк Васи­лий Бабушкин.)

Публика все принимает за чистую монету, бeшено ап­лодирует своим «любимцам».

Немало разных впечатлений оставила в памяти моя жизнь борца. Ведь я провел на борцовском ковре более тридцати лет, но об этих впечатлениях — ниже, мы и так уже забежали вперед.
 

Н. Турбас

оставить комментарий