На сцене Аркадий Райкин

Удивительное ощущение ис­пытываешь каждый раз, когда видишь и слушаешь Аркадия Райкина на сцене.

Радость от встречи сопровождается еще необычайным эстетическим на­слаждением, которое ты получаешь от великого искусства, где гармония слова, выразительного жеста, райкинской лукавой улыбки, сливаясь, соз­дают то душевное равновесие, когда тебе хочется размышлять о виден­ном, сохранить как можно дольше необыкновенно доверчивую атмосфе­ру, которая создается на спектакле между зрительным залом и артистом. Давно пора сказать о Райкине то, что он заслуживает. Да, это артист необыкновенного дарования. Мир признал его советским Чаплином. И в этом признании нет преувеличе­ния. Райкинская манера, его арти­стизм, конечно же, отличаются от то­го, что мы называем «чаплиновским».

Но в основах лепки комических об­разов, в той легкости, с которой Рай­кин изящно и всегда умно изобра­жает сатирические характеры, артист достиг вершины комедийного искус­ства, где рядом с Чарли Чаплиным может встать и наш Аркадий Райкин. На спектакле в Театре эстрады воз­ле меня сидел товарищ из Болгарии. Откидываясь на спинку кресла, он то и дело в первом отделении пред­ставления восклицал «Гениал-лно!», я бы, наверное, и не заметил этого восклицания, если бы, каждый раз повторяя это слово и растягивая звук «л-л», он не хватал меня за руку. По­том восторженный болгарин изви­нялся, и вся эта церемония достав­ляла мне большое удовольствие: я целиком разделял его восхищение. Все это происходило на спектакле «Волшебники живут рядом». Эстрад­ную комедию Александра Хазина, талантливого пародиста и комедио­графа, показывал Ленинградский театр миниатюр, которым вот уже почти четверть века руководит Арка­дий Райкин. И хотя по пьесе Хазина Райкин именуется главным волшеб­ником и он что-то изображает, на­путствуя своих волшебников-подчи­ненных, на самом же деле сам артист в своем искусстве, как волшебник, чарует зрителей неожиданностью своего неповторимого таланта, за­ставляя не только смеяться и хохо­тать, но и напряженно думать над тем, что он показал, сотворил на гла­зах всего зрительного зала.

Какое-то магическое чародейство есть во всем, что делает артист на сцене.   Раньше я приписывал это исключительно таланту Райкина-импровизатора. Меня, как и всех поклонни­ков райкинского театра, всегда поко­ряла мгновенность и артистическая изящность, с которой Райкин изобра­жал смешных дураков, пустомель, разных пройдох и лицемеров. Он прославился искусством бытовой им­провизации, которым смолоду вла­дел в совершенстве, оттачивая его в своем забавном и остроумном па­родийном МХЭТе. Сиюминутность и моментальность в перевоплощении доведены Райкикым до виртуозного совершенства. Мгновенно преображаясь в тот или иной образ, актер умеет сохра­нить свое, райкинское отношение к изображаемому характеру. Не пари­ки, не внешние приметы отличают эстрадных персонажей артиста: иро­нически-насмешливые детали, пока­занные как бы на лету, с необыкно­венной точностью, сразу же соз­дают характерность того или иного прообраза. Секунды — и уже перед тобой новое лицо. Снова посмеи­ваются глаза артиста, меняется его голос — и ты уже видишь другого че­ловека, с неповторимо типическими повадками, подсмотренными арти­стом в  жизни.

Райкинские персонажи создают своеобразный сатирический театр: тут демагоги, перестраховщики, халтур­щики и ловкачи высмеиваются арти­стом весело, ядовито. Они обретают типические свойства, становясь уже насмешкой и иронией не над кон­кретным человеком, а над целым явлением. Сатирические миниатюры Райкина, предельно лаконичные и создавае­мые тут же, на сцене, в течение се­кунд, а не минут и не часов, обре­тают емкость и сатиричность харак­теров, которым может позавидо­вать  большая  сатирическая  комедия.

В спектакле «Волшебники живут рядом» Райкин сохраняет всю пре­лесть и непосредственность своего импровизационного дарования. Он так же легко, насмешливо перехо­дит из одного образа в другой, с та­кой же непринужденностью сохра­няет свое ироническое отношение к изображаемым  персонажам. Можно заметить и новые черты, появившиеся в искусстве Райкина, Мне это особенно стало заметно, может быть, потому, что я не видел в концерте артиста года два. А так как я хорошо помню его выступле­ния с первых концертов и ежегодно приходил в «Эрмитаж» на райкин­ские премьеры, то теперь могу ска­зать о том новом, что, на мой взгляд, отличает актера в последнем эстрадном спектакле.

Искусство его обрело еще боль­шую глубину, стало социально острее, тоньше. Райкин, теперь уже свободно владея сиюминутностью перевоплощения, яркостью красок, которые он щедро раздавал своим персонажам, стал скупее, я бы ска­зал, филиграннее в деталях, в своих выразительных средствах. Я знал все годы Райкина-сатирика, метко бьющего по целям, и уже с годами привык к мишеням, по которым вел огонь эстрадный артист. Как бы ни были забавны и жизненны его персо­нажи, чаще всего они замыкались в сфере искусства и быта: это были докладчики, композиторы, поэты, которых смешно пародировал и изображал артист с усмешкой и иро­нией. Сатирические портреты Райки­на не всегда поднимались до обоб­щения, не выходили из рамок бы­товой сатиры. Эти персонажи не­сколько даже примелькались, стали надоедать и артисту и зрителям. Ав­торы пьес и интермедий обычно пи­сали «под Райкина», как бы боясь выйти из границ его импровизаций, не замечая того, что талант артиста тосковал по социальной сатире, где можно было бы философски обоб­щать, насыщать сатиру драматиз­мом.

Пьеса А. Хазина в этом смысле дает выход новым, не всегда рань­ше проявлявшимся сторонам арти­стизма Райкина. Хазин написал коме­дию, близкую к специфике эстрады, комедию сатирическую, которую можно и играть в театре и ставить в кино. Драматург не приспосабли­вался к манере Райкина, не стре­мился «облегчить» положение испол­нителя, а, напротив, ставил перед Райкиным серьезные задачи, расши­ряющие диапазон артиста-сатирика. Монологи, диалоги, вставные сатири­ческие пьесы в комедии «Волшебни­ки живут рядом» объединены еди­ным авторским замыслом. Может быть, не так уж оригинален сам прием превращения Райкина в главного волшебника, но и этот прием в комедии Хазина используется весьма разнообразно, позволяя фанта­стику чередовать с серьезной сати­рой. Положительный пафос комедии не выглядит в пьесе скучной «над­бавкой», как часто бывает в наших эстрадных представлениях, — он во­площается и в образе Доброй феи, в самой сущности сатирического спектакля. И недаром же Райкин-волшебкик вспоминает слова Буало о са­тире:

«...Не злобу, а добро стремясь
посеять в мире,
Являет истина свой светлый лик в сатире…»

Сатирик Райкин, улыбаясь, печа­лится, размышляет, осмысливает ма­териал жизни. В сценке «Родители и дети» папа — Райкин поучает сына, выговаривает ему за плохое поведе­ние, за двойки, а сам, разговаривая с приятелем, уславливается об оче­редном «междусобойчике», лжет, лицемерит, коверкает слова. Прихо­дит Добрая фея и, пользуясь вол­шебной палочкой, меняет местами персонажей: папа становится сыном, а сын ведет диалог за отца. И тут оказывается, что папа трепач и лгун, что ему нечего сказать сыну. Этот смешной комический прием «диффу­зии» обыгрывается в разных сценах спектакля,   показывая    то    или   иное явление наоборот. Сам этот прием оставался бы обычным приемом, дающим возможность Райкину мол­ниеносно перевоплощаться из одно­го персонажа в другой, и ничего особенно нового не было бы в нем, если бы автор и режиссер спектакля А. Тутышкин не создавали этому ак­терскому приему смысловую фило­софскую базу.

Комедия Хазина построена так, что от отдельных сцен как бы про­тягиваются нити к монологам, осмыс­ливающим ту или иную тему сатири­ческого содержания. Диалоги, сцен­ки имеют внутреннее сцепление, со­держание их раскрывается не сразу, а в ходе спектакля, в логических со­поставлениях, во внутреннем разви­тии   темы. После сценки «Родители и дети» Райкин читает фельетон. Да, фелье­тон, написанный в лучших традициях Н. П. Смирнова-Сокольского, фелье­тон, как бы продолжающий тему воспитания. Только она теперь на­полняется философскими раздумья­ми Райкина. Он выходит на сцену, начинает размышлять. О чем же? А о том, кто виноват в том, что вот из этих малышей, беззаботно гуляю­щих в садике на Петровской сторо­не, вырастают демагоги, лицемеры? Фельетон так и называется «Кто ви­новат?». Серьезный, немного груст­ный монолог. Читает его Райкин в совершенно не свойственной ему манере — лирически раздумчиво, держа минут двенадцать весь зри­тельный зал в состоянии духовного напряжения.

На этот раз артист не пользуется ни гримом, ни париком, ни своими приемами импровизации. На сцене — Райкин, артист-гражданин, встревоженный тем, что мы часто не заме­чаем хамства, уродуем детей равнодушием, неправдой, родительским и общественным недоверием. А де­ти все понимают, уже в детском са­ду они видят, что папы — разные. И отношение к папам тоже разное. Вовкин папа — простой работяга. Он долго ищет Вовку, когда приходит в детсад, а вот Киркиного папу дирек­тор встречает с заместителем, все нянечки бегают, ищут рыжего Кир­ку. Тамарин дядя приезжает на ма­шине!  Что тогда делается... Предельно просто читает Райкин. Временами кажется, что он беседует доверительно со зрительным залом, беседует на важную тему, которая касается всех, и потому такой оглу­шительный успех имеет этот фелье­тон, наводящий на существенные вы­воды. Мы все в ответе за то, как вы­растают из симпатичных карапузов демагоги и хвастуны, жулики и хапу­ги. Мы — взрослые, родители, педа­гоги, общественность, порой не за­мечающие своего казенно-равнодуш­ного отношения к детям.

К таким выводам ведет сатира Райкина. Он встревожен поисками истины, он бьет тревогу, а не зубо­скалит по поводу того, что у нас бы­вают  плохие   родители. И   эта гражданская заинтересованность в том, чтобы было лучше, чтобы детям не врали и позволяли им приветство­вать взрослых на слетах своими сло­вами, чтобы учили их честности на примерах прекрасного, — эта благородная жизнеутверждающая идея делает сатиру социально значимой, общественнополезной. В монологе Райкин показал воз­росшие грани своего мастерства: он размышлял, был острым обличите­лем и грустным, печальным филосо­фом, лириком, нежным и душевным в любви к детям. Это был новый, умный и помудревший мастер сати­рического жанра.

У сатиры есть одно свойство, и оно присуще самым талантливым са­тирикам как на сцене, так и в лите­ратуре. Свойство это выражается в таком глубоком изображении те­мы, когда сатирическое соседствует с драматическим, ирония с обобще­ниями, открывающими смысл типи­ческого явления. Чарли Чаплин, Москвин и Ильинский, Смирнов-Со­кольский и Хенкин в своих лучших созданиях достигали этих высот са­тиры и создавали шедевры, сохранившиеся в памяти не одного поко­ления. Аркадий Райкин идет по тому же пути. Он поднимается до философ­ских обобщений жизни, недавнего прошлого и настоящего. Сатира об­ретает драматизм, а образы, созда­ваемые артистом, становятся «зна­комыми незнакомцами», вобравши­ми в себя типические черты сатири­ческих характеров. Я много видел на сцене и читал современных коме­дий, среди них попадались разные, и совсем мало сатирических. И что особенно обидно — сатира, как правило, в наших пьесах мелкая, сю­сюкающая, кухонная, смакующая анекдоты из быта коммунальных квартир.

Райкин ведет поиск в обществен­ной, гражданской сатире. Его инте­ресует образ социального масштаба. И в этом смысле большой удачей является комический характер Пантюхова, создаваемый артистом в спектакле «Волшебники живут ря­дом». Пантюхов — это тип, своими корнями ушедший в годы культа личности, самонадеянный вельможа, выросший на почве подозрительно­сти  и недоверия к людям. Маленькая комедия «Юбилей», пять небольших сценок, и этого вполне достаточно для Райкина, что­бы нарисовать образ-тип с его прошлым и настоящим. Внешне здесь снова употреблен прием «диф­фузии»: пионер заученным текстом приветствует «юбиляра, которому столько-то лет». Федор Гаврилович с достоинством сидит в кресле, слу­шает, а потом предлагает пионеру: «А правильно ли, что ты стоишь вот здесь и рассказываешь. А может, правильнее было бы наоборот, чтобы я стоял, рассказывал о себе, а ты бы сидел на моем месте и слушал меня».

Так и произошел обмен местами. Теперь Пантюхов рассказывает о се­бе. Очень откровенно, как не бывает на юбилеях, говорит Федор Гаври­лович. Учиться он не любил. Сам учил других. Это легче. Начал свою карьеру с доноса. Учитель природо­ведения сказал как-то ему: «Ты, оболтус, хоть бога побойся!» Пантю­хов тиснул статейку под заголовком: «Василий Васильевич Фунтиков верит в бога». Старичка заклевали. А Пантюхов расцветал. Глотка у него была луженая, активность его заедала, он пробился в ответствен­ные работники, его больше всего привлекали неконкретные специаль­ности: культурник, инспектор, упол­номоченный. Всякое дело Пантюхов проваливал, его отовсюду снимали, но, как признается сам Федор Гав­рилович, «параллельно считалось, что я как ответственный работник расту!». Райкин не торопится сразу же разоблачать Пактюхова. И в этом образе артист сохраняет свое обая­ние, ту доверчивость к человеку, ко­торая вообще свойственна искусству сатирика. Может, поэтому его сати­ре, если даже она и направлена про­тив серьезного зла, воспринимается как откровение, без внешних прие­мов, шокирующих изображаемое лицо. Райкин отказывается от гротес­ка, от всего нарочитого. Ему инте­ресно рассказать судьбу «пантюховщины». Как потом оказывается, это не только сатира и насмешка, но и драма для тех, кто похож на Пантю­хова.

Постепенно вырисовывается ха­рактер  Федора  Гавриловича  Пантюхова. Направили его в научно-иссле­довательский институт. Почему? Ведь он же совершенно безграмотен. Да, но зато Пантюхов «руководил круж­ком по прибавочной стоимости, по­том три года был агитатором в об­щежитии глухонемых». Точные науки он знает приблизительно: «За­кон Архимеда, квадрат суммы и так, и далее». Словом, попадает Пантю­хов в НИИ на номенклатурную должность, здесь его скоро раску­сили, сняли «за развал и послали на укрепление». Потом Федор Гаври­лович «укреплял транспорт», «раз­валил» трест зеленых насаждений, «руководил» банно-прачечным комбинатом, а уже оттуда его «перебро­сили»   на   искусство. Директором филармонии Пантю­хов продержался долго, «с той по­ры, когда сатиру ругали, и вплоть до той поры, когда ее снова ругать начали». Федор Гаврилович руково­дил искусством, давал указания и особенно был силен в «ураториях». Уважал подхалимов и терпеть не мог искусство.

Жизненный путь Пантюхова, весь­ма ограниченного человека, заучив­шего прописные истины, показате­лен для сатирического характера. Райкин лукаво прячет улыбку, изо­бражая этот персонаж на разных стадиях его примечательной карье­ры. Артист смеется, и в его смехе слышится затаенная грусть. Неожи­данно сатира оборачивается в пе­чальную драму, когда, завершая ко­медию о Пантюхове, Райкин читает его монолог, как бы подводящий итог всей жизни персонажа. Пантю­хов прожил жизнь впустую. Люди строили, писали книги, делали опе­рации, а он «драил, прочищал с песочком, вправлял мозги». Для чего? Поникший, облезлый, стоит те­перь Пантюхов перед пионером, пе­ред зрительным залом. Ему нечего сказать о себе хорошего. А ведь прошлого не вернешь! Такая сатира вызывает много мыслей, она потрясает глубиной своего направления, стремясь по­сеять добро, а не злобу...

В новом спектакле не все равно­ценно. И не во всех сценах Арка­дий Райкин покоряет открытиями своего таланта. Есть в представлении и «проходные», обычные для артиста сцены, в которых Райкин, как всегда, умен, обаятелен, и не более. Таким мы его знали десять лет тому назад, и он сохраняет свою привязанность и к старым темам и к старым штам­пам. Сколько раз обыгрывались на эстраде злоключения с футбольны­ми болельщиками, и когда Райкин изображает бюрократа, не подпи­савшего бумагу от мачта до мачта, то тут он не оригинален. Он повто­ряет то, что было. А сценка со взяточником? Она также строится на отработанных приемах. Конечно же, смешно грозно спрашивать Райкина, откуда он взял, что у нас есть еще взяточники? Они, к сожалению, еще есть в нашей жизни, и с ними должна бороться сатира. Но сама сатира не терпит перепевов.

Во втором действии Райкин все чаще обращается к бытовым, излюб­ленным темам и уже реже радует нас открытиями. Забавно смотреть, когда артист играет жену и с непов­торимой элегантностью выходит с подносом, угождает женщинам, вме­сто мужчин играющим в карты. Это весело разыграно, актерски, по-райкински подано. И все-таки такого рода сценки были в репертуаре то­го же Райкина, и он тут не делает ни шага вперед в  своем творчестве. Остро задумана сцена, которая называется «Джульетта». Здесь Рай­кин изображает председателя колхо­за Василия Игнатьевича. И снова в этом образе намечается сатириче­ский характер, подмеченный арти­стом в жизни. Василий Игнатьевич важен, преисполнен  величия. Все надежды его связаны с коровой-рекор­дисткой по имени «Джульетта». В горькую минуту он приходит к ней в коровник и ведет печальный моно­лог.

В этой сцене Райкин стремится воплотить тему народного значения. Однако, и трудно сказать почему, впечатление недосказанности остает­ся от хорошо задуманного и сатири­чески сыгранного монолога. Спектакль заканчивается своеоб­разным апофеозом Райкина. Артист ретроспективно возвращается ко всем персонажам, которые он соз­давал на протяжении спектакля. Снова они проходят в новой, чисто райкинской трактовке, с той ирони­чески доброй интонацией, которая располагает, вызывает веселый смех в зрительном зале. Чудеса творит Райкин. Казалось бы, мы уже все знаем и о папе, который разговаривал по телефону с приятелем, и о Пантюхове, бесслав­но завершившем свою карьеру, и о Василии Игнатьевиче, погоревшем на «Джульетте», и о других персонажах, сотворенных фантазией и талантом артиста в продолжение вечера. И все же новая встреча с персонажем доставляет огромное удовольствие. В каждый характер Райкин-импровизатор вносит одну, другую новую де­таль, и образ воспринимается по-но­вому. Обаятельный папа умоляет изъ­ять из его текста одну маленькую де­таль: это когда сын извлекает у него из кармана «маленькую», то есть бу­тылку водки: «Ни к чему… Не в этом дело... А остальное — очень хорошо». Потом он просит убрать насчет раз­говора с приятелем. Вранье. Ссору с женой. Словом, все, что показывал Райкин. «Зачем же смаковать?.. А остальное — хорошо!   Здорово!»...

Пантюхов выходит и произносит одну фразу: «Закон Архимеда, квад­рат суммы... Это оно, может, и похо­же... Но зачем же искажать?» — и сразу возникает образ, который от­крыл Райкин. Две-три реплики, пово­рот головы, интонация, присущая именно Пантюхову, — и опять зрители находятся во власти ослепительно точного таланта артиста. Пантюхов жалуется, что его недоизобразили, пропустили существенные детали в его биографии. В искусстве он дей­ствительно работал, но не в филар­монии, а в театре. И референт у него был не один, а три... И фамилия у не­го совсем другая... Василий Игнатьевич тоже недово­лен. Увидел себя в театре и не узнал. «Я понимаю, что хотят сказать актеры. Шо, мол, плохой председатель... А кто сказал, шо это я» — тут доста­точно  одной    райкинской   улыбки,   и персонаж   осмеян зрительным залом.

В финальных импровизациях Рай­кин вовсе не комментирует уже со­зданные в ходе спектакля характеры. Он их возвращает зрителю в своеоб­разном осмыслении, обобщая обра­зы, подчеркивая в них не конкрет­ность, а типичность, И это весьма важная сторона в спектакле. Поэтому Пантюхов уже не Пантюхов; а дядя Вася усиленно хочет доказать, что не он, а другой председатель колхоза беседует с «Джульеттой». Артист тем самым хочет еще раз подчеркнуть метафоричность своей сатиры. Мне хотелось написать о Райкине, выступающем в представлении «Волшебники живут рядом». Я понимаю, что не сказать о всем спектакле, где рядом с Райкиным выступают актеры руководимого им театра, было бы не­справедливо. Однако статья моя за­тянулась,    и     придется   ограничиться только одной райкинской темой. Пусть меня простят за это актеры, заслуживающие похвалы, а также режиссер Андрей Тутышкин, со вку­сом поставивший этот спектакль, ком­позитор Андрей Эшпай, написавший изящную и мелодичную музыку, и художник Андрей Шелковников, лег­кие и просторные конструкции и де­корации которого способствуют яр­кой театральности. Хорошая теат­ральность не противоречит эстрадности.

Аркадий Райкин — значительное явление нашего искусства. Его умная сатира, освещенная обаянием и ма­стерством прекрасного артиста, за­воевала общенародное признание. Радостно на душе оттого, что у нас есть Райкин, мастер и человек огром­ной души, сатирик, искусство которо­го призвано делать жизнь лучше и   прекраснее.


Журнал Советский цирк. Декабрь 1964 г.

оставить комментарий