Собака Муза

В жилом фургоне укротителя львов Александра Анатольева пахло жареным луком. Мать артиста, Анна Степановна, хлопотала у электроплиты в крохотной кухоньке.

Скоро семья соберется к обеду. Сегодня трудный день: укладка вещей, упаковка. Ночью, после представления, рабочие начнут разбирать шапито. А на рассвете цирк снимется с места. Пестрая лента растянется по шоссе, преследуемая лаем деревенских собак, оставляя за собой клубы выхлопных газов и придорожной пыли.

Вот уже две недели огромные плакаты с изображением царственных львов и принцесс-наездниц привлекали зрителей. Цирк-шапито раскинул свой шатер на огромной асфальтовой площади, на полпути между городом и курортом. Как крепостные залы, окружали цирк жилые фургоны артистов, клетки для зверей, конюшни на колесах. За пределами этой стены образовалась еще одна, сложенная из торговых палаток, киосков, лотков. Здесь разношерстный народ шумел весь день и весь вечер до полуночи.

Сегодня на площади было особенно многолюдно- Цирк давал последнее представление. Билеты распроданы, однако жаждущие зрелищ толпились у автобусных остановок, выспрашивая лишний билетик. И не понимали, почему цирк уезжает, когда желающих посмотреть программу хватило бы еще на месяц.

Администратор разводил руками:

—    Ничего не поделаешь! Нас ждут в Румынии. Билеты проданы уже на две недели вперед. А за Румынией — Венгрия. Чехословакия... Советский цирк любят всюду. Спору нет. хороша страна Болгария, но нельзя нарушать плана гастролей. Мы и так дали четыре сверхплановых представления. Людям нужен отдых. Львы еле держатся на ногах...

Обо всем этом размышляла Анна Степановна, помешивая на сковородке лук и по-стариковски высказывая свои мысли вслух. Впрочем, сегодня у нее был слушатель. Правда, неразговорчивый, скорее, даже безмолвный. Рыжая собака, постриженная под льва, лежала на полу, положив голову на лапы. Дремала она или бодрствовала — трудно сказать. Один ее глаз был сомкнут, в другой открыт.

—    Вот ты. Муза, — у нас в доме новосел: тебе еще не все ясно, — развивала свою мысль Анна Степановна. — Лично я бы на месте Саши тебя не взяла. Откровенно скажу В клетках со львами тебя держать нельзя. Рыжевский тебя к своим дрессированным собачкам на пушечный выстрел не подпустит. Человек он дрянь, эгоист. Людей терпеть не может, а животных и того пуще. Только при-
творяется, На канеже своих собачек расцеловывает до противности, а за кулисами готов с них три шкуры спустить. К нему тебе нельзя, а у нас жить негде, сама видишь — теснота. Вчетвером в одном фургоне ютимся. Ну посуди сама, куда тебя Саша приютил в такую тесноту? Мало мне без тебя хлопот! И какой толк от собаки в доме на колесах? Выбросила бы я тебя у первой встречной деревни, да ведь Саша меня после этого со свету сживет. Не посмотрит, что я ему мать...

Собака заворчала: - Может быть, ей что-нибудь приснилось, но Анна Степановна приняла зорчанье на свой счет.

—    Ты, Муза, не обижайся, — продолжала она.— Я женщина откровенная. Что думаю, то и говорю. Задумал Саша сделать из тебя аттракцион. Говорит, что такого еще не было, Обыкновенная собака, не волкодав и не дог ростом с теленка, а простой дворовый пес, беспородный, добродушный, дремлет в клетке, где львы. Он на них ноль внимания, а они перед ним дрожат. Стоит ему тявкнуть — и львы, поджав хвосты, делают все, что велит дрессировщик. На словах много интересного можно придумать. Только как дойдет до дела... Эх, сожрут тебя львы, на первой же репетиции сожрут...

Собака опять заворчала. На этот раз в ее голосе послышались грозные нотки, и Анна Степановна на всякий случай отстранилась.

—    Но, но! Тубо! — приказала она. — Дура ты безграмотная, шуток не понимаешь!

Муза вздрагивала и ворчала под наплывом горькой обиды, но к Анне Степановне это не имело отношения. Собака тяжело переживала событие двухмесячной давности.

Что же произошло с беспородной дворовой собакой?

... Ока бежала по поселку, весело размахивая хвостом и повизгивая от удовольствия. Летний день словно замер под солнечным зноем. Прохожие на улицах не появлялись. Рыжая собака останавливалась лишь для того, чтобы схватить зубами назойливую блоху, и бежала дальше.

В конце пустынной улицы возвышался двухэтажный каменный дом с жестяным петухом на крыше. Престарелая хозяйка дома каждый день выставляла за калитку миску, наполненную остатками еды. Кто знает, делала ли она это от доброты сердца или попросту, чтобы не выносить отбросы на помойку, но так или иначе, а бездомные собаки находили здесь ужин.

Рыжая собака не была бездомной. До недавнего времени у нее была сытная еда. Но хозяин состарился. Все слабее становился он и в конце концов занемог. И стала бегать собака к дому с петухом на крыше...
Вдали послышался настораживающе шум. Собака остановилась, подняла уши. Из-за поворота вынырнул легковой автомобиль. Древний, дребезжащий, из тех. что часто проезжают по шоссе летом.

Собака кинулась в придорожные кусты. Всякие в этих машинах попадаются пассажиры. Иной бросит кусок хлеба или даже колбасы, а другой запустит пустой бутылкой.

Наверно, автомобиль проследовал бы дальше, если бы не мохнатый собачий хвост Задранный кверху и свернутый кренделем, он по инерции продолжал движение, торча над кустом.

Девушка за рулем притормозила. Должно быть, настроение у пассажиров было отличное, иначе разве стали бы они веселиться из-за какого-то собачьего хвоста.

—    Смотрите, смотрите! — воскликнула девушка за рулем. — Невиданное явление природы: куст с хвостом!
—    А по-моему, это хвост с кустом. — возразила миловидная девушка, сидевшая сзади.
—    Во всяком случае, факт стоит увековечить, — сказал длинный парень, высовываясь из-под крыши кабриолета и наводя фотообъектив. — Так, теперь крупным планом.

—    Как только ты приблизишься, хвост исчезнет, — вмешался последний член экипажа, настолько обросший, что за бородой нельзя было разглядеть его лицо. — Здесь нужна тактика.

Он достал из сумки кусок колбасы и швырнул на дорогу.

Хвост над кустом замер. В машине воцарилось молчание. Собака чуяла опасность. Но от колбасы, лежавшей рядом, под солнцем, проистекал такой аромат, а в пустом желудке так ныло...

Из-за куста высунулась лапа. Аппетитный кусок мгновенно исчез в кустах. Оттуда донеслось торопливое чавканье.

—    Это грандиозно! — вскричал длинный парень, щелкая затвором. — Требую продолжения.
—    Сейчас мы ее выудим, — сказал бородатый.

Второй кусок упал рядом с автомобилем. Чавканье прекратилось. Из куста медленно высунулась рыжая усатая морда. Жадно шевелились ноздри. Затем появилась шея, неестественно длинная, она все больше вытягивалась, но. казалось, никогда не дотянется до цели. Теперь из кустов показалась худая собачья грудь. Усатая морда выражала душевную борьбу: глаза со страхом следили за людьми, замершими в автомобиле, а ноздри тянулись к колбасе. Собака прыгнула, и зубы ее впились в пахучее мясо. Но не тут-то было! Конец бечевки, которой была обвязана колбаса. крепко держал в руках бородатый. Собака тянула в свою сторону, бородатый — в свою. Единоборство длилось недолго. Собака сдалась. Ведь не все же люди звери. Вот они сидят смирно на своих мостах, никто не швыряет бутылкой.

Дверцы автомобиля открылись. Сильные руки подтянули собаку, схватили, усадили на мягкое сиденье. Затвор щелкнул.

—    Гениально: — воскликнул длинный.

Рыжая собака у поен но жевала колбасу. Не было никакой опасности. Люди не собирались ее обидеть.

—    Поехали!— крикнул фотограф.
—    Выбрось колбасу вместе с собакой, — рассердилась девушка за рулем.
—    Ни за что на свете! Это кинозвезда. Она поедет с нами!
—    Ты сошел с ума! Впереди три границы.
—    Собаке заграничный паспорт не требуется.
—    Но это бесчеловечно, — вмешалась миловидная девушка, сидевшая сзади. — Как можно увезти животное от хозяина?!
—    У нее нет хозяина. Судя по тому. как она жрет чужую колбасу, она существо бесхозное.
—    Но, может быть, у нее щенки?!
—    У нее нет щенков. Она пес!
—    Но зачем нам собака?
—    Кто из нас может квалифицированно сторожить машину?
—    Хорошо, — согласилась миловидная.—но как мы будем с нею общаться? Мы даже не знаем, как ее зовут.
—    Сочиним ей кличку сами, — сказал бородатый. — От каждого из нас по букве — и можно кутить на именинах. Начнем с дам. — Он положил руку на плечо миловидной.— Мария — «М». — Он ткнул пальцем в спину девушки за рулем. — Урсула — У. — Он хлопнул по плечу фотографа. — Злекек — «3». И наконец! — Он ткнул кулаком в грудь себя. — Акте —«А». Что получилось?
—    Получилось «Муза».
—    Отлично! Муза нам просто необходима. Разрешите представить вам нового члена нашего экипажа. Эй. Муза!

Собака сыто заворчала.

Кемпинг разбросал свои домики и шатры на горе, примыкающей к морю. Узкие тропинки, извивающиеся серпантином, вели вниз, к пляжу. Население кемпинга весь день проводило на тонкой прибрежной гальке Этот уголок Черного моря у болгарского берега был непостижимо хорош. Небольшие волны набегали на золотую полосу песка, временами оттесняя пеструю публику к скалам. Но море быстро уходило восвояси, и многокилометровые пляжи вновь зацветали костюмами купальщиц.

Автомобили в кемпинге сменялись по нескольку раз на день, а уже знакомый нам, потускневший от пыли кабриолет с отброшенной назад крышей неизменно стоял на горе, уткнувшись носом а проем между двух палаток.

Воспользуемся отсутствием хозяев, заглянем в их жилища, — может быть, нам удастся установить, каким образом сформировался этот молодежный «экипаж», который именовал себя интернациональным и, видимо, состоял из представителей разных стран.

В одной палатке на антенне, протянутой из угла в угол, развешаны шелковые комбинации, купальные костюмы, головные платки. Несомненно. здесь живут Мария и Урсула. На прикроватной тумбочке, что справа, в беспорядке навалены журналы «Огонек» и «Крокодил», на другой — аккуратной стопочкой сложены немецкие «Нойе Берлинер Иллюстрирте» и «Фюр дихэ. Вряд ли есть нужда уточнять, что правая кровать принадлежит москвичке Марии.

В мужской палатке тоже две кровати. На правой — хаос из польских журналов, отснятой и неотснятой фотопленки, стиранных и нестиранных носков. Здесь обитает длинный Зденек из Кракова. Левая принадлежит чеху Антсу. Она аккуратно застлана, над ней английскими булавками пришпилено к палаточному холсту расписание дня.

На тумбочке толстая тетрадка с жирным красным заголовком: «Бортовой журнал». Конечно, кто же как не аккуратный Анте мог взять на себя роль летописца путешествия. Вот первая запись в журнале:

«Начиная бортовой журнал четырехместного автомобиля марки «Оппель-стандарт», отправляющегося в летнее путешествие по маршруту «Москва, университет имени Ломоносова, — Варна, Золотые пески», я. уполномоченный фиксировать все события, сообщаю к сведению будущих поколений: экипаж корабля составлен из четырех студентов Московского университета. Все мы разных национальностей, но одного выпускного курса. Мы решили провести наши каникулы в совместном путешествии и отдыхе, для каковой цели используем старый, еще не окончательно добитый временем автомобиль, принадлежащий члену экипажа Урсуле и самоотверженно предоставленный экипажу на предмет окончательного изничтожения на дорогах Венгрии, Чехословакии, Румынии и Болгарии. Останки машины мы обязуемся по окончании путешествия доставить на автомобильное кладбище, указанное бывшей владелицей, и захоронить со всеми полагающимися почестями. Себе же пожелаем счастливого плавания, семь футов под килем, и дружбы, дружбы, дружбы!»

Уже миновал месяц с того воскресенья, когда дружная студенческая компания осела в кемпинге на Золотых песках. Под влиянием солнца, моря и отличного настроения все изменились к лучшему. Угловатая Урсула стала миловидной. Миловидная Мария превратилась в красавицу.

Бывший бородатый Анте теперь всегда дочиста выбрит.

Один Зденек остался тем, кем был. — страстным фотолюбителем из тех, что никогда не видят плодов своих увлечений. Он «отщелкивал» каждую извилину берега, каждую горную тропу. Проявленную пленку швырял в чемодан «до лучших времен», а у друзей зрело опасение, что эти времена никогда не настанут.

Неузнаваемо изменилась и собака Муза. Однажды брезгливая Урсула обнаружила в шерсти Музы блоху. В тот же день собаку свезли к парикмахеру. На собачье счастье, парикмахер попался с задатками художника. Он отказался побрить наголо «столь очаровательное существо». Он постриг Музу, как обычно стригут породистых пуделей, — «под льва»: оставил рыжую гриву вокруг шеи и пестик на кончике хвоста.

Новая прическа чертовски шла Музе. Она стала всеобщей любимицей. Маленькие завсегдатаи пляжа ездили на ней верхом, ребята постарше плавали с нею наперегонки. Если какой-нибудь непослушный малыш заплывал далеко, Муза бесцеремонно брала его зубами за трусы и приволакивала на берег.

Вспоминала ли Муза когда-нибудь о доме? Порой, когда, набегавшись до изнеможения, она укладывалась в тень скалы и тяжело дышала, прикрыв глаза, на ее усатой морде появлялось выражение задумчивой грусти и все ее тело вздрагивало, как у человека, забывшегося в горестном сне.

Точь-в-точь, как теперь в жилом фургоне Анатольева, где дразнящие запахи кухни щекочут ноздри, а монотонное ворчание Анны Степановны навевает грустные картины прошлого

... Приближался конец сезона. Море и солнце были еще по-летнему гостеприимны, но берег заметно опустел. Ветер опрокидывал кабины, сплетенные из прутьев, и они оставались лежать на спине, на боку, дорисовывая картину общего опустошения.

Урсула нервничала. До отъезда оставались считанные дни, а состояние автомобиля внушало серьезное беспокойство. Довоенный «Оппель» чересчур болезненно перенес тяготы дальнего пути. Что-то угрожающе постукивало в моторе.

Однажды, когда экипаж собрался к ужину, Урсула высказала свои мысли вслух. Ее удивляет легкомыслие друзей. Через неделю кемпинг закроют. Автомобиль не в порядке. А между тем деньги бездумно растрачены, платить за ремонт нечем. Интересно. как друзья собираются добраться домой!

Всех охватило уныние.

—    А может, дело обстоит не так скверно, — сказал Зденек. — Пойдемте. заведем мотор.

Все направились к кабриолету. На заднем сиденье дремала Муза. Она приоткрыла один глаз и, узнав своих, устроилась поуютнее, сладко засопела. Завели мотор. Он дышал, как тяжелобольной. Было очевидно, что на таком далеко не уедешь. Помолчали.

—    Есть выход, — решительно произнесла Урсула...

Утром она не появилась на пляже. Анте и Зденек ничем не проявляли волнения. Не могла совладать с собой только Мария То и дело она поглядывала на гору, где виднелись пустые палатки кемпинга. Кабриолета на месте не было.

Красный шар солнца уже окунулся в море, когда с горы спустилась Урсула.

—    Все в порядке! — сказала она. — Летнее расписание самолетов действует еще неделю. Мы успеем... — И, заметив на лицах друзей растерянность, добазила: — Ну пропустите же меня к воде. Я устала. В городе жарко, как в июле.

Потом все лежали на песке и слушали доклад Урсулы.

Урсула решила продать автомобиль. За старую колымагу много не дадут, но на авиабилеты хватит. Иного выхода нет.

—    Я не согласна. — сказала Мария. — Одно дело — путешествовать в твоем автомобиле, другое дело—путешествовать за твой счет.
—    Машину продавать незачем,— горячо вмешался Зденек.— Ты забыла о моих фотографиях. Одшгх только юморесок с участием Музы у меня шесть штук. Это золотая жила. Сегодня вечером я все разберу, проявлю и отпечатаю. И продам в местные газеты У нас будет куча денег, мы починим машину,

—    В городе одна газета, — уточнила Урсула — "Оппель" отжил свой век. Избавиться от него, да еще за деньги. — это лучшее, о чем можно мечтать. Что же касается моих расходов. ладно, вы их возместите, когда сумеете...

Собака лежала на песке и дремала одним глазом. И хазалось, что второй глаз настороженно разглядывает друзей. И они заговорили шепотом.

—    А как же Муза? — сказала Мария. — Мы ее увезли, мы обязаны доставить ее обратно.
—    Увы, — сказала Урсула.— знает ли кто-нибудь, как называется поселок, в котором мы ее подобрали?
—    Это было где-то в Словакии. — сказал Анте, — на юге. у самой венгерской границы.

Все помрачнели. Украдкой поглядывали па Музу, которая делала вид, что сладко спит, хотя один глаз оставался у нее полуоткрытым. Друзья чувствовали себя так. как если бы за ними поглядывали в щелку.

—    Мы должны взять ее с собой. — наконец сказала Мария.
—    Собаку в самолет не впустят! — Урсула внезапно стала серьезной. — Довольно ребячества: мы уже натворили беду, когда увезли Музу. Вернуть ей дом мы теперь не в силах. Нужно подыскать ей достойный дом здесь.
—    Через дзе недели все дома здесь будут заколочены до будущего сезона. — сказал Зденек. — Каждую зиму по побережью бродят стаи брошенных собак.

Все молчали.

—    Есть идея. — сказала Урсула. — Может, это просто так... фантззия Мария завтра утром поедешь со мной?
—    Поеду, — сказала Мария.

Все поднялись и медленно побрели в гору. Муза мгновенно проснулась, засуетилась и побежала догонять друзей...

Если рассудить трезво, друзья выбрали лучший вариант из возможных. Они не бросили Музу на произвол судьбы, не подкинули се первому встречному, не бежали от ное ночью, предварительно привязав веревкой к дереву...

Муза привычно дремала на заднем сиденье, тяжело вздыхая, когда кабриолет подпрыгивал на щербинах дороги. Урсула тихо посвящала Марию в свой план: у цирка выставлен большой плакат, на котором изображено выступление группы дрессированных собак. Нужно уговорить дрессировщика взять Музу.

—    Это безнадежно! — протестовала Мария.— Зачем ему Муза? Что она умеет? Чем она замечательна? Собака умная? Все собаки кажутся умными, потому что не умеют говорить. Какие аргументы мы предъявим дрессировщику?

Но Урсулу не интересовали аргументы. У нее была цель: пристроить Музу. Чтобы был кров, пища, чтобы не вышвырнули за ненадобностью...

Дрессировщика собак в цирке не оказалось. Любезный молодой человек проводил девушек к укротителю львов.

—    Отличная идея! — шепнула Урсула Марии. — Я в детстве видела в Берлине цирк, там в клетке со львами бегала собачонка и тявкала. И львы боялись ее, а не укротителя...

Укротитель, высокий красивый мужчина. назвавшийся Александром Анатольевым, внимательно выслушал девушек. Он заинтересованно разглядывал дремавшую на заднем сиденье Музу и наконоц понимающе кивнул головой.

—    Стало быть, это та самая собака, которая выступала вместе со львами.

Мария хотела возразить, но Урсула одернула ее и закивала головой.

—    Да, да, та самая! Зовут ее Муза.
—    Муза! — деловито позвал укротитель. — Ко мне!

Муза вздрогнула. Видимо, что-то непререкаемое было в голосе укротителя. Собака спрыгнула на землю и побежала к нему, заискивающе виляя хвостом. Укротитель схватил ее за передние лапы, поднял на воздух, повертел в разные стороны.

—    Это забавно, — улыбнулся он,— забавно, что собака пострижена подо льва. Хорошо придумано. Зрители сразу не разберут, а чем дело. И только, когда она залает. Лающий лев — хорошая выдумка. Забавно, очень забавно. А почему вы, собственно, хотите избавиться от обученного пса?

Мария, краснея и сбиваясь, стала объяснять: им необходимо срочно улететь в Москву и не на кого оставить собаку.

—    Хорошо, — сказал Анатольев, — это ваше дело. Сколько вы хотите за своего лжепуделя?

Мария поспешила объяснить, что они не продают собаку, а лишь хотят отдать ее а хорошие руки. Бесплатно...

Анатольев снова приподнял Музу и осмотрел уже по-хозяйски.

—    Стало быть, вы отдаете дрессированную собаку бесплатно, — раздумывая сказал он. — Должен ли я принять на себя какие-нибудь обязательства?

—    Да, — решительно сказала Мария,— только одно: если собака вам почему-либо станет в тягость, вы ее не вышвырнете. — Она протянула укротителю лист бумаги, исписанный аккуратным почерком. — Здесь четыре адреса в четырех странах: а Польше, е ГДР, в Чехословакии и в Советском Союзе. Если вы решите расстаться с Музой, вы обещаете возвратить ее по одному из этих четырех адресов. Вот и все!

Укротитель изучил бумагу и поднял на девушек добрые глаза, в которых лучилась улыбка.

—    У вашего пса столько друзей. И в разных странах. А профессия у меня суровая. Во время работы придется иногда поддать плеткой.

—    Ой, не надо! — вырвалось у Марии, но рассудительная Урсула поспешила исправить положение.
—    Если очень надо,— сказала она,— то, конечно, можно. Только, битте шён, не слишком больно...

Видимо, сделка была совершена. Анатольев спрятал адреса в карман. Урсула протянула ему черный ремень с металлическим карабином. Дрессировщик ловко зацепил карабин за ошейник. Здесь Муза проявила первые признаки волнения.
—    Уезжайте, — сказал Анатольев,— с Музой я договорюсь сам.
—   Кабриолет быстро катился по извилистой дороге. Урсула, вцепившись руками в руль, напряженно смотрела вперед. Мария откинулась на сиденье, запрокинув голову.
—    У нас не было выхода,— после долгого молчания произнесла Урсула. — Как ты думаешь, он нас не обманет?
—    Он — нет, — сказала Мария. — А вот мы его обманули. И подвели Музу. Страшно подвели. Мы сказали, что она выступала со львами.
—    Это благородная ложь. Во имя друга.
—    Нет, против друга. Укротитель впустит Музу в клетку, и звери ее растерзают.

Урсула так резко навалилась на тормозную педаль, что Мария ударилась лбом о стекло.

—    Обратно! — крикнула Урсула и круто развернула машину. Но так же внезапно вырулила на прежний курс. — Не надо ехать обратно. Львы не растерзают Музу. Укротитель не впустит ее в клетку. Допустим, мы сказали правду. Собака дрессированная и привыкла ко львам. Это ничего не значит. Важно, чтобы львы привыкли к собаке. И пока это не будет достигнуто, укротитель не впустит Музу в клетку. Поехали в кемпинг! Анте и Зденок, наверно, бог знает что передумали. Мужчины не могут долго находиться в состоянии неизвестности...

Урсула рассудила правильно: Анатольев поставил перед собой задачу приучить львов к Музе. Он стал кормить Музу возле клеток. Это не нравилось царям зверей. Они стучали лапами о решетки, гневно скалили зубы, грозно рычали. Другая собака не выдержала бы такой психической обработки. Но мы уже знаем, что Муза обладала добродушным, уживчивым характером. Она с доверием смотрела на своего нового хозяина. Тот ставил миску рядом с клеткой. Жирный суп, сваренный из костей, в нем плавали куски мясо, урезанные из богатого львиного рациона. Это была настоящая собачья еда, а не объедки со стола двуногих, которыми Музу потчевали в кемпинге

И теперь Анна Степановна была как бы в дозоре, чтобы никто не помешал сладкому сну артиста.

Был полдень, осеннее солнце, стоявшее высоко в небе, грело сильно. Крыша фургона накалилась, в фургоне нечем было дышать. Анна Степановна раскрыла окна, а затем и входную дверь, привязав ее веревкой за ручку, чтобы не болталась и не стучала. Правда, вместе с кислородом и ароматом придорожных трав в фургон проникли золотые пылинки, но тут ничего не поделаешь. Зато Саша на койке задышал ровно, спокойно и даже у Музы язык не отвисает как прежде.

Шелест шин стал более гулким, поезд въехал в поселок.

Анна Степановна оторвалась от вязанья. Мимо окон поплыли деревянные и кирпичные дома, утопающие в желтизне садов.

Поезд замедлил бег — этого требовали дорожные знаки. Анна Степановна успевала теперь рассмотреть подробности чужой жизни.

И вдруг что-то случилось Музой. Сперва собака нервно замотала головой, ноздри у нее раздулись. Она вскочила на ноги, с невыразимой тоской поглядела на спящего укротителя, жалобно, как-то по-щенячьи заскулила и внезапно выпрыгнула на ходу из-фургона.

Анна Степановна не сразу сообразила, что произошло, и только когда Анатольев заворочался на койке, пробормотав сквозь сон: "Тубо, Муза, тубо" — она поняла, что Музы в фургоне нет.

Анна Степановна кинулась к окну, высунулась наружу. Дорога бежала мимо, бежали мимо дома, ограды, а Музы не было видно.

Что делать? Поднять панику? Но ведь их фургон третий в цуге. Как дашь знать водителю тягача, что нужно остановиться? Да и нужно ли? Но лучший ли это выход из положения? Ведь Музу никто не гнал, не обижал, не морил голодом. Она сама, неблагодарная, решила покинуть людей, которые ее приютили...

А поезд все бежал и бежал. Вот уже последние дома поселка скрылись за поворотом. За окном протянулся лесок, затем скошенные поля, долгие бесконечные, сменяющие одно другое. Анна Степановна все смотрела в окно, перебирая в мыслях, что она скажет сыну, и стараясь оправдать себя за то, что она ничего ему не говорит.

—    В чем дело! — вдруг послышался резкий голос Анатольева. — Почему такая тишина? Где Муза?

Он сидел на койке в трусах и майке, встрепанный и немного осоловевший от сна, и тревожно оглядывался.

—    Муза! Муза! — позвал он.

Сын оторвался от уроков и тоже стал звать:

—    Муза! Муза!..
—    Ее нет, — сказала Анна Степановна, — она убежала.

Анатольев бросился к дверям.

—    Что ты натворила! Я же дал людям слово! Слово дал — понимаешь! — Он высунулся в дверь, свесился над дорогой. — Э-эй! — закричал он во весь голос. — Остановитесь! Остановитесь! — Его слова тонули в рокоте моторов, в стуке рессор. — Остановитесь! Остановитесь!

Поезд еще долго бежал своим путем, прежде чем просьба Анатольева, переданная от фургона к фургону, была услышана на тягаче.

Шофер сбросил газ и стал притормаживать полегоньку, чтобы вагоны не ударялись друг о дружку. Не дождавшись полной остановки, Анатольев откинул складные ступеньки, спустился на нижнюю, и спрыгнул на дорогу. Его сразу обдало пылью. Он протер глаза и бросился бежать в обратную сторону...

Между тем собака Муза, выпрыгнув из фургона, скатилась в заросший травкой кювет. Там она осталась лежать, пока не отдышалась и пока последние шумы автопоезда не затихли вдали. Тогда она поднялась и побежала назад по улице поселка.

Чем дальше бежала она по родным местам, тем радостнее раззевался ее остриженный хвост. Ноздри у нее раздувались. Она миновала двухэтажный каменный дом с жестяным петухом на крыше. У ворот по-прежнему стояла вылизанная до блеска миска. Дом! Вот он уже виднеется за поворотом.

Рыжая собака бежало все быстрее, и наконец что-то резкой болью отозвалось в собачьем сердце. С розбогу влетела она в родной двор. Остановилась, огляделась. Нарядно блестели отмытые стекла в окнах. Крыльцо и стены были тщательно подмазаны и покрашены. Невыразимое счостье охватило все существо Музы. Звонкий, заливистый лей огласил двор. Размахивая хвостом, как флагом, Муза вбежала на крыльцо и скрылась за открытой дверью...

И почти тотчас же сильный пинок вышвырнул ее обратно. На крыльцо выскочил рослый мужчина с палкой в-руках. Сильный удор пришелся Музе по хребту.

—    Что там? — послышался из дома женский голос.
—    Какой-то шелудивый пес ворвался!

Муза не понимала, почему ее гонят из родного дома и что это за чужой человек, который позволяет себе драться. Она отбежала от крыльца, обернулась и гневно залаяло.

—    Ах, ты еще сопротивляешься! — закричал верзила и прицелившись, запустил в собаку палкой.

С истошным визгом Муза кинулась на улицу. Здесь оно еще раз обернулась, словно надеясь, что недоразумение разъяснится, что сейчас покажется на пороге ее старый хозяин и прогонит грубияна. Но хозяин не появлялся.

Что же здесь случилось в се отсутствие? Ничего сверхъестественного. Все поотекало по законам человеческого существования. Хозяин умер. Его похоронили за счет поселковых властей, а дом передали новым жильцам. Но кто мог объяснить это Музе? Она стояла посреди улицы и тоскливо, призывно завывала.

—  Ты посмотри, что за нахальный пес!  — возмутился новый владелец дома.

Метко брошенный камень попал Музе в ногу. Оно взвизгнула и заметалась. В соседних дворах нарастал собачий лай. Верзила швырял в Музу камень за камнем.

Ветер еще не разметал глубокую колею от многоколесного циркового кортежа. Муза взяла след. Поджав хвост, припадая на подбитую ногу, она помчалась прочь от знакомого дома, туда, где за пригорками и перелесками, отгромыхав и отскрипев тормозами, ее дожидался родной дом...

Собаке вздрагивала всем телом, когда львы ревели, но, носясь на хозяина н убеждаясь в том, что он рядом, ела с аппетитом.

Укротитель хвалился товарищам:

—    Собаку-то мне какую подарили! Берлинская дрессировка! Львов совершенно не боится. Просто ни во что их не ставит. Как только львы к ней при-аыкнут, буду кормить ее в клетке.

Однако времени для репетиций почти не оставалось. Работа в цирке на колесах испокон веков считалась трудным ремеслом. И хотя колеса теперь обуты в мощные пневматические шины, фургоны оборудованы электричеством и газом, а вместо тяжеловесных першеронов в поезда впрягаются тягачи в сто двадцать лошадиных сил каждый, работа в шапито не стала легче. Спектакли ежедневно, иногда по два, по три в день. Переезды но реже двух раз в месяц.

Вот уже позади остались Румыния и Венгрия, огромные цирковые плакаты появились в городах Словакии, >то означало, что пошел второй месяц с того дня, когда Урсула и Мария навсегда расстались с Музой. А между тем Анатольев почти не продвинулся вперед.

Правда, львы больше не рычали во время обеда Музы, они сонно лежали в своих клетках, пристально следя за собакой, но эта бдительность не сулила добра.

Уже повеяло настоящей осенью. Порою в течение всего представления дождь стучал по брезентовой крыше шапито с такой силой, что не слышно было оркестра.

Как-то, после недели непрекращающихся дождей, дирекция цирка получила сообщение, что шоссейная дорога размыта, цирковой ковчег не может двигаться дальше. Пока дорогу приведут в порядок, пройдет не менее двух дней.

Известие было принято в цирке с восторгом. Администрация объявила два выходных дня. Артисты разбрелись кто куда.

—    Красота! — сказал Анатольев Музе. — Вот теперь мы с тобой поработаем.

В непривычной для передвижного цирка тишине Анатольев надел на Музу строгий ошейник с коротким поводком, велел дежурному пожарнику протянуть шланг к клетке, в которой проживал самый суровый в труппе лев по кличке Жора, и, сунув за пояс крупнокалиберный револьвер, шагнул в клетку. Поводок от ошейника натянулся. Муза упиралась.

—    Муза! — сказал Анатольев. — Я отвечаю за последствия!

Муза привыкла верить хозяину. На поджатых ногах, касаясь животом пола, она вползла в клетку.

Лев Жора лежал. Когда двери клетки захлопнулись за незваными гостями, Жора удивленно поднял нависшие брови.

—    Лежать! — строго приказал Анатольев.

Жора оскалил зубы. Кулисы огласились возмущенным ревом.

Муза прижалась к ноге укротителя.

—    Лежать! — еще строже приказал Анатольев.

Лев отвернулся с миной отвращения. Он положил голову на лапы, прикрыл один глаз, а другим — немигающим, враждебным — следил за каждым движением укротителя.
—    Вот так!—сказал Анатольев и, отступив спиной к двери, не спуская со льва гипнотизирующего взгляда, крикнул пожарнику: — Иван Иванович! Подайте табуретку и чугунок с супом!

Анатольев уселся на табуретку, ногой пододвинул чугунок к Музе.

—    Ешь!

Чугунок аппетитно дымился. Но Музе совсем не хотелось есть. Мелкая дрожь пробегала по ее стриженой шкуре. Зубы дробно стучали.

—    Ешь! — повторил Анатольев и потянул за поводок.

Муза поспешно окунула морду в чугунок. Послышалось гулкое чавканье. Жора высунул мясистый язык к облизнулся.

—    Лежать!

Жора виновато осклабился. Муза между тем выпростала из чугунка усатую морду, всю в капельках застывшего жира.

—    Ну вот, — сказал Анатольев, — теперь ложись.

Муза улеглась, положила голову на лапы, точь-в-точь, как лев Жора. Или, может быть, это лев Жора устроился в позе, какую обычно принимала собака Муза. Казалось, что либо Муза отражается я увеличительном зеркале, либо она сама сильно уменьшенное отражение льва. Так лежали они с глазу на глаз. Только у Музы глаз был настороженный, испуганный, заискивающий, а у Жоры сначала царственно-уничтожающий, а затем царственно-снисходительный.

—    Вот так, — сказал Анатольев, — теперь привыкайте друг к другу. И, достав из кармана газету, он погрузился в чтение.

Первый экзамен был сдан. Предсказание Анны Степановны не оправдалось. Лев не сожрал Музу...

...Цирковой поезд тряско катился по залитой солнцем шоссейной дороге. Впереди, как всегда, жилые фургоны, — по два, по три на буксире у тягачей, — сзади клетки с животными, передвижные конюшни, а в конце поезда принимали на себя всю пыль могучие контейнеры с аппаратурой и сложным цирковым оборудованием.

В жилом фургоне Анатольева стояла тишина. Только посуда мерно позванивала на столе да еще слышалось монотонное бормотание сынишки Коли, четырнадцатилетнего акробата и «школьника на колесах», который зубрил уроки, дававшиеся ему труднее самых трудных сальто-мортале.

Анна Степановна бесконечно что-то вязала у окна и с укоризной поглядывала на мальчика, дескать, — отец спит, отдыхает, а этот шалопай все бормочет что-то под нос, будто нельзя делать уроки молча.

Фургон плавно покачивался на рессорах, Анатольев, словно ребенок, убаюканный в люльке, сладко и бесшумно спал на откидной койке, разбросав ноги и заложив обе руки под затылок.

Супруга Анатольева ушла в фургон к наездницам Микульским. В переездах, когда совсем нечем было занять время, женщины играли в лото.

Для Анны Степановны это были часы отдохновения. Оставаясь одна в фургоне, мать укротителя предавалась вязанию и собственным мыслям.

Лучше чем кто-либо, она понимала, как важен для сына отдых я переездах.


оставить комментарий